Я оперся на стол с микрофоном. Мой блуждающий взгляд сквозь стекло уперся в противную рожу этого господина. Его надменная улыбка вызывала у меня такое же бешенство, как мерзости, которые он мне говорил.
Я подскочил от гнева и вдруг понял, что нас разделяет только стекло. Просто стеклянный лист толщиной в несколько сантиметров. Я понял и другое: моя табуретка была железная.
Я сделал вид, что падаю. Это скрывало меня от глаз тех, кто был напротив, так как стекло было закреплено в раме шириной примерно пятьдесят сантиметров.
Я приподнял табурет ногой и напряг мускулы. Моя воля: была так сильна, что я на несколько секунд забыл свои страдания. Ко мне вернулась моя сила. Я выпрямился и изо всех сил: швырнул табурет в стекло. Я метил в центр, считая его более уязвимым. Но эта штука отскочила, не разбив стекло. Тип по другую сторону расхохотался мне в лицо.
- Вы полагаете, что имеете дело с окном гостиной, господин Сан-Антонио?
Охваченный яростью взбесившегося слона, я схватил табурет и снова бросился к стеклу. Оно было рассчитано на то, чтобы устоять под ударом человека - но не бульдозера. А я теперь скорее был бульдозером, чем человеком.
Мой второй удар произвел звук, похожий на взрыв. Стекло разлетелось на мелкие кусочки. Перемена программы для моих визави, потерявших самообладание - и из-за газа, проникшего к ним, и из-за моего физического присутствия.
Они побежали к двери. Человек с автоматом попытался выстрелить в меня, но второпях промахнулся и попал в потолок.
Я проскочил через раму и погнал их вперед. Нельзя было дать им запереть дверь. Но они об этом и не думали. Тут было классическое "спасайся, кто может", в стиле Сталинграда!
Я выскочил в коридор, и свежий воздух меня одурманил. В висках у меня стучало, как будто я пробивался сквозь стену. Действительно, я только что пробился сквозь стену смерти…
Я начал приходить в себя. Огонь в моих внутренностях постепенно гас. Но не было времени разыгрывать из себя возбужденную девицу.
Это забавно - играть в убийцу. Когда я был маленьким, то каждый вечер ходил в киношку в нашем квартале и пугался до смерти. Там была кошмарная обезьяна, невероятно большая, чудовищно сильная, от которой все удирали на четвертой скорости!
Теперь был мой черед разыгрывать из себя Кинг-Конга. Удирайте, вы все! Сперва женщины и дети, капитан впереди! Мое приближение сеяло панику…
Я побежал по коридору. Беглецы повернули налево, вероятно к выходу. Я бежал по пятам. Заметьте, что если бы они обернулись, чтобы выстрелить в меня, я упал бы как подкошенный, попасть в меня было так же просто, как застукать полицейского в комнате прислуги. Но они были слишком испуганы.
В конце коридора находился круглый зал, как бывает в тюрьмах. Парней, которые там были, вытеснили вновь прибывшие, и большая часть бросилась во двор. Кроме двух, самых прытких, которые хотели непременно получить медаль за храбрость и скачками приближались ко мне, держа свои аркебузы.
Я бросился к ближайшему. Твое здоровье, сынок! Моя черепная коробка врезалась ему в брюхо. Ничто не может научить дурака самоконтролю лучше, чем хороший удар по тому месту, которое он использует как кладбище для жареных цыплят. Он грохнулся, бросив свою игрушку. Второй тотчас же поднял свою. Я упал плашмя, и весь свинцовый товар, предназначавшийся мне, попал в живот его же товарищу. Да, тому уже не было смысла разговляться на Пасху, ведь теперь его желудок явно не был пустым. Я схватил валявшийся на полу автомат и быстро проделал в молодце, бывшем не в ладах со стрельбой, дюжину дырок. Тому ничего не оставалось, как с идиотским видом разглядывать кровь, хлеставшую из него как вино из дырявой бочки.
