- Ну вот. Когда я с ним познакомился, он вел себя смирно, но чувствовалось, что хотя он и не поддерживает экстремистов открыто, рано или поздно снова поддастся их влиянию. А я считал, что всякий, кто вступает в открытую борьбу с обществом, не должен иметь особых примет. У полиции и так достаточно способов обнаружения рецидивистов. А татуировка - верный путь к тому, чтобы засветиться.
Парень в халате вытаращил глаза. Инспектор ухмыльнулся:
- Из молодых, да ранний. И старому могли хорошо присоветовать.
- Я сохранил это качество, - откликнулся я.
- Ладно. А где же вы все-таки познакомились с этим правонарушителем?
- Недалеко отсюда. Это даже забавно, как недалеко он ушел за тридцать лет. Я познакомился с ним в общежитии вегетальянцев на улице Толбиак.
- Вегетарианцев?
- Нет, старина, вегетальянцев. Чему только вас учили в школе? Вегетарианцы не едят мяса, не позволяют себе молочные продукты и яйца. Вегетальянцы же питаются - скорее, питались, так как я могу говорить лишь о тех, кого знал, а существуют ли они еще в природе, мне неизвестно, - так вот, вегетальянцы не признают ничего, кроме растительной пищи, разве что с капелькой постного масла. Были и такие, что считали употребление масла нарушением правил, а один утверждал даже, что растения надо есть прямо на месте их произрастания на четвереньках.
- Серьезно? Ну и публика!
- Да, публика странная. Я всю жизнь провел среди чудаков. Так что в памяти собралась целая коллекция.
Он указал на лежащее перед нами тело.
- А Ленанте? Нам известно, что он не курил, не пил, не употреблял мяса. Он что, тоже из этих чокнутых?
- Нет. То есть для вас он, может быть, тоже чокнутый, но это был человек другого сорта. Вот вам один случай. В какой-то момент своей жизни он был почти что бездомным бродягой. Перебивался кое-как, поесть ему случалось не всякий день. И в это же самое время он был казначеем какой-то группы. Его выбрали до того, как он так опустился.
- Ясно. Прикарманил общие денежки?
- Как раз нет. В кассе было полтораста или двести франков - хорошие деньги в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Товарищи поставили на них крест и даже не заговаривали с ним об этом, думая, как и вы, что он залез в общую кассу. Нет и нет. Он, бывало, голодал несколько дней кряду, а к копилке не притрагивался. Ведь это были деньги товарищей, его организации. Вот что за человек был Альбер Ленанте, когда я с ним познакомился!
- Одним словом, благородный злодей!
- Все люди таковы, независимо от их политических, философских или религиозных убеждений. Ни совсем хорошие, ни совсем плохие. Вам, полицейскому, это известно лучше, чем кому бы то ни было.
- Для меня он чокнутый.
- Потому что иногда был чрезмерно честен?
- Чокнутый он, - повторил Фабр. - Вы правы, всю жизнь вы знались только с чокнутыми.
- Ну, старина, это не слишком любезно по отношению к вашему шефу и моему другу комиссару Флоримону Фару.
- Вы и по моему адресу решили проехаться? - прозвучал насмешливый голос.
Я обернулся. Передо мной стоял незаметно подошедший начальник Центрального отдела криминальной полиции. Я пожал протянутую руку и присвистнул:
- Самое обыкновенное нападение, не так ли? И вы лично обеспокоились из-за этого самого обыкновенного нападения? Неужели и вы тоже гробите на пустяки деньги несчастных налогоплательщиков?
- Не без этого, не без этого, - улыбнулся он. - К тому же жертва нападения - из ваших знакомых, а это значит, что делом стоит заняться вплотную. Когда Фабр узнал от медсестры десятой палаты, что какой-то тип, не выпускающий изо рта трубку в форме бычьей головы, явился к некому Авелю Бенуа, он сразу же мне позвонил. И без фамилии было ясно, о ком идет речь: типов, не расстающихся с трубкой в форме бычьей головы, не так уж много. И к тому же мы знали, что этот парень, - он кивнул в сторону катафалка, - интересовался Нестором Бюрма. Я приказал Фабру связаться с вами и сам приехал узнать результат встречи.
