Но никаких своих ошибок и грехов Туз решительно не видел. Да, он сразу выделил и отличил Гонсо, но на то у него были все основания. Парень отличался от других и искренним желанием работать, и сообразительностью, и верой в то, что их работа все-таки что-то меняет в этой взбесившейся жизни к лучшему. Во всяком случае, не дает ей превратиться в настоящую выгребную яму. Ведь и сам Туз, при всей его многоопытности, был убежден, что свое дело надо делать по возможности честно и с душой. Вопрос: ложиться ли на амбразуру или где-то и придержать коней, чтобы не сложить буйну голову раз и навсегда, считал он, личное дело каждого. Можешь – ложись. Но не каждое дело от тебя этого требует. В большинстве дел надо просто быть честным профессионалом. А это уже по силам многим. Героизм – исключение, трезвая, нормальная работа доступна почти всем. И если бы в нашем отечестве так работало большинство, сносу бы ему не было, этому самому отечеству…
Философские размышления Туза прервал телефонный звонок адвоката Шкиля. Видеть красавца адвоката, пребывая в таком состоянии, Тузу не хотелось. Однако адвокат вежливо, но жестко настаивал, что дело у него не просто чрезвычайно важное, но и лично Тузу очень любопытное.
Туз со вздохом и отвращением согласился. А то он не знает, чего ждать от этого субъекта, который, как выяснилось, встречается с Василисой. В частности, их видели в ресторанах и казино. Туз, когда услышал об этом в первый раз, чуть не задохнулся от ярости.
Мало ему приключений Гонсо, которые сразу ставят под сомнение все его планы относительно будущего прокуратуры, так тут еще дочь преподносит сюрпризы. Кого угодно мог он принять в качестве кавалера Василисы, если, конечно, это был ее выбор, но Шкиль… Субъект, в котором воплотилось все, что выталкивало Туза из новой жизни, что было ему не то что отвратительно, а просто не по нутру! Шкиль был для него каким-то пришельцем, не подозревающим о тех правилах, по которым он живет, способным только надсмеяться над всем, что ему, прокурору Тузу, дорого и близко.
Но что он мог поделать?! Запретить Василисе встречаться с этим сомнительным типом? Послушает она его, как же!
Через несколько минут Шкиль сидел перед Тузом, который сразу отметил, что на лице адвоката нет обычной высокомерной усмешки и выражения собственного превосходства над всем, что вокруг. Адвокат был задумчив и даже печален.
– Я вас слушаю, – по возможности недовольно сказал Туз.
– Жан Силович. – Адвокат, разумеется, это недовольство сразу уловил. Но обижаться не стал. – Признаться, давно хотел с вами объясниться.
– Интересно, по какому же поводу?
– Да так, ерунда, – рассмеялся Шкиль. – По поводу наших с вами отношений… Всего-навсего.
– А какие могут быть отношения у прокурора с адвокатом?
– Самые разные. Весьма и весьма различные. Можно, конечно, считать себя врагами, но зачем? Только потому, что мы соперничаем в зале суда? Но ведь соперничаем мы по закону и с благородной целью – выяснить все обстоятельства преступления и не упустить смягчающие вину обстоятельства, если они, конечно, есть.
– Вот именно, если они есть, – пробурчал Туз, у которого желания выяснять отношения с адвокатом совершенно не было. – А не придумывать их, дабы выгородить заведомого преступника!
– Жан Силович, дорогой, согласитесь, не я лично произвел тот переворот в нашем отечестве, в результате которого и переменились отношения прокуратуры и адвокатуры. Не я лично виноват, что в отличие от незабвенных советских времен прокурор в суде теперь не громовержец и единственный вершитель судеб, а одна из конкурирующих и равноправных фигур судебного процесса. И тут уж – кто кого. Не моя вина, что многие из ваших сотрудников к таким переменам оказались совершенно не готовы. Одни в силу слабой квалификации, а другие потому, что им бы в прокуратуру вообще лучше не соваться. У них природная конституция не та – нервишки ни к черту, сообразительность как у милиционера, а уж к публичным действам и поединкам они вовсе не приспособлены.