Я простился с ним и бросился к главному входу. Его загораживал какой-то придурок. Нечего делать, я взял правее. В конце коридора был виден свет… Я выбежал в большой двор, через который меня везли по прибытии. Там тоже была суматоха. Все суетились и кричали, разбегаясь. Я остановился, чтобы оценить ситуацию. В углу двора была сторожевая вышка, и засевший на ней солдат целился в меня из пулемета.
Пулемет - это вообще-то вредно для здоровья. Он разрезает человека пополам с той же легкостью, с какой вы отделяете друг от друга два листка туалетной бумаги.
У меня не было времени убежать. Он принялся палить во все стороны. Пули ударялись в фасад здания и отскакивали рикошетом. Спрятавшись за дверью, я ждал конца бури: пулемет надо перезаряжать, это неизбежно. Когда стрелок прикончит одну ленту, он должен вставить новую. Это должно было дать мне минуту передышки. Минуту, за которую я был обязан кое-что сделать. Я рисковал всем! Потому что, если пулеметчик предусмотрителен, он всегда оставит несколько свинцовых слив про запас, чтобы его не перехитрили.
Я сделал шаг наружу и увидел, что этот болван спешит вставить новую ленту. Мозги у парня вряд ли были больше, чем кнопка от ботинок. Я побежал по двору, не думая ни о погоде, ни о времени. У меня была одна лишь цель - большие ворота, распахнутые как рты зрителей, зевающих на пьесах Клоделя .
Дистанция между мною и этим типом росла. Мчась сломя голову, я твердил себе, что если бы они догадались стрелять в меня из окон, то пристрелили бы, как зайца в поле. А пока я несся, как кролик. Еще десять метров… Еще восемь… Я еле дышал, но ноги мои двигались. Когда я достиг ворот, снова послышался звук пулемета. Однако парень должен был сделать то, что на языке кино называется филаж, то есть описать своей игрушкой круг в воздухе. Второпях он слишком опустил ствол и пули легли в метре от моих ног. Когда же он поправил прицел, Сан-Антонио был уже далеко. Я выбежал из этой тюрьмы - казармы.
Передо мной расстилалась дорога, обсаженная деревьями. У края ее я заметил велосипед. Вероятно, он принадлежал солдату. Я вскочил на него и нажал на педали. Мой темп удивил бы самого Ван Стинбергена . Я проехал двести метров за меньшее время, чем нужно шлюхе, чтобы раздеться. Я обернулся. Никого не было видно. Тогда я поехал направо, потом налево, так, как открывались передо мной новые дороги. Я был пьян от свободы… Пьян от радости…
Мне нужно было добраться до города. Там я надеялся затеряться, потому что в окружающих деревнях меня живо обнаружили бы проклятые немецкие собаки!
Я нажимал на педали. Я старался. Велосипед был слишком мал для моего роста, но это неважно. Я спасся бы на самокате, если бы это было нужно! Лишь бы он катился, вез меня! Педаль немного скрипела. Скрип звучал в моих помертвевших ушах как музыка.
Я ехал, разинув рот, как старая водосточная труба. Грудь моя дышала. Бобе в Золингене , поверьте мне, барахло по сравнению со мной. Даже в заведении мадам Артур работают ногами не так энергично!
Глава XIV,
в которой вы увидите, что я больше не боюсь мошек.
По мере того, как я продвигался по городу, наступала ночь. В высоких домах начали зажигаться первые огоньки, усиливавшие, а не рассеивавшие окружающий мрак. Я находился В городе, и многие вокруг меня тоже ехали на велосипедах. Никто не обращал на меня внимания, и это успокаивало. Все это были Добропорядочные люди, спешившие с одной целью: вернуться домой, поесть сосисок с капустой, оказать внимание своей даме и захрапеть.
Я проехал еще немного, потом остановился передохнуть и обдумать свои действия. Положение мое было не из блестящих. Несомненно будут предприняты огромные усилия, чтобы поймать меня. Чтобы выбраться из передряги, я нуждался в помощи своего ангела-хранителя. Впрочем, он работает сверхурочно и без двойной оплаты, можете мне поверить.