Он повернулся к подчиненному, вскинув подбородок.
- Я думаю, шеф, на этот раз у нас не будет с ним неприятностей, - ответил тот. - Он не сразу опознал умершего, что вполне понятно…
- В последний раз я его видел году в двадцать восьмом, - сказал я.
- …но когда вспомнил, - продолжал инспектор, - охотно рассказал все, что знает. Я внимательно наблюдал за ним все это время. Не думаю, чтобы он ломал комедию.
- Я тоже не думаю, - сказал Фару (очень любезно с его стороны). - Однако предпочитаю выяснять до конца все дела, даже самые незначительные, в которых всплывает, пусть случайно, имя этого чертова частного сыщика. Итак…
Он пристально посмотрел на меня.
- Так, значит, вы говорите, что ваш последний контакт с Ленанте относится к тысяча девятьсот двадцать восьмому году?
- Да. К двадцать восьмому или к двадцать девятому.
- А с тех пор?
- С тех пор ничего.
- Почему вы пришли навестить его? Вы узнали о том, что с ним случилось, из газет?
- А разве в газетах об этом писали?
- Не знаю, но такое возможно. Какие-нибудь три строчки в колонке об агрессивных выходках арабов. Такого хватает.
- В газетах я ничего не видел.
- Ленанте ему написал, - вставил инспектор.
- Вот оно что!
Я рассказал о письме. Фару захотелось его посмотреть. Я повторил ему ту же байку, что и его подчиненному.
- Но это не все, - продолжил я. - Пожалуйста, объясните мне, что в самом деле происходит? Я не собираюсь вмешиваться в вашу работу, но все же… Мне известно только, что человеку, которого я не видел тридцать лет, нанесены ножевые ранения. По-видимому, арабами, если я правильно вас понял…
Фару кивнул.
- …что он хотел меня видеть, не знаю почему; что дома у него хранились вырезки из газет, касающиеся моих расследований. Не могли бы вы сообщить мне побольше?
- Охотно, - сказал шеф. - На этот раз я могу позволить себе широкий жест, поскольку это дело не из тех, на которых вы, Нестор Бюрма, делаете себе рекламу, выставляя на посмешище нас, полицейских на грошовом жалованье… Хотя с вами ни в чем нельзя быть уверенным. Эта история с письмом может все изменить. Посмотрим. Как бы то ни было, не вижу препятствий к тому, чтобы поделиться с вами тем немногим, что нам известно. Может быть, и вы нам что-нибудь подскажете…
Он нахмурил густые брови.
- Заметьте, я вовсе к этому не стремлюсь, так как одному Богу известно, куда это все может нас завести, но пренебрегать не стоит ничем.
- Слушаю вас.
Комиссар огляделся вокруг.
- Сменим обстановку, - предложил он. - Вам здесь не надоело? Терпеть не могу стиль вампир. Нам здесь больше нечего делать, не так ли, Фабр?
- Так точно, шеф.
- Ну, так найдем себе местечко повеселее!
- Это ваша-то контора - веселое местечко? - ухмыльнулся я.
- А кто говорит о конторе? Пойдем в бистро.
- Это лучше. Не так официально. Тем более что мне срочно требуется аперитив: надо оправиться от пережитых волнений.
Фару рассмеялся. Он указал на сторожа в сером халате, который задвигал в морозильную камеру катафалк с телом Альбера Ленанте под скрип колесика, требовавшего смазки.
- Аперитив, чтобы помянуть вашего приятеля, признававшего только воду, - вам это не кажется забавным, Бюрма?
Я пожал плечами:
- Ленанте исповедовал терпимость.
