- Не продолжайте! - прервала его Гринберг. - Мне эта цифра тоже долго не давала покоя. Но потом я разделила ее на количество обслуживающего персонала, и получилась мелочь… Ну, пусть хоть раз в месяц поедят по-человечески… И все же вы правы - что-то тут не так. Не выписывать продукты я не имею права, я же должна отчитываться по датам, указанным в путевках. И в то же время продуктов жаль. Сэкономить-то нетрудно, а как их потом использовать? Вот подумайте вместе с директором, не восстановить ли старую традицию - выдавать каждому отъезжающему дорожный паек. Моего ума тут не хватает.
В то, что ее ума не хватает, Войткус не верил, однако и доказательств у него не было. Словно шестым чувством ощутив растерянность инспектора, Гринберг перешла в контратаку:
- А не хотите ли вы недельку поработать на моем месте? Тогда и увидите: приходится прыгать, как ершу на сковородке. Я как заведенные часы: с утра до вечера лишь о том думаю, как выполнить заказы отдыхающих. Наше меню ведь с выбором. Планируется, что рыбу по-польски потребует каждый пятый отдыхающий, и вдруг выясняется, что ее захотели почти все. Оля, давай судака! А где я его возьму, об этом никто не думает. Можно, конечно, на базе обменять на мясо и отказаться от компенсации за разницу в ценах… Но вы уже познакомились с нашим главбухом, так что комментарии, как говорится, излишни… И все же я работала бы здесь до пенсии, если бы не эти вечные обвинения и подозрения: раз ты завскладом, то определенно жульничаешь, если за тобой приезжает муж, то не без выгоды для себя… Вот и вы не верите, что он меня просто жалеет… Да что я так много: спросите самого Раймонда!
И действительно, на площадке за окном затормозила антрацитово-черная "Волга" и мигнула огнями дальнего света. Затем мотор умолк, глухо стукнула дверца машины, и через несколько секунд вошел, не постучав, муж заведующей - среднего роста человек лет пятидесяти с гладко зачесанными темными волосами и чисто выбритым лицом, чьи маловыразительные черты привлекали внимание уже одним тем, что не говорили ничего о его характере. Протирая запотевшие очки, Гринберг не заметил, что жена тут не одна, и не счел нужным даже поздороваться.
- В такую собачью погоду выезжать из гаража не окупается, я два раза чуть не угодил в кювет. Спасибо новой резине, что привез тот полоумный морячок. А ты еще деньги жалела…
- Может, заодно изложишь товарищу и свою биографию? - Ольге удалось наконец остановить монолог мужа. - Инспектор милиции будет тебе очень благодарен.
- Вы из Риги? Тогда можем поболтать по дороге, - не смутился Гринберг. - А сейчас нельзя терять ни минуты - если подморозит, я за ваши жизни не смогу поручиться.
- Следовательно, у меня нет морального права отнимать у вас время, - Войткус сразу понял, что имеет дело с хитрым противником. - Все зависит от ваших ответов. Чем они будут содержательнее, тем быстрее мы закончим. Итак: что вы каждый вечер везете из "Магнолии" в Ригу?
- Самое ценное мое достояние: жену.
- А я слышал, что вы вовсе не такой уж идеальный супруг. Даже подали заявление о расторжении брака…
- Именно поэтому. Она ведь имеет право на половину имущества, - с издевкой ухмыльнулся Гринберг.
- И по пути в Ригу вы никуда не заезжаете?
- В вашем вопросе запрограммирован ответ, который вы сами хорошо знаете. Когда удается вырваться пораньше, всегда останавливаемся на базе или в колхозе. Откуда, как вы думаете, на вашем столе огурчики и салат из зеленого лука? Не была бы Ольга такой проворной, отдыхающие давно уж заболели бы авитаминозом. А за спасибо никто ничего не даст. Везде приходится что-то оставить - хотя бы коробочку конфет или букет цветов.