Я поставил свой велик в темный уголок и начал усердно обшаривать карманы в надежде извлечь оттуда что-нибудь съедобное. Эти скоты выцарапали все, что у меня было, и я чувствовал, что без гроша в этой дыре я скоро растаю, как свечка в заду факира.
Я хорошенько обшарил карманы, но ничего не нашел. У меня были только часы, причем в стальном корпусе. Это делала мое положение как нельзя более шатким.
Я умирал от голода и усталости. Каждую минуту я ожидал нападения солдат, которые прикончат меня без рассуждений; ведь теперь я существо, опасное для людей. А таких убивают немедленно и без всяких церемоний…
Но я напрасно предавался размышлениям. Я не нашел никакого решения, подходящего к моему случаю. На что может надеяться человек, сеющий смерть вокруг себя? Занятый своим побегом, я и не подумал поставить перед собой этот вопрос. Действия заслонили от меня эту ужасную истину.
В конце улицы, на которой я находился, раздались звуки сирен. Люди стали разбегаться, и я увидел мотоциклистов в касках, и с автоматами на груди. Их было четверо, и они ехали медленно, внимательно рассматривая прохожих. Я понял, что через тридцать секунд они будут здесь. Если я побегу, ОНИ откроют огонь. Если я останусь здесь, они заметят меня и убьют.
Рядом с собой я увидел невысокую женщину в черном. Ей могло быть около сорока. Она была пухленькая и недурна на вид. Я бросился на нее, обхватил руками и, чтобы она не закричала, впился поцелуем в ее губы. По правде говоря, она ничего не поняла, эта малютка. Мое поведение ее поразило. Она наверное подумала, что у меня не все дома, но в конце концов подобные шалости не были ей неприятны, и она не особенно сопротивлялась.
Целуя, я ее убивал. Но в этот вечер человечество представлялось мне гигантским некрополем, и прикончить эту серую мышку для меня было все равно, что раздавить домашней туфлей клопа в деревенской гостинице.
Вообще говоря, не так часто случается убивать таким приятным способом. Китайский метод, ребята! Страсть, освещающая мир красным фонарем бардака!
Я слышал, как проехали мотоциклисты. Парни не обратили внимания на целующуюся парочку. Они охотились за другими котами, если позволить себе такое сравнение. Их треск исчез вдали. Я выпустил свою даму, смотревшую на меня с изумлением.
Откровенно говоря, я не представлял, как вести себя дальше. Я сделал уже слишком много, но не все. Если бы мы, по крайней мере, могли разговаривать. Но языки могли служить нашему взаимопониманию только при поцелуе.
Пытаясь сделать мою физиономию более выразительной, чем железнодорожное расписание, я послал ей волнующую улыбку. Потом небрежно спросил:
- Вы говорите по-французски?
Она отрицательно покачала головой. Тогда я вынужден был прибегнуть к мимике. Использовав на всю катушку искусство Марселя Марсо , я объяснил ей, что я - заблудившийся французик, который принял ее за знакомую девушку, и прошу извинить меня за такой способ действий. Она, наконец, улыбнулась.
Я не могу перевести вам все наши ужимки, это всегда трудно потом, но я понял, что познакомился с дамой, муж которой погиб на войне. Она жила в хорошеньком домике со своей старой мамашей, совсем выжившей из ума. Свои последние дни та проводила в кресле, что-то бормоча себе под нос. Славное общество, ничего не скажешь!
Вы, наверное, слышали от знающих людей, что немки очень радушны. Это правда. И особенно если ты француз. Хотим мы или не хотим, у людей за Рейном существует благоприятное мнение о нас! Тамошние пастушки склонны верить, что мы обладаем неизвестным другим народам даром превращать пальцы на ногах в букет фиалок. Как ни поразительно, но это правда.