Глава 3
1927 год. Анархисты в общежитии вегетальянцев
Широкий оконный проем, через который проникал дневной свет в общую спальню, делал ее слегка похожей на мастерскую художника. Это сходство усиливалось благодаря одежде некоторых ее обитателей, щеголявших в бархатных штанах и блузах с галстуками-бантами. То были анархисты из малообеспеченных и прочие ниспровергатели основ, перебивавшиеся на средства, добытые более или менее законным путем. Верхние стекла окна оставались прозрачными, нижние же до середины были замазаны тусклой белой краской. Этого требовали стыдливость и (главным образом) предписание полиции, предохранявшее тихих и добропорядочных обитателей буржуазного дома в стиле модерн, расположенного напротив, по другую сторону улицы Толбиак, от лицезрения полу- и просто голых мужчин. Кто-то, страдавший, по-видимому, острым приступом клаустрофобии, проковырял ножом глазок в слое белой краски, через который, как в тумане, можно было видеть улицу. Различимый через глазок пейзаж был не из самых привлекательных. Подросток, прильнувший к стеклу, не понимал, ради чего тот, кто потрудился проделать это отверстие, пошел на риск навлечь на себя наказание вплоть до изгнания из этого пристанища, где за пятнадцать франков в неделю можно было спать сколько вздумается. Ведь не ради же этой угрюмой картины?
Тощие акации выбивались из-под чугунной ограды и гнули свои ветви под порывами ветра со снегом, неровный тротуар во всю длину был покрыт скользкой грязью. Это был печальный, удручающий пейзаж, но подросток рассматривал его с какой-то жадностью. Мужчина в одной рубашке подошел к нему, тоже посмотрел в глазок на улицу, почти прижавшись темноволосой курчавой головой к его щеке, и проворчал:
- Плохой погода.
Он выругался и снова лег. Вот уже три дня Испанец не вылезал из постели: его одолела тоска. Краем глаза подросток покосился на будильник, который висел на бечевке над грудой одеял. Три часа дня, вторник, 15 декабря 1927 года. Через десять дней Рождество. Его сердце слегка сжалось.
Сидя на табурете возле горящей печки, держа в руке брошюру, Альбер Ленанте не сводил глаз с широкого окна. Потом встал, подошел к мальчугану.
- Что сказал Кастилец?
- Плохая погода.
- Да, плохая. - Ленанте почти уткнулся носом в стекло. - Наверно, на юге лучше, а? - Он ободряюще улыбался, открывая в улыбке удивительно белые крепкие зубы.
- Лучше, - ответил мальчик.
- Тебе не надоел Париж?
- Он мне никогда не надоест. Пока мне здесь не очень везло, но… как бы это сказать…
- Понимаю, что ты чувствуешь. - Ленанте погладил свой кривой нос. - Это странный город. "О Париж, мой Париж, город славы и бесчестья", - пропел он. - Но некоторым он осточертел.
- Когда мне осточертеет, я вернусь к своим старикам.
- Конечно. В твоем возрасте это выход. Деньги на билет отложил?
- Так проедусь.
Ленанте пожал плечами:
- Вольному воля.
И вернулся на свой табурет.
Немного погодя мальчик прилег на постель. Положив руки под голову, он мог видеть со своего места будильник. В четыре надо идти на работу. Проклятый снег! Если пойдет такой же густой, как вчера, продавать газеты будет совсем не большим удовольствием, но есть-то надо. Только не поддаваться унынию, как Испанец! Нет, ни за что. Альбер Ленанте, похоже, осудил меня, когда я сказал, что поеду зайцем. А между тем… если то, что рассказывают, правда, Чинила отсидел два года в тюрьме за соучастие в изготовлении фальшивых денег. Мальчуган спохватился, что слишком занялся Чинилой (он же Ленанте), и упрекнул себя за это. У анархистов не принято совать нос в чужие дела. Он отвел взгляд от стрелок будильника, повернулся на бок и оказался лицом к веренице скромных постелей. В глубине спальни, почти касаясь друг друга своими пышными шевелюрами, трое мужчин ожесточенно спорили по какому-то каверзному социально-биологическому вопросу. Ближе к нему, лежа с мечтательным видом, далекий от всего, молодой человек блаженствовал с длинной трубкой. Его называли Поэтом, хотя написанных им стихов никто не видел. Испанец ворочался под одеялом. Его сосед храпел под афишей, извещавшей о том, что этим вечером в Доме профсоюзов на бульваре Огюста Бланки состоится заседание "Клуба инсургентов". Обсуждаемая тема - "Кто виноват, общество или бандит?". Докладчик - Андре Коломер. Храпящий целую ночь расклеивал афиши по всему кварталу при минус десяти, подкрепившись перед этим всего лишь стаканом молока. В изголовье кровати находились пустой мешок и ящик, набитый газетами, а также весь набор подпольного расклейщика: афиша с оторванным уголком, чтобы обмануть полицию, сказав, будто зловредные мальчишки оторвали то самое место, где были разрешающие печати, и ведро из-под клея с торчащей кистью.
