Медсестра, к которой я обратился в коридоре возле десятой палаты, ничем не походила на свою киношную коллегу, сексуально неотразимую в белом халате. У всамделишной сестрицы был угрюмый вид, что куда более соответствует нашей печальной действительности; начисто лишенная грудей и ягодиц, она была настоящим лекарством от любви. Ко всему прочему, хотя ее наряд полностью соответствовал униформе представительниц сей почтенной корпорации и был безукоризненно чист, он почему-то казался движущимся свертком наспех собранного грязного белья. Когда вокруг слишком много таких медсестер, все они кажутся подобными свертками.
- Прошу прощения, мадам, - сказал я. - Я хотел бы повидать одного из ваших больных, некоего…
Она неодобрительно посмотрела на трубку, которую я сунул было в рот, не зажигая, и отрезала:
- Здесь не курят.
- Она погасла.
- Вот как? Ладно. Что вы сказали?
- Что я хотел бы повидать одного из ваших больных, некоего Авеля Бенуа.
Она поджала тонкие бесцветные губы:
- Авеля Бенуа?
- Койка пятнадцать или четыре, я в точности не знаю.
- Пятнадцать или четыре? Авель Бенуа? Ну да…
Казалось, она была не вполне уверена в этом и предложила:
- Будьте любезны, подождите.
Кивком головы она указала мне на выкрашенный белой краской металлический стул и удалилась в застекленный бокс, затворив за собой дверь. Я сел и стал ждать, задумчиво посасывая трубку. Легкий шумок доносился из соседней палаты - это посетители навещали больных. Мимо меня сгорбившись проковыляла старушка, шаркая ногами и прикладывая к глазам скомканный носовой платок. Матовые стекла бокса, проглотившего мою сестрицу, как таблетку аспирина, не позволяли что-либо разглядеть. Лишь время от времени на тусклом стекле вырисовывалась неясная тень. Прошла вечность, прежде чем дверь бокса открылась и медсестра подошла ко мне. Меня уже начинало тошнить от смешанного отвратного запаха больницы: эфира, йодоформа, разных лекарств и близости смерти.
- Вы сказали - Авель Бенуа? - спросила меня эта бабенка. - Вы его родственник?
Я встал.
- Я его друг.
- Он умер, - объявила она безучастно и отстраненно, как если бы он только что растворился в ванне с кислотой.
"Он умер". Эти слова были для нее так же обыденны, как для меня. Это были постоянные спутники ее жизни. Я робко улыбнулся.
- Чтобы узнать это, вам пришлось заглянуть в журнал или позвонить?
Она стала еще угрюмей, если это только было возможно.
- Он умер утром. А я дежурю с двенадцати дня.
- Прошу прощения за беспокойство, - сказал я и почесал за ухом. - Похоже, дело принимает странный оборот.
- Что?
- Да ничего. А где теперь находится тело?
- В анатомическом театре. Хотите посмотреть?
Она мне предложила это так услужливо, как торговец какой-нибудь товар. Что-то вроде "заходите, заходите, у нас прекрасный фенол".
- Да, если можно.
Живой ли, мертвый ли, этот тип, которого я не знал, но который знал меня, был мне интересен. Может быть, теперь, после смерти, еще даже больше, чем живой. Сидящий во мне закоренелый любитель рискованных авантюр и специалист по темным делам учуял, как говорят некоторые, неслабую работенку.
- Пойдемте со мной, - сказала медсестра немного любезнее, как будто я избавил ее от лишних хлопот.
Она сдернула с крючка казенный синий плащ, в каких они выходят на улицу, и мы отправились. Мы пересекли двор, прошли мимо часовни по усыпанной гравием дорожке, вдоль которой стояли бюсты знаменитых врачей, некогда практиковавших в этой больнице. Нигде ни души. Под моросящим дождем медсестра шла решительным шагом, не разжимая губ.
