Интервью
Приехав домой и пообедав целым сырком и яичницей из одного яйца, я сел за компьютер. Прежде всего, я набрал, сверстал и отправил в редакцию шесть сканвордов – скромные плоды наших с Евгением усилий. Потом нашел в Интернете сайт "Свежей газеты" и выписал номера телефонов отдела, где трудился журналист Н. Конопелько. Собрался было набрать номер, да призадумался, как известная ворона ("Да призадумалась, а сыр во рту держала"). Что я скажу журналисту? Что я скажу ему такого, чтобы он захотел со мной встретиться? Что я ищу убийцу скинхеда? Пораскинем мозгами. Во-первых, никакой нормальный человек не воспримет всерьез доморощенного сыщика ростом метр с кепкой. Во-вторых, даже если воспримет… Н. Конопелько, как видно из текстов его статей, ненавидит всех этих фашистов, скинхедов и прочих ксенофобов. И негодует, что молодые преступники ушли в суде от возмездия. Так с какой стати он станет помогать разыскивать того, кто это возмездие все-таки свершил? Да не станет ни за что. Не станет. А мне просто необходимо с ним встретиться. Надо что-нибудь придумать прежде, чем звонить. Я положил трубку. Что же такое выдумать? "Ну, давай, ну выручай же!" – приказал я своей голове и даже постучал по ней кулаком. Но она не отвечала, молчала, как тупая. Ступор. Требовала (я ее знаю!) перемены декораций. Я выкатил с балкона подростковый велосипед, надел красивую жокейскую шапочку и поехал кататься по микрорайону.
Я знал: для того чтобы что-нибудь придумалось, надо удалиться от проблемы. Думать вообще о постороннем, да и все. О чем-нибудь хорошем. О том, как за последние два года преобразился микрорайон: бордюры, стриженые газоны, забранные в кокетливые оградки, маленькое футбольное поле с надежными воротами, сваренными из труб. Да ворота еще и покрашены: одни в синий цвет, другие – в красный. Куда делась мерзость запустения! Кто-то на кого-то давит, кто-то исполняет, в результате – очень славно: едешь на велосипеде, получаешь удовольствие. А детская площадка! Все новенькое, яркое, песочницы, скамейки для мамаш и бабушек. Одну скамейку, правда, уже разломали: проломили главную доску и половинки вывернули с корнями (то есть с болтами). Кто-то серьезно постарался.
Явно не дети. Ну что тут скажешь, ну – такой народ… А еще сооружения: качели, вертикальные лестницы, маленькие брусья и перекладины. Захотелось вдруг бросить велосипед да закрутить "солнышко" на перекладине. Но, как сказал поэт, "я себя смирял, становясь на горло собственной песне". Однако же что-то толкнулось в груди, просигнализировало, что придумка где-то поблизости порхает, вот-вот залетит в голову.
Я еще покатался – до усталости – и отправился домой.
Поработал над сканвордом. Составлял сетку. С этим у нас лучше справляется Евгений. Но за неимением такового под рукой и вообще в Москве, и вообще на свободе… Процесс не должен останавливаться. Лег спать рано. Свернулся калачиком, уткнулся в стенку лбом. Стал думать. И придумал.
Насколько мне известно, ни в одной редакции не начинают работать раньше десяти. Я позвонил в одиннадцать. Ответил приятный женский голос. Я сказал – Доброе утро, мне нужен господин Конопелько.
– А госпожа Конопелько вас не устроит?
– Нет, извините. Мне нужен журналист Конопелько Н.
– Ну, тогда вы недалеко от цели. Я и есть журналист Конопелько Н. Наталья Николаевна.
– Ах, вот оно что! Извините, Наталья Николаевна. Я думал почему-то, что Н. Конопелько – мужчина.
Она засмеялась:
– Ничего, бывает. Да и не вы первый. Я слушаю вас.
– Наталья Николаевна, я люблю вашу газету.
– Спасибо.
– Я предпочитаю ее другим газетам. А вас я предпочитаю другим журналистам.
– Тем более спасибо. Но скажу честно: у нас есть авторы получше. В разы.
– Может быть, глупо спорить. Но мне пришлись по душе ваши материалы. И я выбрал вас.
– Для чего же?
– Я могу наговорить свои истории.
– Какие истории?
– Их можно назвать так: "Рассказы маленького клоуна". Я в недалеком прошлом – маленький клоун.
– Почему – маленький?
– Я – лилипут.
Пауза длилась довольно долго. Я ее не прерывал. Наконец, Наталья Николаевна сказала:
– Вы запишите – я вам дам номер отдела культуры, там работают замечательные…
Я был готов к этому. И я сказал:
– Не надо, Наталья Николаевна. Я не буду звонить в отдел культуры. Я буду беседовать только с вами. Или – ни с кем.