Придя домой, фрицева вдова пригласила меня пообедать. Не нужно говорить вам, что я не упирался и сразу согласился. Пришлось предложить кофе с молоком и старой чокнутой, чтоб избавиться от нее, и я докатил ее до ее комнаты.
Пока вдовушка обихаживала мамашу, я пошел в столовую налить себе стаканчик шнапса. Я был теперь на завоеванной территории. Тихонько играло радио. Было тепло. Если бы у меня в руках была свечка, я зажег бы ее в честь своего святого! Скажите, разве мое приключение не чудо? Еще пятнадцать секунд, и меня бы прикончили… И вот как все великолепно устраивается.
Прежде чем отпить из стакана, я подошел к приемнику и выключил его. Если моя милая дама услышит последние известия, она может изменить свое отношение ко мне.
Для большей предосторожности я оборвал три или четыре проволочки в приемнике, чтобы быть уверенным в его абсолютной скромности. Потом, я уселся в мягкое кресло и стал ждать мою хозяйку.
Она не замедлила явиться. Очаровательная особа освободилась от своей старушки и предпочла посвятить себя исключительно мне. Она нашла время сменить противный черный костюм на плохо сшитое платье, которое делало ее похожей на ярмарочную куклу. Сверх того, стремясь сделать себя более привлекательной, она размазала по лицу три с половиной фунта разной косметики. Чтобы ее снять, теперь нужен был мастерок. Если я ее поцелую, то, конечно, буду похож на Дырку-в-глотке, знаменитого индейского вождя из племени Моя твоя не понимай.
Она извинилась за старушку и объяснила, что достойная дама была контужена во время бомбардировки. Бомба упала ей на чайник ночью, когда она спала в своей комнате на четвертом этаже. Проснувшись, старуха обнаружила, что переехала на первый, а одеялом ей служат остатки дома.
Объяснив все это жестами и мимикой, вдовушка принялась подавать обед. Мое завоевание казалось мне столь же способным к кулинарии, как я к обнаружению месторождений швейцарского сыра. Я сказал себе, что ее благоверный сделал правильный выбор, предпочтя пасть на поле битвы. Лучше умереть от разрыва снаряда, чем от печеночной колики.
Назвать вам уникальное кушанье, которое она подала, было бы для меня непосильным подвигом. Думаю, что ему никогда не давали названия. Оно состояло из рубленого мяса, отварной капусты, взбитых сливок и слоя сала, более толстого, чем сестрички Питер. Но я был так голоден, что все это съел.
Когда кончился прием пищи (для обозначения того, что ЯР делал нет другого термина), дама пожелала узнать, чем я занимаюсь у себя дома. Я заговорил ей зубы не хуже служащего компании "Мессажери Маритим", сказав, что работаю в авиации, и все в таком роде… Мои невразумительные объяснения кончились тем, что она поверила, будто не может меня понять, и отцепилась.
Лучшее средство заставить даму молчать, поверьте мне - это ее поцеловать. Как правило, они вежливы и знают, что с полным ртом не говорят…
Не могу сказать, чтобы эта толстушка меня привлекала; о, нет! Но ее милое отношение не только ко мне самому, но и к моему желудку, заставляло вознаградить ее, как я это умею делать. Забыв, что она весила на тридцать кило больше, чем следовало бы, и при этом косила, я повел себя так, будто имею дело с чем-то средним между Мерилин Монро и Мартиной Кароль.
Потертая, но гостеприимная софа приняла нас в свои объятия. Наигрывая на подвязках дамы мелодию для балалайки, я напевал "Вальс конькобежцев". Вдовушка (ее звали Хилдегард) была на верху блаженства. Чтобы доказать мне, что я имею дело не с невеждой, она продемонстрировал неизвестные мне дотоле восточные фокусы, такие как "Волшебный трубопровод", "Веселый турок", а также весьма привлекательный номер под названием "Дым меня не беспокоит".
В знак благодарности я научил ее приему "Встань пораньше" и "Муниципальной метельщице" - старому трюку, который в наше время почему-то совсем забыт.
