– Все проще, Наталья Николаевна. У меня в кармане всегда было для нее угощение. А именно – морковка. Дрой обожала морковку. Пообещав морковку, с ней можно было договориться до чего угодно. В общем, я считаю взлетом своей цирковой карьеры выход на арену в качестве… дрессировщика слонихи. Это было в Германии, в Магдебурге. Причиной тому послужило событие печальное: у Паши скончалась тетушка, и он улетел на похороны. Ну и мы с Раей отработали со слонихой. Получилось, представляете! Паши не было неделю, и я выходил со слонихой на сцену восемь раз, потому что в воскресенье мы давали два представления. Клейман попросил меня не менять костюма, и я работал с Дрой, как бы продолжая клоунаду. Успех был грандиозный.
Однако вскоре вернулся Паша и… заревновал. Нет, разумеется, не к Рае, с которой мы замечательно ладили. Потому что, посудите сами: Рая – метр семьдесят – и я. Он ревновал меня к слонихе… ну и, конечно к успеху в его номере. Я, по просьбе Клеймана, выходил несколько раз вместе с ним. Между прочим, я его понимал. Ведь мы, артисты… Для нас свой номер – как своя семья. А Дрой в сущности и была членом Пашиной семьи. Он получил ее в четырехмесячном возрасте, кормил, мыл, чистил и учил, учил. И сделал из нее артистку. Я уже к тому времени знал многих дрессировщиков. Многие из "кнута и пряника" принципиально предпочитали "кнут". Паша же баловал Дрой, и она никогда его не подводила. Детей у них с Люсей не было, так что "слонишка", как они ее ласково называли, и была их ребенком. Только что жила не в квартире, а в клетке. Так Паша часто вместе с ней в клетке и ночевал на раскладушке. Слоны вообще могут спать и стоя, и лежа. Дрой, когда ночевала одна, укладывал ась на бок часа на четыре. Когда Паша оставался с ней, дремала, стоя рядом с его раскладушкой, – охраняла. Однажды Клейман подошел утром к клетке и стал Пашу за что-то ругать. Дрой растопырила уши, задрала хобот и издала трубный звук – угрожала Клейману. Клейман сказал сердито: "Зайди ко мне в кабинет. Поговорим без адвокатов". Так что чувства Паши я понимал. И когда Паша добился перевода вместе с Дрой в другую труппу, я к этому тоже отнесся с пониманием. Настал момент прощания со слонихой. Я тихонько скомандовал: "Даун!", и слониха стала передо мной на колени, а потом безо всякой команды наклонила голову, чтобы я смог прижаться к ее щеке. Я прижался к ней и почувствовал влагу. Я решил, что слониха плачет, и сам, честное слово, прослезился. Потом я вычитал, что у слонов есть на щеке дырочка в коже для потовыделения, так что все не столь романтично. Но все равно трогательно, согласитесь.
Я помолчал немного и развел руками:
– Ну вот… Вот вам некоторые цирковые истории…
– Послушайте, у вас столько… и такая наблюдательность… Вы должны писать – у вас получится.
– Да нет, у меня нет такой цели. И потом рассказать одно, написать – другое. Вот вы пишете здорово. И лаконично, и страстно.
Все шло по плану. Я не разочаровал журналистку, напротив, расположил ее к себе. Поняв, что рассказ мой закончен, Наталья Николаевна выключила диктофон. А я спросил, как бы просто так, как бы, между прочим:
– Вы будете продолжать эту тему о скинхедах?
– Нет, не буду.
– Как? Вы разуверились в актуальности?
– Нет. Я боюсь.
– Вам угрожали?
– Да, но не в этом дело. Кому только не угрожали из наших журналистов! Не в этом, не в этом дело, хотя у меня дети… Вот вы живете один…
– Я вдовец.
– Простите, пожалуйста.
– Конечно. Вы ведь не знали.
– Да-да. Но повторяю, дело не в этом, не в угрозах даже. Дело в том, что можно здесь попасть в такую историю, к которой я не готова.
– Криминал?
– Не знаю, нет, не криминал, хотя… Вот послушайте. После вопиюще несправедливого суда одного из четверых избежавших наказания убили.