Опять воцарилась пауза, и я ее опять не прерывал. Потом Наталья Николаевна сказала:
– Я вспомнила. Я видела по телевизору… Такой веселый малыш, скакавший по бордюру. Это вы?
– Это я.
– А теперь?
– А это – при встрече.
После третьей паузы раздался нерешительный голос:
– Хорошо, приходите.
– Наталья Николаевна, не смогли бы мы с вами поговорить у меня дома?
– А что, почему так?
– Понимаете, на меня будут обращать внимание. Я, конечно, к этому привык. Но тут вопрос такой, можно сказать, личный… Я должен быть сосредоточенным на себе, а не на том, какое впечатление я произвожу на нормальных людей.
В общем, я ее уговорил, она нехотя согласилась. Кроме того, я попросил ее не брать с собой фотографа. Если материал получится, сказал я, фотограф сможет располагать мной, как и где ему заблагорассудится: дома, на улице, у цирковой афиши, да хоть и в самом цирке. Она согласилась и на это. Мы договорились встретиться завтра утром.
Чтобы сгладить впечатление от своей настойчивости, я спросил, какой кофе она предпочитает. Она ответила, не задумываясь: "Арабика" в зернах, помолотый перед варкой. О'кей. Это была самая простая из тех задач, что передо мной стояли. А самая сложная – заинтересовать журналистку своими историями, завоевать ее доверие, подружиться и, подружившись, выведать, что ей известно об убийстве оправданных судом скинхедов. Мое повествование должно быть интересным и трогательным. В нем не должно болтаться ничего лишнего, и непременно должна присутствовать интрига. Должно ли оно быть абсолютно правдивым? Не думаю. Но обязательно – правдоподобным. Наверное, каждый профессиональный писатель, принимаясь за работу, ставит перед собой подобные задачи. Чтобы получилось здорово и выдержало большой тираж. Мой предполагаемый тираж выражался цифрой 1, но все равно все должно быть здорово. Как? Нужно было думать. И я велел думать своей голове, постукав по ней для убедительности кулаком. И она работала, милая, думала весь вечер и почти всю ночь, когда я лежал в постели, свернувшись калачиком и касаясь лбом стенки. И выдумала.
– Хороший у вас кофе, просто замечательный! – сказала Наталья Николаевна. Она удобно расположилась в кресле возле журнального столика и потягивала приготовленный мной кофе. Облик Натальи Николаевны совершенно не соответствовал образу пламенного журналиста-борца, который подписывал свои непримиримые материалы Н. Конопелько. Женщина моего примерно возраста, полная, вся какая-то округлая и мягкая с большими серыми глазами. Мне показалось, что глаза ее полны грусти, и даже когда она улыбалась, грусть не исчезала.
– Ну что ж, – она достала из сумки диктофон. – Начнем, пожалуй?
– Да, конечно.
– С чего же началась ваша карьера циркового артиста?
– Все началось с любви. Со школьной любви.
– Да что вы говорите! – улыбнулась Наталья Николаевна.
– Ну конечно! Мы сидели за одной партой с первого класса. Девочка была светленькая, очень хорошенькая, с большими серыми глазами, как у вас.
– Да полно вам, – строго сказала Наталья Николаевна, но чувствовалось, что ей было скорее приятно, чем досадно.
– Простите. Но это правда. Сначала детская дружба была безоблачной, простой и открытой. Нас даже не дразнили "женихом и невестой". Впрочем, в Эстонии это вообще не принято, в особенности – в провинции.
– В Эстонии?
– Да-да. Я забыл сказать: дело происходило в Эстонии, на острове Метсамаа.
– Это была эстонская школа?
– Да, эстонская.
– Странно: вы так хорошо говорите по-русски, совершенно без акцента.
– У меня два родных языка. Мама была русской.
– Была?
– Да, она умерла. Давно уже.
– Простите.
Приятная, воспитанная женщина, хорошая, внимательная собеседница. Если я чувствовал себя в этот момент актером-импровизатором, то у меня был благодарный зритель. И я продолжал.