– А вы о себе не слишком много думаете? – грубовато прервал его Туз, которому на самом-то деле нечего было возразить. Прав был этот субъект, со всех сторон прав.
– Много, – кротко кивнул Шкиль. – Но, могу признаться, не слишком хорошо. Я человек сомневающийся в отличие от некоторых ваших сотрудников… Знаете, если в детском саду к детям, которые уже начали ходить, запускают ребенка, который еще только ползает, то очень скоро ползать начинают и те, кто еще недавно ходил. Точно так же и во взрослых человеческих сообществах. Люди развитые при накоплении вокруг большого количества людей малоразвитых начинают опускаться и деградировать. И самое интересное – очень редко бывает наоборот – чтобы ползающие научились чему у одного прямостоящего. Они его подчиняют себе.
Туз угрюмо выслушал по сути издевательскую речь адвоката, полную нехороших намеков, но сдержал себя. Адвокат, видимо, принял его молчание за поощрение и продолжал заливаться соловьем:
– Я тут каким-то манером оказался на одном мероприятии с участием многих известных в прошлом наших коллег из правоохранительных органов. Говорили они все взволнованно. Справедливо, правильно говорили… Но знаете, чувствовалась в их высоких речах какая-то червоточина, которая мешала мне их пафос разделить. Я даже не сразу сообразил, в чем загвоздка. А потом до меня дошло: а все они – неудачники. Обиженные люди, оттесненные ныне на обочину. И потому в словах их, даже самых умных и справедливых, прежде всего слышишь обиду, раздражение, злость… Этакий сварливый старческий задор. И потому совершенно не хочется с ними соглашаться, хотя, еще раз повторяю, правы эти люди во многом! Но вот присоединяться к ним никак не хочется. Они вроде бы и живые, а голоса их как будто с того света уже доносятся…
Туз и сам присутствовал на той конференции работников правоохранительных органов, и сам испытал что-то похожее на те чувства, которые описывал Шкиль. Умеет, собака, преподнести, что и говорить, излагает как по писаному. Такой, конечно, Драмоедова до слез доведет и не помилует.
Все это время адвокат Шкиль смотрел на него умными, понимающими глазами.
– Господин адвокат, – с усилием выговорил после увесистой паузы Туз ненавистное слово "господин". Какой этот Шкиль ему, к чертовой матери, "господин"! – Я не приглашал вас обсуждать достоинства и недостатки моих подчиненных. С ними я сам разберусь!
Туз величественно откинулся в своем кресле, но Шкиль нисколько не смутился. Жан Силович прекрасно знал, что смутить его собеседника весьма трудно. Но нервничал он не из-за этого, а потому, что больше всего ему хотелось гаркнуть что есть сил: "Узнаю, мерзавец, что ты к Василисе шьешься – утоплю, как котенка в проруби!" Но как раз гаркнуть-то он и не мог себе позволить. Василиса узнает, обидится, сочтет покушением на ее самостоятельность. Да что там – вторжением в ее внутренний мир!
А еще Туз чувствовал, что пришел к нему адвокат с какой-то тайной целью, и потому вести себя надо с ним осторожно и хладнокровно, чтобы быть готовым к какому-то неожиданному удару. Вот и крутись тут – хочется бушевать, стулом по башке огреть, а надо сохранять хладнокровие и выдержку.
– Зря вы сердитесь, Жан Силович. – Похоже, Шкиль по лицу Туза легко угадал, какие того душат чувства. – Я вовсе не такой злодей, каким вы, видимо, меня себе представляете. Во всяком случае, не адвокат дьявола и даже не адвокат мафии! Я просто стараюсь как можно лучше делать свое дело. А ведь вы, насколько я знаю, цените в людях это качество.
Эх, куда же он, гад, клонит? Что он сейчас из своего портфельчика вынет? Туз давно заметил, как Шкиль механически поглаживает лежащий у него на коленях портфель явно из натуральной и очень дорогой кожи.