– Да что вы говорите! – притворно удивился я.
– Да. Убили. А через некоторое время убили второго.
Я больше не комментировал. Ждал, что будет дальше.
И дождался. Она сказала:
– Недавно мне позвонили. Приятный мужской голос с легким кавказским акцентом удостоверился, что я – это я, и произнес такой примерно текст: "Мы считаем вас своим союзником в деле торжества справедливости. Мы имеем отношение к смерти двух подонков, которых вы знаете. И мы хотим, чтобы вы сообщили об этом читателям своей газеты". Я в газете с чем только не встречалась, но здесь растерялась и спросила, как они себе это представляют. Он продиктовал мне номер телефона и сказал, что если я и мой редактор согласны, надо будет позвонить по этому телефону, и мы получим дискету с меморандумом и этот меморандум опубликуем. Номер был, разумеется, сотовый.
– И что? – спросил я.
– И ничего. Я поняла, что это – партизанская война против судебного произвола. Я не желала быть втянутой в партизанскую войну. Партизанские войны ничем не кончаются, кроме смерти.
Я спросил как бы между прочим:
– А номер телефона выбросили?
Она удивилась:
– А зачем вам?
– Я стараюсь присматриваться к тому, что попадает в поле моего зрения. Может быть, позвоню, побеседую с человеком…
– Похоже, вы все-таки готовите себя к литературной деятельности.
Я дипломатично пожал плечами.
– Номер я помню наизусть.
– У вас такая память?
– Да: природа плюс профессия… Записывайте.
Я записал.
Разумеется, я внешне был хладнокровен, равнодушен, анемичен и утомлен. Я был близок к тому, чтобы зевнуть от скуки. Разумеется, внутри у меня все ликовало. Номер телефона – это был настоящий успех на пути освобождения моего друга.
Вскоре Наталья Николаевна ушла, сердечно со мной распрощавшись.
Рыцарские войны
В Царицынском парке бушевали средневековые войны. Рыцари в плащах из мешковины и в колетах из кожзаменителя штурмовали холмы с полуразрушенными кирпичными беседками, размахивая деревянными мечами и выставляя перед собой фанерные щиты. Высотки защищали такие же рыцари, и только головные повязки отличали их от нападавших. Каждый отряд имел свою принадлежность к стране и веку, а также легенду событий. Иногда двое противоборствующих схватывались в фехтовальном поединке. Поединок велся по жестким правилам и получивший "смертельный" удар мечом не спорил, а покидал покорно поле боя. Кроме меченосцев в сражениях участвовали копьеносцы и лучники. Среди лучников было много девушек. У боевых отрядов существовали и свои тылы. Они располагались кружками на полянах парка, водрузив флаг или табличку с обозначением своей группы. "Ваганты" – значилось на одной табличке, "Нибелунги" – на другой, "Кельты" – на третьей. В тылах отдыхали и пели. Один, два, а то и три гитариста как бы цементировали тылы. Девушки представляли собой средневековых дам, одетых, впрочем, по-походному.
Что это были за игры, каковы их правила и цели, мне было неизвестно. Но наблюдал я их в Царицынском парке каждое лето, народу наезжала уйма, пожалуй, несколько тысяч – из разных городов. Вот и сейчас парк кишел средневековьем. Средневековье было возбуждено, но не пьяно.
Никакой агрессии к неохваченному населению не проявлялось, и население с любопытством разглядывало ожившие картинки со страниц учебников истории. По дорожкам парка пони катали детей, проезжали и открытые дилижансы, запряженные парой гнедых из Царицынской конюшни – с пассажирами. Сновали велосипедисты. По одной из главных аллей парка катил на велосипеде мальчик в диснеевской бейсболке и оранжевом летнем костюмчике. Если бы нашелся желающий заглянуть внимательно в его лицо, он наверняка пришел бы в смятение, встретив под козырьком бейсболки взгляд взрослого человека. Да, это я, одевшись ребенком, катил по аллее на желтом (желтом!) велосипеде. Вчера утром я не поленился сходить в хозяйственный магазин и принести оттуда баночку желтой эмали, кисть и растворитель. Малярный цех устроил у себя на лоджии. Не могу точно сказать, что заставило меня перекрасить свое транспортное средство. Может быть, если все досконально проанализировать, все обстоятельства, варианты, а также мысли и чувства, можно было бы получить внятную логическую цепочку. Но у меня так не получается, – у меня в голове звенья логической цепочки если и цепляются друг за друга, то отчетливо не проявляются, процесс получается каким-то туманным и расфокусированным. Мозг наводит резкость лишь на последнее звено, то есть на результат или на рекомендацию к действию.