– Так вот. Мы представляли с ней как бы единое целое. Я впервые ощутил это чувство половинки. К тому же половинка моя восхитительно пела. Вы, я уверен, слышали про эстонские певческие праздники. Они, эти праздники, нарастают поэтапно: школа, район, регион и раз в несколько лет – сводный праздник в Таллинне. Так вот моя Анна-Мария начала участвовать в праздниках песни с семи лет. Имя-то какое: Анна-Мария. В одно имя можно влюбиться… Я и влюбился. Это было как знак свыше: мою бабушку звали Анной, а маму – Марией. Я был восторженным зрителем своей подружки. А однажды я ее спас. Мы купались в маленьком заливчике возле яхт-клуба. У берега было совсем мелко, а чуть дальше начиналась глубина, и она оступилась, испугалась и захлебнулась. Хорошо, что я умел плавать. Я нырнул и стал выталкивать ее безжизненное тело к берегу, а на мелком месте подхватил под мышки и, пятясь, вытащил на песок. Представляете, это был тот случай, когда фантастическую, неоценимую роль сыграли вывешенные в яхт-клубе инструкции по спасению утопающих – с картинками. Я много раз рассматривал эти картинки – от нечего делать, поджидая отца. И они запали в детскую неперегруженную память. И теперь так кстати вспомнились! Так случилось, что никого не было рядом. Я кричал, плакал, а сам разводил и сдвигал ее руки, разводил и сдвигал – без конца, без конца, без конца, пока она не захрипела и из ее посиневшего рта не вырвалась под сильным напором струя воды. Тогда я прильнул к ее полураскрытому рту и принялся с силой дышать, стараясь разбудить и повести за собой ее дыхание. В общем, все как на картинке. И помогло! По всему ее тельцу пробежала судорога, мне прямо в рот ударила струя воды, и вдруг она тяжело, с хрипом задышала и, не открывая глаз, обняла меня и заплакала. Ее бил озноб, и я согревал ее своим телом, пока не прибежали взрослые. После этого случая мое чувство к маленькой Анне-Марии обострилось и стало каким-то болезненным. Если ей случалось упасть и ушибить, например, коленку, я ощущал физическую боль. Если она заболевала, у меня поднималась температура.
Я взглянул на Наталью Николаевну. О, Наталья Николаевна была замечательным слушателем! Соучастливым! Я подумал, что поэтому-то ее "скинхедские" статьи столь темпераментны. Она чужие чувства переплавляет в свои собственные. И не специально – такова ее натура. Я взялся было за джезву, чтобы сварить еще кофе – она жестом остановила меня.
– А что было дальше? Она жива, ваша девочка? С ней ничего не случилось?
– А дальше я перестал расти. Из близкого друга, товарища и даже покровителя я превращался в маленького дружочка. Девочка превращалась в девушку, а я… Вы знаете, я не сдавался. Я занялся спортом. Я занимался спортивной гимнастикой в так называемой Школе олимпийского резерва. Разумеется, нечего было и думать, что на какой-нибудь олимпиаде великий Советский Союз будет представлять лилипут. Но в пределах Эстонии мне препятствий не чинили. Первый юношеский спортивный разряд – это было для меня не так уж мало. В шестнадцатилетнем возрасте я стал работать в профессиональном эстрадном коллективе. Я был настольным танцором и настольным акробатом. На новогодних утренниках Дед Мороз дарил меня хорошим детям, как волшебную куклу. Я оживал и такое устраивал…
Я помолчал, давая Наталье Николаевне возможность представить, что я там устраивал на столе, маленький акробат, наряженный куклой. И продолжил свой печальный рассказ:
– Анна-Мария почти всегда присутствовала на моих выступлениях. Но присутствовала не одна. Так, с кем-нибудь. Чаще всего – с кем-нибудь из нашего класса. Потом (я усмехнулся) положение стабилизировалось, и я заметил, что сопровождает ее всегда один и тот же парень по имени Юку. Юку Тамм. Вы спросили, жива ли сейчас Анна-Мария. Жива. И фамилия ее – Тамм. В общем, я проиграл эту неравную схватку с судьбой.
Мне было немного стыдно за высокопарную фразу.
Я взглянул на Наталью Николаевну и удивился, увидев в ее глазах слезы. Я удивился еще сильнее, ощутив слезы в собственных глазах. И я сказал:
– Выключите диктофон. Я устал. Я сварю кофе.
Она не возражала.
– А цирк? – спросила Наталья Николаевна, когда мы приступили ко второй чашечке кофе. – Как вы оказались в цирке?
– Я понял, что игнорировать мое уродство невозможно, и решил его использовать на всю катушку. Я даже провозгласил сам для себя лозунг: сделать большую судьбу маленькими руками. В общем, я дождался приезда в Эстонию Московского цирка и пошел показываться. Цирк начал гастроли почему-то не в Таллинне, а в Нарве, и я поехал в Нарву. Приняли меня довольно радушно. По моей просьбе натянули батут – я показал работу на батуте. Потом я попросил поставить стол и отработал на столе. У них был художественный руководитель программы Яков Самуилович Клейман. И вот этот Клейман пригласил меня в кабинет и говорит: "А теперь давайте побеседуем на посторонние темы". А я, хоть и был в тот момент соискателем, но лица не терял и не прятал. Я сказал: "Сначала душ, а потом беседа".