– Так вот… Я пришел не для того, чтобы уверять вас в своем дружеском расположении. Упаси бог! Не потому, что я его к вам не испытываю, а потому, что знаю, как вы к этому отнесетесь. Я пришел, чтобы исполнить свой корпоративный долг. Все-таки мы с вами одна корпорация. И то, как легко сегодня прокуроры переквалифицируются в адвокатов, лишь подтверждает это.
С этими словами Шкиль открыл свой замечательный портфель и извлек из него черную кожаную папку. А потом положил ее на стол перед Тузом.
– Вот, возвращаю вам.
– Что это? – осведомился Туз, уже прекрасно понимая, что перед ним. Папка с документами, которую потерял Гонсо! Но откуда она у адвоката?!
– А это папка с документами прокуратуры, которую, судя по всему, какой-то ваш сотрудник попросту потерял…
– Как она к вам попала? – подозрительно спросил Туз.
– Ну, сами понимаете, я ее не крал. Мне ее принесли. Представители нашей демократической общественности. Не буду скрывать, они надеялись, что я использую ее для борьбы с тоталитарными силами, засевшими в прокуратуре.
– А они где ее взяли?
Ох, чувствовал старый лис Туз, что просто так подобные подарки не делаются. Но ведь и не взять нельзя! И придет час расплаты. Не сейчас, так позже. И выставит дьявол-адвокат свой счет.
– Говорят, нашли, – пожал плечами Шкиль. Мол, какая тут разница. – Почему-то в городском саду у пивного ларька – лежала под деревом. Кажется, под березой. Вот, собственно, и все мои дела к вам, Жан Силович. Надеюсь, я вас не разочаровал? – легко улыбнулся Шкиль.
Туз вздохнул и поднялся во весь рост.
– Благодарю вас, господин адвокат, за гражданский поступок и… помощь прокуратуре.
– Да что там! – отмахнулся Шкиль, тоже поднявшийся с кресла.
Он, конечно, сразу раскусил старого лиса – хочет перевести его поступок из разряда личной услуги в разряд оказания помощи правоохранительным органам. А раз так, то никакой личной благодарности, никаких личных долгов, никаких ответных услуг. Ладно, ладно, время еще не пришло счета выставлять. Да и не за тем мы сегодня прибыли. Нам нужно было свою репутацию слегка подправить, заставить старого барбоса изменить свое отношение к адвокату Шкилю. Для начала. А там… У нас в запасе есть ходы и покруче!
Шкиль ушел легкой походкой победителя. Туз, тяжело опустившись в кресло, вызвал Гонсо.
Герард Гаврилович выглядел осунувшимся и понурившимся. Он сел напротив, боясь поднять на Туза глаза. Свою собственную папку, лежавшую перед его носом, он даже не заметил.
– Вот возьми и посмотри – все там или что пропало?
Гонсо непонимающе уставился на Туза. А тот одним пальцем подвинул папку к нему поближе. Когда до Герарда Гавриловича дошло, что перед ним, он побледнел еще больше. Дрожащими пальцами он взял папку и долго не мог справиться с "молнией". Наконец ему это удалось, и он принялся лихорадочно просматривать бумаги.
Туз тяжело смотрел на него и перебирал в уме неприятные мысли. Неужели Гонсо из неудачников? Из тех, кто постоянно что-то теряет, наступает во все лужи, оказывается в центре всех скандалов, над кем витает явственное, как запах изо рта с гнилыми зубами, предчувствие неудачи? Он встречал таких людей и знал, что помочь им нельзя. Судьба не отпускала их из своих безжалостных когтистых лап, и можно было только сочувствовать им и по мере возможности выручать, когда они оказывались в каком-то особо глупом положении, куда их неотвратимо влекло.
Как же мог он, Туз, с его нюхом и умением проникать в людей, так ошибиться? Или все-таки у Гонсо просто наступила черная полоса, от которой никто зарекаться не может?
– Вроде все на месте, Жан Силович! – не сдержав радостного вздоха, сообщил Гонсо. Теперь его лицо пылало нездоровым румянцем.