- Понятно. - И Войткус неожиданно сменил тему разговора. - Вы не скажете, во сколько вчера выехали в Ригу?
- Около четырех. В половине пятого были уже у председателя "Рассвета". Он, если потребуется, подтвердит.
- Не нужно - я с ним уже разговаривал. И услыхал, что из правления колхоза вы направились не в Ригу, а снова свернули на Приежциемс. Может быть, скажете, что вы такого забыли в "Магнолии"?
- Я? - Гринберг счел наилучшим выходом не запираться. - Я никогда ничего не забываю. Жена - да, она может и голову потерять, - он пытался обратить разговор в дешевую шутку. - На этот раз, к счастью, то была только сумочка со всеми накладными…
- И из-за нее вы задержались здесь чуть ли не до полуночи…
- От таких забот, сами понимаете… - Он почесал подбородок. - Но я - ни капли, за рулем никогда не пью. Да и не было так поздно.
- Буфетчица может рассказать, во сколько вы ушли.
- Ну что вы! - вмешалась в разговор Ольга. - Мы не так богаты, чтобы пить с ее наценками. Для несчастных случаев у меня есть свой резерв. Экспортный вариант. Если бы Раймонд так не спешил, я бы вас охотно…
- Полностью исключено. - Войткус снова обратился к мужу Ольги. - Так где же вы заметили секретную диссертацию?
- Впервые слышу. Чужие секреты волнуют только баб.
- Так уж и в глаза не видали? Такая картонная папка, завязанная белой тесьмой…
- К сожалению, могу сказать только "нет". Охотно услужил бы, но на сей раз это не в моих силах.
- Ну, и на том спасибо. Если все же вспомните что-нибудь, обязательно дайте знать. Меня зовут Александр Войткус, и я буду здесь еще целую неделю. Счастливого пути!
Попрощавшись затем с Ольгой, он направился в бар.
- Этот роковой Раймондо, как говорится, не первый раз женат. Поэтому важно было создать впечатление, что разговор о продуктах был лишь маневром, чтобы отвлечь его внимание от главного: от диссертации.
- Но она же и на самом деле - главное, - не понял Зайцис. - Чего же ты добился?
- Что он не станет запутывать следы и не предупредит Игауниса, который после этого мог бы и не возвратиться из отпуска. А без директора картина будет неполной.
- Ты думаешь, что директор… - усомнился Приедитис. - Тогда получается, что вообще никому нельзя верить.
- Может быть, он использовал служебное положение - существует такая формулировка… Или преступная халатность… Ревизия покажет. А куда девался Находко? За ужином я его не видел.
- Между прочим, твоей Гунты тоже нет, - произнес Зайцис трагическим голосом.
- Наверное, снова гуляет, она на свежем воздухе просто помешалась, - безразлично пожал плечами Войткус.
- Сам ты помешанный! - не выдержал Имант. - Ты посмотри, что на улице делается!
- Думаешь, надо идти на поиски? - и Войткус неохотно встал.
- Можешь не стараться, - удержат его Приедитис. - Она уехала. Совсем. С Жозите, которая доставила сюда нашего сердцееда Мурьяна. Просила передать, чтобы ты ее не искал. И чтобы не поминал лихом. А если хочешь знать, что она о тебе думает, на, выпей кофе. Это она не допила.
Войткус машинально протянул руку, но к чашке не прикоснулся. Конечно, в последние месяцы постоянное присутствие Гунты, непрестанное стремление будоражить и подталкивать его, к месту и не к месту подавать советы и руководящие указания - все это порой доводило его до белого каления, и тогда хотелось громко завыть, стукнуть кулаком по столу, спрятаться, удрать на край света, чтобы вернуть себе свободу действий и самоуважение. Аргументы Гунты, всегда предварявшиеся дополнительным предложением: "Если ты меня любишь…", со временем стали вызывать в нем сомнение в крепости ее любви и в том - стоило ли из-за нее нести все эти бесконечные жертвы… Даже и сейчас Войткус не мог разобраться, что в нем преобладало: чувство облегчения или боль? Было лишь оскорбленное самолюбие и пустота. Да еще сожаление о том, что этот решающий шаг предпринял не он, тогда, может быть, удалось бы сохранить дружеские отношения. Ничего, заживет и это - мало ли друзей вокруг?