Мы еще не дошли до места, как вдруг я увидел, что навстречу нам, как гостеприимный хозяин, вышел здоровенный субъект в зеленоватом плаще и банальнейшей серой шляпе, державшийся с притворной небрежностью. Он шел ко мне, насмешливо улыбаясь и протянув руку для приветствия. Я не слишком удивился. К явлению такого рода я был более или менее готов. Этот гражданин, играющий роль хозяина, вышедшего навстречу гостю, был не кто иной, как инспектор Фабр, один из подручных комиссара Флоримона Фару, начальника Центрального отдела криминальной полиции.
- Кого я вижу! - насмешливо воскликнул он. - Сам товарищ Бюрма! Братский привет товарищу Бюрма!
Глава 2
Мертвец
Усмехаясь, я тоже протянул ему руку, и мы обменялись рукопожатием.
- Как хорошо, что я не служу в полиции. А то пришлось бы доложить по начальству. Что за лексикон! Вы вступили в коммунистическую ячейку?
Он ответил мне тем же:
- Это надо бы спросить у вас.
- Но ведь я не коммунист.
- Зато вы были анархистом. Может быть, и до сих пор им остаетесь. А для меня это одно и то же.
- Давненько я не бросал бомб, - вздохнул я.
- Вот чертов анархист! - засмеялся инспектор.
Казалось, происходящее его очень забавляло.
- Черт вас побери, мистер Маккарти, - сказал я. - Вы о Жорже Клемансо слыхали?
- По прозвищу Тигр?
- Да, о Тигре. Или, если угодно, о первом сыщике Франции, как он сам себя нарек. Чтобы вы оставили меня в покое, напомню, что этот Тигр однажды сказал или написал (цитирую по памяти): "Всякий, кто не был анархистом в шестнадцать лет, дурак".
- Правда? Тигр это сказал?
- Да, старик. А вы и не знали?
- Да нет…
Он вздохнул.
- Да. Тигр - это Тигр!
И машинально бросил взгляд в сторону Зоологического сада. Потом посмотрел на меня.
- Ваша цитата кажется мне неполной. Ведь он вроде бы добавил: "Дурак и тот, кто остается анархистом в сорок" - или что-то в этом роде.
Я улыбнулся:
- Ну и что? У Клемансо есть высказывания на все случаи жизни. Многие мне не годятся.
Он тоже улыбнулся:
- Но вы-то не дурак!
Я пожал плечами:
- Это еще вопрос. Вы обращаетесь со мной так, как будто хотите доказать обратное.
Тут медсестра слегка покашляла, чтобы напомнить о себе. Инспектор тоже решил прочистить горло. Этот парень - ходячее эхо. Я ухмыляюсь - он ухмыляется, я улыбаюсь - он улыбается, я вздыхаю - он вздыхает; кашлянула бабенка - и он туда же. А что будет, если я вздумаю влезть на дерево?
- Кха-кха. Благодарю вас, мадам. Вы свободны.
Она слегка нам кивнула и смоталась.
- Ну вот, - пробурчал полицейский, глядя ей вслед, - из-за вас она подумала, что мы оба спятили.
- Из-за вас тоже, - возразил я. - Сознайтесь, мы друг друга стоим. Ба! Какое нам до этого дело? Она привыкла. Раньше в этом заведении только таких и держали. Свихнувшихся. Если нам когда-нибудь придется предстать перед судом присяжных, она сможет засвидетельствовать, что мы невменяемы. А это может пригодиться. Ну, пошутили, и будет. Поговорим серьезно. Что случилось?
- После Клемансо решили процитировать маршала Фоша?
- Поздравляю. Вы весьма начитанны.
- Да будет, - оборвал он. - Хватит дурачиться. Вы ведь пришли из-за Авеля Бенуа?
- Да, и если я верно понял, то вы, пожалуй, ожидали, что я здесь появлюсь?
- Более или менее. Пойдемте со мной.
Он взял меня под руку и увлек за собой к небольшому кирпичному строению.
- Ну, кто первый выложит все, что знает? - спросил я. - Судя по вашему игривому тону, дело, кажется, непростое, но не слишком серьезное, исключая, конечно, того, кого оно касается лично, - умершего.