– Точно?
– Точно. Но – откуда? Кто?
– Есть, как видишь, на свете добрые люди! – хмыкнул Туз, вспоминая победную улыбку Шкиля.
– Есть, Жан Силович, я всегда в это верил! – восторженно вскинулся Гонсо.
– Ладно-ладно, – остудил его Туз. – Наверное, есть, только надеяться на них лучше не надо, ты же не юродивый. На себя надо надеяться.
Гонсо все перебирал и перебирал бумаги в папке, лицо его светилось.
– Когда твой клиент с обточенными зубами у дантиста появиться должен?
– Через четыре дня.
– Через четыре… Это хорошо. Потому что тебе дня на три из города уехать надо.
– Куда?
– Это мы придумаем.
– А зачем?
– Зачем начальство, как что, в больницу ложится? Потому что неприятности можно перележать, переждать. Вот для чего. Так что собирайся и езжай к моему батьке в деревню. Там спасаться будешь. Пока тут другие новых безобразий не натворят, чтобы твои подвиги немного забылись, отошли в тень.
Гонсо беспокойно заерзал на месте.
– Жан Силович, а как же расследование? Как же мне из города в такое время?
– А чего тут тебе теперь делать? Ходить по улицам и крутить руки подозрительным? Ты мне тут со своей дотошностью полгорода пересажаешь. У тебя же только одна реальная ниточка есть – дантист. Так что время у тебя есть, чтобы в срок вернуться. Или у тебя новости есть? Может, агентура операм что-то нашептала?
– Агентура пока ничего не сообщает. Я думаю, это человек в криминальных кругах неизвестный действовал.
– Похоже. Тогда ждем вестей от дантиста… Но ты пока езжай. Эх, Гаврилович, какие там, у моего батьки, черешни! А самогон в сулеях! А борщ в саду под яблоней! А вареники с вишнями… Арбузы!..
Туз даже глаза закрыл от удовольствия, перебирая в мыслях радости деревенской жизни. Лишь через какое-то время он оторвался от дорогих его сердцу воспоминаний.
– Только вот что, брат… – уже деловито и категорическим тоном объявил он. – Тебе до отъезда надо перед парикмахершей извиниться. Поговори с ней по-человечески, объясни, что, мол, случайно все произошло, без умысла. Чтобы она заявление на тебя не писала… Эльвиру, начальницу ее, вместе с взволнованной общественностью я, так и быть, на себя возьму. А с девицей давай уж сам улаживай. Умел ручонки совать куда не следует – умей и грехи замаливать. От нее, сам понимаешь, много сейчас зависит. Как ее зовут-то?
– Не знаю, – потупился Гонсо. – Откуда мне знать? Я ее первый раз увидел.
– Эх ты, следователь! Наступил ненароком в дерьмо – отмывайся сразу. Что ж ты с ним ходишь какой день и запахи разносишь?
Гонсо потупился. Сказать, что он растерялся так, что даже руки на себя в какой-то момент наложить хотел?
– Да, а парикмахерша-то эта хорошенькая хоть была? – ободряюще, как мужик мужику, хохотнул Туз. – Они ж такие бывают, что хоть руки руби. Потому как сами туда лезут…
– Жан Силович! – задохнулся Герард Гаврилович. – Неужели вы все-таки думаете?.. Да я даже не разглядел, какая она! Я как будто в затмении был…
– Экая глупость получается! – помотал могучей башкой Туз. – Я поначалу подумал, может, подставляет тебя кто-то? А тут действительно вижу – несчастный случай. Согласно глупости и бессмысленности произошедшего – несчастный случай.
– Жан Силович, неужели и вы мне не верите?
– Я-то верю, – успокоил его Туз. – Главное, чтобы Василиса поверила.
И тут они оба погрузились в задумчивость.
Глава 16. Вишневый сад
Он покончил жизнь путем погружения в воду без обратного выгружения, чего добивался и ранее, но ему чинили препятствия.