Обменявшись любезностями, мы заснули на диване, как два голубка.
* * *
Я проснулся рано утром с ватными ногами и с противным вкусом со рту. Свет пробивался через окно. Я зевнул и, уставив глаза в побеленный потолок, подумал, что моя вчерашняя: партнерша должна быть к этому времени мертвой. Она лежала неподвижно рядом со мной, не подавая признаков жизни. Волосы встали у меня дыбом при этой мысли. Она умерла во сне, а я, полностью выключившись, даже не заметил ее агонии!
Я думал, что дошел до предела ужаса. Вы отдаете себе отчет в этом, вы, пустые чердаки? Я принес смерть (и любовь, согласен) этой милой женщине; а потом храпел рядом с ней, оставив ее подыхать без всякой помощи! Это было отвратительно! К тому же она - не единственная моя жертва. Старая перечница в соседней комнате должна была тоже загнуться. И люди, с которыми я сталкивался вчера на улице! Я - социально опасное явление! Язва! Если я еще человек (я думаю, что доказал это мадам Тушеной Капусте), мне надлежит самому покончить с собой, чтобы спасти своих современников.
Я вскочил с кровати. Я был холоден, как нос эскимосской собаки. Да, со мной все кончено. Я напишу письмо Старику, пару слов Фелиси, а потом… Потом, надеюсь, в квартирах этого города есть газ.
Шум заставил меня подскочить. Я отважился на то, чего не хотел до сих пор делать: бросил взгляд на диван. Что же я увидел? Малютку Хильдегард, нежно мне улыбавшуюся.
Я пошатнулся. Что это означает? Она все еще жива? Я подбежал к ней и погладил ее по лбу. Ни малейшего пота, никакой лихорадки. Она нормально дышала и казалась счастливейшим на свете существом.
Как?! Значит, я более не заразен? Я должен это знать! Надо проверить!
Я бросился в комнату к старушке. Эта почтенная дама еще спала. Звуки, которые она издавала, храпя, мог бы производить турбореактивный самолет. Она чувствовала себя хорошо. Вы можете возразить, что если остаются в живых после взрыва бомбы весом в тонну и свалившегося дома в шесть этажей, то какой-то вирус уже не может быть опасен - но все-таки!
Я танцевал дьявольскую жигу! Это не мое выражение, но приятно употреблять штампы, если они точно подходят к ситуации.
Я прыгал по квартире под ангельским и пылким взглядом моей красавицы. Что было особенно прекрасно у этой малютки, это то, что она и не пыталась понять, в чем дело. Я предавался с ней необыкновенно эксцентричным играм, а она и не моргнула глазом. Это было тем более неправдоподобно, что большинство цыпочек всегда хочет знать больше, чем вы знаете сами - ведь так? Это еще один их недостаток.
Нет такой девчонки, которую вы превзойдете в искусстве задавать вопросы! Совать нос, куда не надо - это их специальность. Чтобы расколоть вас, у них особые методы.
Немного успокоившись, я стал рассматривать вопрос научно. Почему я не заразен? Ларье оставался болен до самой своей смерти! Вчера утром я умертвил тех, кто меня арестовал, а вечером того же дня смерть покинула меня!
Я сел, чтобы выпить кофе с молоком, предложенный мне Хильдегард. Я начал мысленно перебирать вчерашние события. И вдруг я увидел себя, только что арестованного, катавшегося по земле, чтобы раздавить ампулы! Черт возьми, вот в чем дело! Это не я поразил насмерть моих палачей, а жидкость, к которой они прикоснулись, обыскивая меня! Они нашли свою смерть в моих карманах, идиоты! С таким же успехом они могли попытаться подмести тротуар своим задом!
Я пил кофе маленькими глотками, с наслаждением. Я был чист, дети мои! В новорожденном младенце больше микробов, чем во мне!
Жизнь была прекрасна!
Я больше не боялся мошек!