– "Ах, вот как! – удивился Клейман. – Что ж, будь по-вашему".
Меня отвели в душевую. Я быстро помылся, вернулся в кабинет, аккуратненький, с косым пробором. И попросил чаю. Это было, безусловно, наглостью, но что-то подсказывало мне, что так именно и следует себя вести. Тем более что после акробатики и душа действительно очень хотелось чаю. И мне показалось, что Клейман посмотрел на меня с уважением. И мы стали с ним прихлебывать чаек – вот так же, как сейчас с вами прихлебываем кофе. И он говорит мне: "А расскажите анекдот". – "Анекдот? Какой анекдот?" – "Ну, не знаю. Ну, скажем, про пьяниц. Или вы не знаете?" – "Про пьяниц? Про пьяниц как раз знаю. Вот в городе Нарва возвращается шоферюга ночью с капитальной пьянки. Город пустой. Ну, вы уже знаете Нарву. Идет через площадь. Видит, мужик голосует. Инстинкт водителя сработал. Мужика – на спину, и потащил. А утром жена говорит соседке: "Ну до чего же мой напился: памятник Ленину с площади домой приволок"".
Вот вы смеетесь. И Клейман смеялся, да так заразительно! Потом говорит: "А про чукчей?" Я рассказал. Я много знал. А рассказывать умел. Анекдот – это ведь маленький моноспектакль. Здесь важно все: текст, темп, интонация. Одним словом пошло: Армянское радио: "Можно ли купать детей в стиральной машине? Ответ: купать можно, выжимать нельзя". Про Вовочку: Инспектор РОНО пришел в класс, сел на заднюю парту рядом с Вовочкой. Урок английского. Учительница пишет на доске предложение и вызывает Вовочку перевести. Тут у нее падает мел, она наклоняется. Вовочка сопит, сопит, потом говорит: "Ну и задница". Его в гневе отправляют за родителями. Вовочка собирает портфель и, уходя, со злостью говорит инспектору: "А ты, козел, не знаешь не подсказывай".
Так мы и чаевничали с Клейманом: он называл тему, а я шпарил, как по писаному. Вдохновенно. Вдохновение – это ведь такая штука: или оно есть, или его нет. У меня в тот день – было. Под конец я сказал: "И про евреев". Как под занавес "Новостей" говорят: "И о погоде". Клейман Яков Самуилович, надо сказать, напрягся. Анекдот был коротким: "Вечером попадья проглотила бритву, а утром поп заговорил с еврейским акцентом". Он рассмеялся. И предложил мне войти в номер акробатов Полевых и стажироваться у коверного с целью подготовить собственную клоунаду. Начиналась очень трудная и невероятно интересная жизнь. И пришло освобождение от Анны-Марии. В смысле… Вы понимаете?
– Я понимаю, – тихо проговорила сочувствовавшая мне Наталья Николаевна. – А как у вас складывалось в цирке? Отношения с… большими людьми…
– О, превосходно. Цирк, знаете, это – большая семья. Я ладил со всеми, никто не обращал внимания, что я… Ну, как в семье: один брюнет, другой шатен, а третий – рыжий. И клоунада. Она занимала все мое время и все мои мысли. Я много навыдумывал там. Да все репризы – мои. Клейман диву давался. И радовался за меня, кстати, вполне искренне. И гастроли… Мы много гастролировали еще в советское время: ГДР, Чехословакия, Венгрия и даже Австрия. А также – Китай, Индия, Бангладеш. Кстати, я возил вместе с реквизитом маленький велосипед и умудрялся с его помощью осматривать новые места. Хотя времени всегда было в обрез.
А что до больших – у меня был друг поистине самый большой в цирке: слониха Дрой. Знаете, в цирке, который много путешествует, отношения складываются как-то сами собой – не только с людьми, но и с животными. Вот я с Дрой и подружился. Я помогал дрессировщику ухаживать за ней, любил ее кормить, присутствовал на репетициях. Дрессировщиком был довольно молодой человек, лет тридцати пяти, его звали Пашей. Его жена Рая ассистировала ему. Мало-помалу я освоил роль ассистента и в некоторых случаях заменял Раю. Иногда на репетициях мне разрешали "поработать" с Дрой. Я брал в руку маленькую блестящую пику (она называется "стимул") и подавал слонихе команды. Та охотно повиновалась: становилась на колени, садилась, ложилась, приносила мячик, кидала большой мяч как бы в публику. Потом она поднимала меня хоботом и сажала себе на спину. Дрой полюбила меня. Как вы думаете, почему?
– Вы – добрый, – предположила Наталья Николаевна. – И потом, может быть, взаимопритяжение противоположностей. Я имею в виду противоположности по… размерам. – Она очень мило смутилась.