В глубине открылась дверь, и в спальню проник запах овощей, которые чистили внизу на кухне молодые люди с горящими глазами и аскетическими лицами, а вместе с запахом появилась личность лет двадцати с внушительной повязкой на правой руке. Вновь прибывший мрачно сказал: "Привет!" - и повалился на свою постель недалеко от подростка. Он размотал повязку и пошевелил онемевшими от неподвижности пальцами. Ни малейшего следа раны или ссадины на руке не было.
- Придется что-нибудь подрисовать, - проворчал он себе под нос. (У него были неприятные глаза, тускло-зеленоватые, как будто с ядовитым бельмом. На верхней губе пробивались черные усики, а от волос разило помадой.) - Пошли они к черту в бюро страхования с их переосвидетельствованием!
Он вытащил из кармана блокнот и стал его листать. Мальчуган посмотрел на будильник, зевнул, встал, достал из-под матраса пачку газет и пересчитал нераспроданные экземпляры, расположив их по названиям - "Пари-Суар" в одну сторону, "Энтрансижан"- в другую. Человек с повязкой наблюдал за ним с фальшивой улыбкой и под конец зло усмехнулся:
- Похоже, дела никак не поправятся? Все распространяешь буржуазную прессу?
- Ты меня уже в третий раз спрашиваешь, - сказал мальчик, выпрямляясь. - В первый раз я подумал, что ты шутишь, и посмеялся. Во второй раз - сказал, что есть-то надо. А теперь я хочу послать тебя к черту!
- А я тебе скажу: голоден - ешь! Горе, да и только! Зовешься анархистом, а сам продаешь буржуазные газеты. Какой ты анархист?
- Брось, Лакор, - вмешался со своего места Ленанте, не отрываясь от брошюры. - Брось, что ты к нему пристал? Ты, может, думаешь, что это ты - настоящий анархист?
Голос звучал очень холодно и резко. Ленанте не любил Лакора. Он инстинктивно угадывал за его многословием эгоизм и лицемерие.
- Конечно, - ответил Лакор.
Ленанте отшвырнул брошюру.
- Хотел бы я знать, известно ли тебе вообще, что такое анархист? Очень мило ввалиться сюда в один прекрасный день и заявить: "Я ваш товарищ". Мило, просто и легко. К нам любой может прийти и уйти, как только пожелает. Мы ни о ком не наводим справки.
- Этого только не хватало!
- При всем том анархист, как я понимаю, это все же кое-что другое. И точка.
- Объясни мне, что же это такое.
- Не стоит терять время.
- Во всяком случае, - сказал Лакор, - анархист с чувством собственного достоинства не может быть пассивным, как этот юнец. Он не может опуститься до торговли буржуазным хламом. Он должен уметь постоять за себя, выкрутиться, спереть…
- Вот-вот!
- Да, спереть!
- Чушь все это! Каждый волен жить, как ему вздумается, если только он ни в чем не ущемляет свободу другого. Тот продает газеты, ты - симулянт. Каждый вправе выбирать.
- Если экстремисты…
Ленанте встал.
- Оставьте меня в покое с вашими экстремистами. Это запретная тема для бездельников, симулирующих производственную травму, которых понос пробирает, когда требуют повторного медицинского осмотра в страховой конторе. Тебе не доводилось нападать на инкассатора, поэтому заткнись. Разговоры! Разговоры! Знавал я этих теоретиков-краснобаев, которые сидели себе тихо в своем углу, пока другие бедолаги осуществляли их теории на практике и давали себя сцапать.