Видимо, это и называется интуицией.
Малярным работам предшествовал такой телефонный разговор:
– Здравствуйте, ваш телефон мне дала Наталья Николаевна Конопелько.
– Вы редактор или сотрудник "Свежей газеты"?
– Нет.
– Тогда кто же вы?
– Я желаю, чтобы ваш меморандум был опубликован.
– Вы сочувствуете нам?
– В общем, да.
– Вы желаете помогать нам?
– Нет. Я против партизанской войны.
– Что же вы хотите?
– Я хочу, чтобы ваш меморандум был опубликован.
– Зачем?
– Сказать честно?
– Не ждете же вы, что я скажу вам: "Нет, соврите"!
– Да, разумеется. Я хочу, чтобы сняли подозрение в убийстве с моего друга.
– С вашего друга?
– Да.
– Он арестован?
– Да.
– И он не убивал?
– Не убивал.
– Вы уверены, что ваш телефон не прослушивается?
– В общем, да… С чего бы ему прослушиваться?
– Ни в чем нельзя быть уверенным, не проверив.
– Может быть, вы и правы, не знаю.
– Хорошо. Так кто же убил?
– Послушайте, я назову три буквы: СВС – Где?
– На маяке в Эстонии.
– Так… А вы – кто?
– Я – лилипут, который часто бывает в Эстонии. После небольшой паузы я услышал:
– Вы любите бои средневековых рыцарей в наши дни?
– Да, это интересно. Особенно сражения за часовню на холме.
– Как вас узнать?
– Полагаю, по росту.
– Дети тоже маленького роста.
Вот тут я подумал о желтом велосипеде. И сказал:
– Меня будет узнать легко.
– До свидания.
– Всего доброго.
Я дал отбой и задумался. А подумав, посмеиваясь над самим собой, вынул штепсель из телефонной розетки и раскрутил трубку. Что тут скажешь: скучать не приходилось. Изнутри к корпусу телефонной трубки обыкновенным скотчем был приклеен микрочип – миниатюрная электронная блоха, раскрывающая все мои секреты. Что? Где? Когда? Три сакраментальных вопроса, составляющие название известной телепередачи, вспыхнули в голове и ждали ответа. "Где-где, – ворчал я сам на себя.
– Известно, где: на этом самом месте. Когда? – не унимался я. – Не иначе, как во время моего похода в магазин. Как открыли дверь? – При современной-то технике! А ЧТО или, вернее, КТО? – Тут я вынужден был сам себе признаться: – На вопрос: кто же это сделал? можно было ответить только вопросом: действительно, кто же это сделал? Я понимал, что если весь наш разговор кто-то прослушивал, то вся конспирация относительно места встречи и гроша ломаного не стоит. Но отступать от своих намерений не собирался.
Итак, в субботу, в разгар игрищ, то есть в два часа пополудни, я подъехал к холму, где кипело сражение за полуразрушенную часовню. Я был далеко не единственный зритель. Зеваку подножья холма собралось немало. Я поглядывал вокруг себя, стараясь угадать, кто из окружающих пришел сюда для встречи со мной. Время от времени я покидал холм и, поколесив по аллеям, возвращался к нему. Подъезжая в очередной раз к своему месту, я увидел, что навстречу мне катится желтый (желтый!) велосипед. Разумеется, взрослый. Я остановился, наклонив велосипед и опустив одну ногу на землю. Человек ехал ко мне, приветственно помахивая рукой и улыбаясь, как старому знакомому. Да он, к моему изумлению, и оказался если не старым, то недавним знакомым. Он спешился и сказал на чистейшем русском языке:
– Здравствуйте, Валерий, здравствуйте, Маленький мудрец!