- Ни то и ни другое, - ответил инспектор Фабр. - По крайней мере пока. Только не говорите никому, ладно? А то получается, что тип вроде меня с легким сердцем транжирит на пустяки деньги налогоплательщиков. Я просто развлекаюсь - ведь один раз это можно? Любой квартальный полицейский с успехом провел бы расследование, которым я сейчас занимаюсь, только вот… Боже мой, что такое стряслось с убийцами, что за лентяи! Если и дальше так пойдет, полицию ждет безработица. Приходится искать себе занятие. Чтобы оправдать свое жалованье, цепляешься за что попало, за любое происшествие, вплоть до обычного нападения. Ведь тут-то речь идет об обычном ночном нападении. Правда, жертву укокошили, но убийство самое банальное. И то, что вы знали убитого, не должно усложнить дело. Это показалось скорее забавным комиссару Фару и мне.
- И вам захотелось заняться этим нападением поближе. И организовать при покойничке нечто вроде ловушки, ведь так?
- Ну, старик, это все рутина. Хотите верьте, хотите нет, я здесь случайно. И даже рад нашей встрече. Так редко удается посмеяться.
- Есть еще кое-что посмешнее, - сказал я. - Не знаю я этого Авеля Бенуа.
- Тогда почему вы им заинтересовались?
- Потому что он мне написал, чтобы я его повидал. Но я его не знаю.
- Он-то вас знал!
- Возможно.
- Точно. Если бы не так, он бы вам не написал. Кстати, он внимательно следил за вашей профессиональной деятельностью.
- Вот как?
- Да. Мы нашли у него пачку вырезок из газет, где речь идет о вас, и старые газетные отчеты о ваших расследованиях.
- Даже так?
- Да.
- Но это ведь ни о чем не говорит. У меня, например, богатейшая документация касательно Мэрилин Монро. Во всех ракурсах. Ну и что?..
- Но он же вам написал, - оборвал он меня.
- А откуда вы знаете, что я не писал Мэрилин? Ну ладно. Допустим, мы с ним были знакомы. Не буду спорить с покойником. Но когда и где? Вот разве что… Знаю! Он ведь анархист? Человек, с которым я мог встречаться в анархистской среде в пору моей безумной молодости, как сказал Вийон.
- Вот-вот. Когда вы хотите, вы все схватываете на лету. Письмо при вас?
- Оставил в конторе, - солгал я.
- А что в нем было?
- Да пустяки, - солгал я снова. - В общем, называя меня дорогим товарищем, он выражал желание повидаться со мной, хотя я и сыщик, и сообщал мне свои здешние координаты. Я имею в виду в больнице, а не в морге.
- Понятно. Должно быть, от возраста и ран он стал слегка заговариваться.
- А он был стар?
- Молодым человеком его не назовешь: шестьдесят один. В этом возрасте силы уже не те. Нападение, жертвой которого он стал, вынудило его поступиться принципами. Он хотел отомстить нападавшим, которых, должно быть, знал, но вместо того, чтобы обратиться в полицию, он рассчитывал попросить об этом вас. Таким мне представляется это дело. А вам?
Я пожал плечами:
- Не знаю. Я ведь не в курсе.
- Ладно. Все еще хотите посмотреть на него?
- Пожалуй, раз уж я здесь. Возможно, особого смысла в этом нет, но все же… Терпеть не могу имена, за которыми нет лиц. Удостоверюсь для очистки совести и для того, чтобы доставить вам удовольствие, - иначе зачем я сюда притащился? Авель Бенуа… - Я поморщился и покачал головой. - Это имя не говорит мне ровным счетом ничего.
- По документам он не Авель Бенуа.
Эта поправка не была для меня неожиданной: я давно подозревал, что дело обстоит именно так. Мы вошли в здание анатомического театра. Это мрачное учреждение было в ведении парня в сером халате, который курил, нарушая правила, но так ловко спрятал при виде нас окурок и изобразил такую отрешенность от мирских дел, что было ясно: подобный фокус он проделывал частенько.
- Посетитель к номеру восемнадцатому! - протрубил игривый инспектор.