- Суди, Кальмен, Гарнье… - начал было Лакор.
- Они поплатились, - прервал Ленанте. - Поплатились вдвойне, и за это я их уважаю. А тебе надо бы понять, насколько они выше жалкого симулянта вроде тебя, и не соваться с выражением почтения - на это у тебя нет права.
Лакор зарделся.
- А у тебя что, есть это право?
- Я тоже поплатился: отхватил два года тюряги за подделку денег, все товарищи подтвердят. Я этим вовсе не горжусь, но считаю, что тут все-таки существует некоторое отличие от симуляции несчастного случая на работе.
- Ну, я на этом не остановлюсь, - проворчал Лакор. - Однажды я закушу удила, и вы увидите, на что я способен. Ухлопаю инкассатора!
- О, на это ты способен, - сказал Ленанте с издевкой. - Для этого большого ума не надо, дело как раз по тебе. А когда ты угробишь одного из этих дурачков, которые перевозят огромные деньги за жалкий кусок хлеба, то отправишься в тюрьму или на гильотину, даже не успев купить себе шляпу на украденное. Я считаю, что дело того не стоит. Я ценю жизнь. Мне вовсе не улыбается гармоничное развитие моей личности в гробу или на каторге. Идеально было бы другое - я всерьез об этом подумываю, - идеально было бы напасть на инкассатора без пролития крови и так, чтобы все это не раскрылось, а потом жить в полной безнаказанности на эти нечестно приобретенные деньги, - впрочем, еще вопрос, бывают ли они когда-нибудь честно приобретенными. Но такое осуществить трудновато.
Лакор с жалостью посмотрел на него и пожал плечами.
- Трудновато. Потому что это абсолютная чушь. И вообще от всех вас у меня живот схватило.
Он встал, пошел к выходу и со злостью захлопнул за собой дверь. Его противник в споре тихонько засмеялся, тоже встал и пошел к выключателю. От слабых лампочек, висящих под самым потолком, в комнате разлился желтоватый свет. Ленанте снова уселся у печки. Длинноволосые спорщики все еще убеждали друг друга вполголоса, слишком поглощенные своей дискуссией, чтобы прореагировать на новую стычку Ленанте и Лакора. Поэт задумчиво курил трубку. Мальчуган прикидывал возможные расходы и доходы. Испанец и расклейщик афиш спали.
Кажется, это произошло в тот же самый день. А может быть, в другой. В спальню вошел худой человек с длинными волосами и бородой, в сандалиях на босу ногу, стуча по полу суковатой палкой, и спросил:
- Товарищ Дюбуа здесь?
- Нет, - ответил кто-то.
Вошедший потянул носом воздух.
- У вас тут воняет. Воняет табаком.
Тут он увидел, что Поэт курит. Он бросился к нему, вырвал изо рта трубку и с силой швырнул ее в стену. Трубка раскололась. Послышались протестующие голоса, а Ленанте сказал целую речь:
- Товарищ Гарон, ты только что совершил авторитарное действие, недостойное анархиста. Ты случайно не рассчитываешь заставить всех нас следовать твоему примеру и вставать на четвереньки для поедания растений, поскольку, согласно твоей теории, иной способ их употребления противен Природе? Ты волен поступать как тебе угодно, разоблачать вредоносность табака - я и сам абстинент, не курю, - но ты должен влиять на рабов этой привычки убеждением, аргументами, а не авторитарными действиями.
Случившееся послужило поводом для затянувшегося оживленного спора.
Подросток спустился в метро на Итальянской площади. Он поехал на улицу Круасан, в газетный квартал, купить несколько дюжин экземпляров вечерних газет, чтобы перепродать их в тринадцатом округе, поблизости от общежития вегетальянцев. В восемь вечера он подсчитал свой скудный заработок, свернул непроданные номера и сунул сверток под матрас. Усталые ноги понесли его в Дом профсоюзов на бульваре Огюста Бланки, в "Клуб инсургентов", где обсуждался важный дискуссионный вопрос: "Кто виноват, общество или бандит?"