Я ответил ему, стараясь сохранить невозмутимость.
Я сказал:
– Здравствуйте, мсье Жак!
В это время начался решительный штурм холма.
Осаждавшие подняли боевые хоругви и, подбадривая себя воинственным кличем "хея!", ринулись на приступ. "На щите или под щитом"! – прокричал над самым моим ухом верзила с рыцарской бородкой и с детскими счастливыми глазами и рванулся вперед, подняв над головой не меч, как большинство "роландов" и "нибелунгов", а массивное копье. Чуть поодаль происходила какая-то возня. Девушка в рубище, на котором было написано "Жанна д'Арк", смеясь, тянула за руку парня, стремясь увлечь его за собой в развивающуюся атаку, Парень упирался, вяло улыбаясь, этакий "качок", в черной открытой майке, он был абсолютно, что называется, "не в теме". Было видно, что его отнюдь не увлекают дурацкие сражения, увлекает только сама девушка, ради которой он временно терпит эти глупости. Когда я смотрел на них, что-то изнутри толкнуло меня в ребра, и стало тоскливо-тоскливо. Это было предчувствие беды. Жак что-то говорил, оживленно улыбаясь, но я его не слышал, я смотрел, как девушка, махнув рукой, бросилась догонять атакующее войско. Но защитники часовни оказались тоже не лыком шиты. Они обрушили на нападавших град стрел из луков и самодельных арбалетов. И нападавшие дрогнули и стали пятиться, уступая только что завоеванные высоты.
Защитники холма толкали их щитами и поражали мечами… Лучники и лучницы пускались в смелые набеги и поражали нападавших с близкого расстояния… И нападавшие падали, выполняя правила игры…
И одна лучница дальше других проникла в неприятельский стан… Она спустилась практически до самого подножья. Она подняла лук и пустила стрелу в постороннего, в парня, который отказался присоединиться к штурму, не поддавшись уговорам своей подружки "Жанны д'Арк". И парень в черной открытой майке упал, хоть не обязан был подчиняться правилам игры…
И я вдруг понял, что он никогда не встанет.
– Пойдемте, вам не надо на это смотреть, – сказал Жак и хотел приобнять меня и отвернуть от неприятного зрелища, но я вырвался от него и через мгновенье был возле трупа.
Никто еще не знал, что это – труп, только я и, разумеется, Жак.
Я должен был увидеть, и я увидел… Металлический наконечник стрелы вошел в шею…
К оперению был прикреплен флажок из жесткой ткани… На флажке красовались буквы "СВС".
Я кинулся к Жаку, но Жака на месте не оказалось.
Мой видавший виды, вчера пожелтевший "Орленок" стоял, прислоненный к молодому дубу. Дуб рос в относительном одиночестве, открытый для солнечных лучей, широко в стороны раскинув ветви. Я подумал, что если встать на велосипедную раму и слегка подпрыгнуть, то свободно можно зацепиться за нижнюю ветку – она торчала почти параллельно земле. А зацепившись, крутануть на ней подъем переворотом и выйти на стойку на кистях. Но эти мысли залетели ко мне в голову случайно, помимо моей воли, потому что я-то тем временем вскочил на свой велосипед и ринулся по тенистой аллее, так как увидел: там, вдалеке, желтой молнией промелькнул велосипед мсье Жака. Я жал, как говорится, на все педали, но что я мог? Маленькому велосипеду никогда не догнать большого на прямой дороге. А тут еще мне пришлось тормозить и сворачивать чуть ли не в канаву, потому что навстречу двигалась прокатная карета, запряженная парой царицынских лошадей. Поравнявшись со мной, карета остановилась. Два "средневековых рыцаря" выскочили из нее и в мгновение ока оказались возле меня. Один сгреб меня в охапку, другой подхватил за ноги, и карета поехала дальше, увозя мелкокалиберного пленного, сжатого с двух сторон дюжими молодцами, одетыми в идиотскую мешковину.