Бедняга Бенуа менял номера чаще, чем рубашки. Ну, скоро его оставят в покое, если только не вздумают пронумеровать его органы после вскрытия, а такая возможность не исключалась.
Сторож знаком пригласил нас в небольшое помещение внизу, в котором лампы свисали с потолка на никелированных трубках. Затем не торопясь открыл морозильную камеру и выкатил из нее катафалк, на котором покоилось накрытое простыней застывшее тело. Одно из колесиков катафалка царапало по цементному полу. Мне почему-то пришло в голову, что раньше я слышал такой же звук, когда катили детскую коляску. Вот так: на одном конце коляска, на другом - катафалк. И все кончено. Молчаливый сторож, которому не было дела до моих глубоких философских обобщений, между тем подкатил катафалк под одну из ламп, зажег свет, посмотрел на нас - готовы ли мы глядеть его обычное кино - и точным профессиональным жестом-приглашением к танцу смерти откинул край простыни с лица покойника. Чтобы он не показал мне больше, чем надо, инспектор схватил его за руку.
- Мсье, я знаю свое дело, - запротестовал тот.
- А я свое, - возразил Фабр.
Ну а я, смею сказать, кое-что смыслил в своем. И сразу же понял, что полицейский вовсе не заботился о моих чувствах, а просто не хотел, чтобы сторож открыл мне больше, чем требовалось. Ясно, на груди покойного было что-то такое, чего он не хотел мне показывать. По-видимому, татуировка, которая быстро навела бы меня на след. До чего же полицейские любят все усложнять!
Умерший выглядел лет на шестьдесят - это совпадало с тем, что сказал инспектор. Он был лыс, с седыми усами на манер маршала Петэна и с малость кривоватым носом. Лицо пожелтело, казалось суровым и строгим, но черты его, несмотря на досадный изъян носа, были довольно правильными. Он вполне сносно выглядел лет двадцать - тридцать назад.
- Ну как, Нестор Бюрма? - спросил инспектор.
Я с сомнением покачал головой.
- Да что тут скажешь… Когда мы с ним познакомились - если допустить, что мы были знакомы, - у него наверняка было меньше волос под носом и больше на голове. Знаете, как анархисты обожали роскошные гривы! Пожалуй, не был он и таким строгим, случалось же ему посмеяться.
- Да уж, как всякому другому. Но сейчас-то он, кажется, очень зол.
- Наверно, не любит холода.
Мы помолчали. Потом я сказал:
- Пора вернуть его на место. Никогда я этого типа не видел. Вот только…
- Что только?
- Да не знаю… Кажется, нос…
Да, нос не давал мне покоя.
- Этот нос… - в задумчивости повторил я, ожидая, что инспектор не упустит случая сострить по поводу носа Клеопатры, но тот смолчал. Видно, не так уж он и начитан. Я наклонился к самому лицу и попытался хорошенько рассмотреть профиль покойного. Потом обошел катафалк и проделал то же самое с другой стороны. После чего, нахмурившись, снова встал рядом с Фабром, который спросил:
- Вы его напугать хотите?
- Да, но не получается… Вы заметили? У старика два разных профиля.
Тот взорвался:
- Вот так открытие! Вы что, смеетесь надо мной, Нестор Бюрма? Конечно, у него два разных профиля: левый и правый, как у всех.
- Нет, не как у всех, и именно из-за кривого носа. Его лицо выглядит по-разному в зависимости от того, с какой стороны на него смотрят. Это помогает, когда скрываешься от полиции.
- Пусть так. Но довольно шутить. Вы знали кого-нибудь с такой особой приметой?
- Кажется, да, но никак не припомню. Во всяком случае, имя Авель Бенуа мне так ничего и не говорит. Вы дали понять, что у него были и другие имена? По одному для каждого профиля, может быть? Сказали бы, это навело бы меня на мысль.
- Ленанте, - сказал полицейский.
- Ле Нанте в два слова, то есть нантец? Этот тип родом из Нанта?
- Он действительно родился в Нанте, но, против ожидания, Ленанте - не прозвище. Это его настоящая фамилия. Ленанте в одно слово. Альбер Ленанте. Смешно, но это так и есть.