Из материалов предварительного следствия
На втором этаже казино, где уже не раз встречались Шкиль и Василиса, было темно и пусто. Там располагался ресторан, и можно было сверху рассматривать игровой зал – ярко высвеченные зеленые столы, отбрасывающие блики позолоченные части рулеток, таинственно урчащие и бренчащие жетонами игральные автоматы и людей, окоченевших у столов. Шкиль и Василиса играли мало, большую часть времени проводя за уютным столиком в ресторане. Но и туда долетал дух азарта и бессмысленных надежд, царивший внизу под ними. И это придавало их беседам некую особую нервность, приподнятость и неординарность, столь нравившуюся обоим.
Весь вечер Шкиль пытался определить, рассказала ли секретарша из техникума Василисе о казусе с Гонсо, а если рассказала, то какое это произвело на нее впечатление? Самому спросить ее, знает ли она о скандале, как-нибудь ненароком, невзначай, все никак не представлялось возможности.
Василиса была рассеянна, задумчива, погружена в свои мысли.
– Мы сегодня грустим? – галантно, но и ядовито осведомился Шкиль.
– А у тебя оружие есть? – вдруг спросила Василиса.
– Оружие? – изумился Шкиль. – Тебе какое?
– Не знаю, все равно. Ружье…
– И зачем нам понадобилось ружье?
– Вот именно нам. Я сегодня вдруг вспомнила, что в Валенсии еще совсем не так давно влюбленному, желавшему известить весь мир о своей страсти, надо было выстрелить из ружья в землю у самых ног возлюбленной. Чем ближе к ней, тем лучше. Обычно это делалось, когда девушка шла домой с мессы. При этом она должна была не моргнув глазом продолжать свой путь, скромно потупив взор… Вот это я понимаю страсти!
– Знаешь, ружье у меня есть. И я готов пальнуть из него хоть сейчас. Давай только договоримся, когда. В церковь ты не ходишь. Значит, когда ты будешь возвращаться из техникума?
– Это будет смешно. Но нас с тобой не поймут… Если бы ты знал, о чем сегодня говорили на занятиях мои студентки!
– Ну, Вась… Уверяю тебя, я вполне могу себе это представить. И весьма живо. Я часто проезжаю мимо вашего заведения и вижу этих девиц, толпящихся у входа! Зрелище для людей с крепкими нервами. По-моему, побыв рядом с ними полчаса, вполне можно стать женоненавистником. Кстати, ты заметила, нынешние фильмы, книги, сериалы объединяет омерзительное отношение к женщине. Она в них обязательно – кобыла, телка, девка, соска… Увы, глядя на твоих студенток, невольно подумаешь, что для них эти названия – самый раз. Другие им просто не подходят.
– Ну, они разные бывают, – вяло возразила Василиса.
– Уверен, они и сами себя так называют. И это их ничуть не обижает. Обрати при случае внимание – в газетах самые грязные материалы, со всякими физиологическими подробностями и извращениями подписаны женскими именами. Иногда мне кажется, что женщина не только спивается быстрее мужчины, она и разврат принимает гораздо спокойнее, без особых эмоций. Ибо живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу – о духовном…
– Экий вопиющий мужской шовинизм. Видел бы ты наших студентов мужеского пола! Послушал бы их откровения!.. Боюсь, дорогой мой, ты просто не очень представляешь себе женщин, их внутренний мир…
– Может быть, – не стал спорить Шкиль.
Но невольно вспомнил разговор с московским приятелем, работающим в одной очень продвинутой рекламной компании. Денег там крутится много, тратятся они легко. Молодых женщин среди сотрудников тоже в избытке. И все современные, "без комплексов". Уже привык, рассказывал приятель, к регулярному отбору девиц на свободные должности. "Представляешь, пятьдесят качественных телок дефилируют перед тобой и каждая готова на все прямо немедленно? – продолжал приятель. – У моих сопливых начальников особый шик, придя утром на работу, бросить на стол какой-нибудь глянцевый журнал с роскошной девицей на обложке и небрежно обронить: "Мой товар. Уже вторую неделю пялю эту овцу".