– Отпустите руки, больно, – сказал я. – Куда я от вас денусь, такой маленький от таких больших!
Сидевший на облучке "рыцарь" обернулся ко мне, откинув капюшон:
– Здравствуйте, господин ищейка.
Я сегодня уже ничему не удивлялся. Я просто ответил:
– Здравствуйте, господин лектор.
Из неволи на волю по собственной воле
Меня привезли на окраину парка в Царицынские конюшни. И самым пошлым образом заперли в стойло. Естественный запах конюшни напоминал о цирке. Это как-то утешало. Открылась дверь, вошел лектор Семен Семенович. Он был без дурацкого балахона – в джинсах и майке. Видимо, он только что сполоснулся под краном: редкие волосы были мокрыми, капельки влаги виднелись на худой морщинистой шее. Мне тоже захотелось умыться и напиться воды. Я сказал ему об этом.
– Валера! – удивился он. – А что ж ты не возмущаешься, что над тобой учинили это, как его, насилие?
Я пожал плечами:
– А что толку?
– Ну, ты даешь!
– По-моему, это ты даешь, Семеныч!
– Короче: меморандум хачиков – где?
– Короче: если я у тебя пленный, отведи меня в туалет и дай напиться, хотя бы из крана. После этого я отвечу на твои вопросы.
Лектор грязно и длинно выругался, но взял меня за руку и повел.
– Только безо всяких, как его, антимоний: я с тобой рядом вплоть до унитаза включительно. А то сиганешь в какую-нибудь щель. Знаем мы ваши жидовские штучки!
Хорошо, что одна рука у меня оставалась свободной, и я смог покрутить пальцем у виска.
Умывальник был высоковат, что глупо, потому что у них же и дети занимаются в конюшне, не только взрослые! Но я справился – мне не привыкать – и напился из горсти, и умылся до половины, сняв майку. Майку не стал надевать на мокрое тело, нес в руке.
Лектор водворил меня обратно в мой каземат. Сидеть там было не на чем. Лошади, как известно, обходятся без мебели, и мы с лектором стояли друг напротив друга, как дураки.
Я спросил:
– Семен Семеныч, а где мой велосипед? Его, надеюсь, подобрали?
К моему удивлению грубиян Семен Семеныч смутился:
– Мы, это, как его, другой тебе купим…
– Не пойдет, – возразил я. – Мой велосипед дорог мне, как память.
Что было правдой.
Тут лектор разъярился не на шутку:
– ……………………………………………., – начал он в сильном запале, если не сказать – в гневе. И закончил, чуть ли не задумчиво:
_…………………………………………….I
Я подумал, что если он так начинает свои лекции в профашистских аудиториях, то наверняка пользуется успехом.
– Ты, парень, не понимаешь, это, как его, с кем имеешь дело? У нас ведь не заржавеет…
Тут его красноречие вылилось в простой вопрос:
– Так где, мать твою, это, как его, меморандум? Я сводил тебя в сортир, теперь, это, как его, выкладывай!
– Да нет у меня никакого меморандума, какой еще меморандум?
– Не финти!!
Я вынул из кармана шортиков "жучка":
– Так значит, это ваша работа?
– Дай сюда, – сказал Семен Семеныч. – Они тоже не бесплатно достаются.
Я отдал. Он спрятал изделие в карман и опять протянул руку:
– Меморандум:
– Нету.
– А обыщу?
Я уже высох после умывания, поэтому натянул майку.
После чего молча поднял руки.
Лектор Семен Семеныч не счел за труд присесть на корточки и ощупать меня своими большущими-худющими ладонями.
– Правда, что ли, – нету?
– Правда.
– А где же он? Ты же, это, как его, договаривался по телефону!
– Да не передавал мне никто ничего! Не успели, наверное, передать – вы ж меня схватили!
– А этот на желтом велосипеде – чего ты за ним гнался?
– А я за ним не гнался. С какой стати мне гнаться за кем-то! Сам посуди, ты же умный, – сердито сказал я. Просто подъехал ко мне человек, пошутил, что у нас велосипеды одного цвета, и все. Я отошел, а когда вернулся, его уже не было.