Я прямо вскинулся:
- Боже мой! Ленанте! Альбер Ленанте! Да как же мне его не знать!
- Глядя на вас, этого не скажешь.
- Не поймешь, чего вы хотите, инспектор. Когда я говорил, что не знаю его, вы утверждали обратное, а теперь, когда я признал в нем старого знакомого…
К черту все! Чего ради спорить? Никакого желания спорить у меня не было. Теперь мертвец, лежавший передо мной, утратил свое инкогнито. Я с трудом справлялся с охватившим меня волнением.
- Старый знакомый. Очень старый, - сказал я глухо самому себе. - Вот уже лет двадцать пять - тридцать, как я потерял его из виду. Неудивительно поэтому, что узнал не сразу. Он ведь изменился с тех пор. Нет волос, зато есть густые седые усы…
- Только нос остался таким же кривым, как был, - сказал инспектор. - Должно быть, это его устраивало. Несложная хирургическая операция поправила бы дело в два счета.
- Он ведь не считал себя Мартиной Кароль или Жюльеттой Греко. Оригинал, одним словом.
- Да. А ну-ка, расскажите мне, что он из себя представлял, что это был за человек. Теперь ведь все равно - он умер, и ваша откровенность ему не может повредить.
- Да что вам сказать? Славный малый, хороший товарищ. Он был сапожник, и хотя ремеслом своим занимался время от времени, его прозвали Чинила.
- Верно, это прозвище упоминается в его досье. Значит, вы его в самом деле признали?
Я помедлил с ответом и еще раз внимательно посмотрел на лицо, посуровевшее после перехода в лучший мир. Я заставил себя отвлечься от усов и дополнил портрет густой копной растрепанных светлых волос, как было заведено у анархистов. Это вполне сочеталось с кривым носом.
- В самом деле.
- Благодарю.
Я пожал плечами:
- А что я вам такого сообщил? Разве вы не опознали его уже по отпечаткам пальцев и не познакомились с его досье? Простите, но что это за игры в таинственность?
Я указал на грудь умершего, прикрытую простыней.
- Там у него татуировка. Если бы вы ее показали мне сразу, я бы тотчас узнал его. Но, по-вашему, это было бы слишком просто, не так ли?
- Да не сердитесь, - сказал полицейский.
- Что за комедия! Испытываете меня?
- Да это не со зла…
- Мутит меня от этой вашей таинственности. Вот уж правда, что вы бросаете на ветер деньги налогоплательщиков.
Он проигнорировал мой выпад.
- Кстати, о татуировке. Вы помните, что у него там?
- Их там две. Монета на руке и надпись "Ни Бог, ни Вождь" на груди.
- Точно, - сказал полицейский и сдернул простыню, обнажив мертвеца до пояса. На груди действительно виднелась блекло-синяя ниспровергающая власть надпись. Буква "Б" в слове "Бог" была почти неразличима. Скверная ножевая рана стерла ее чище, чем самое эффективное химическое средство. Еще один глубокий шрам подчеркивал слово "Вождь". На правой руке, вверху, была изображена монета с Марианной.
- Ни Бог, ни Вождь, - вздохнул полицейский. - Не слишком оригинально для анархиста.
- Главное, глупо, - сказал я. - Хотя в ту пору я был намного моложе его, совсем мальчишкой, но помню, что пенял ему за это.
- Вам не нравился этот девиз? Но мне казалось…
- Мне не нравились и не нравятся татуировки. Только сдуру можно себя расписать.
Я прикрыл труп простыней. Сторож в сером халате точным и методичным движением привел все в порядок.
- Видите ли, инспектор, он был, конечно, не святой, - продолжал я. - Хотя Ленанте не принимал целиком доктрину экстремистов, видящих в преступлении средство борьбы с несправедливостью общества, он не был против нее. Насколько мне известно, он был замешан в какой-то истории с фальшивыми деньгами. Вот почему я сказал вам об отпечатках пальцев. В общем, в тюрьме он побывал, точно?
- Точно. Оттяпал два года.