- Слушай, Саша, - с запинкой проговорил Зайцис, - мы тут с Гунтой уже сходили к ее дядюшке… Если и ты не станешь возражать, вместо Гунты приедет Марута с Андрисом, и мы оставшуюся неделю проведем вместе. А ты перешел бы в мою комнату и жил бы как кум королю, без помех изучал бы свои складские бумаги.
Наверное, последних слов говорить не следовало, потому что все сразу вспомнили о бесследно исчезнувшей докторской диссертации. Прошел целый день, удалось нащупать множество нарушений, разорвались, казалось бы, прочные отношения и возникли новые, выкристаллизовавшиеся, свежие представления, проверены четыре гипотезы, каждая из которых зашла в тупик. И оставалось только надеяться, что вскоре вернется Находко и объявит, что его научный метод привел к успеху.
В противном случае придётся признать свое поражение и просить помощи опытного криминалиста, профессора Григория Березинера.
Эндшпиль
Капитан Находко считал себя закаленным, прошедшим сквозь огонь и воду розыскником, которого ничто не в состоянии смутить, лишить равновесия. Однако в последнее время он убедился, что еще способен на переживания. Перед каждым государственным экзаменом он волновался, как салажонок, и едва сдержал радостные слезы, когда начальник минской Высшей милицейской школы вручил ему диплом и значок; он заказал даже дубликат значка, чтобы можно было носить его и на гражданском костюме. Сейчас, сидя в одиночестве в своей комнате, он терзался угрызениями совести. Его товарищи играли в индейцев, вышедших на тропу войны, искали следы, проводили допросы, а может, кто знает, и обыски, по уши погрузились в процесс розыска, увлеченно выдвигали различные версии. И только он отказался участвовать в этой самодеятельности. А почему? Товарищи ведь просили его взять на себя руководство. Неужели он почувствовал себя слишком старым для таких самопроизвольных действий, не подпадавших ни под какие инструкции? Неужели в тридцать четыре года превратился в формалиста и бюрократа? Что это - возрастное явление? Да нет - его отец непременно поддержал бы затею Гунты, хотя давно уже получает полковничью пенсию, позволяющую ему жить сложа руки. Леонид Находко-старший не увлекался ни садоводством, ни рыбалкой, ни другими доходными занятиями, переименованными в активный отдых. В конце войны он участвовал в освобождении районного центра, а сейчас там же исполнял обязанности начальника штаба добровольной народной дружины, хорошо сочетавшиеся с хронической бессонницей, но еще лучше - с его молодым энтузиазмом.
Так же, как и его отец, Леонид-младший не признавал неумных утверждений относительно того, что большие события не затрагивают маленьких городов, но верил морскому правилу: шторм на мелководье намного опасней, чем в открытом море. И сильно надеялся, что сын - ну да, обязательно сын, рождение которого ожидалось в конце лета, так же полюбит тихий провинциальный городок со всей его кажущейся сонливостью.
Капитан милиции Находко с самого начала отрицательно относился к "Магнолии" и всему, что было связано со строительством и эксплуатацией крупного курортного комплекса. Разумеется, было бы близорукостью отрицать те блага, которые комплекс принес экономике района. Прежде всего, дом отдыха предоставил рабочие места тем жителям рыбацких поселков, которые не были заняты на лове и обработке рыбы. Однако капитан не соглашался с официальной точкой зрения, гласившей, что новая обстановка приведет к укреплению семьи. Деньги, заработанные в доме отдыха, не пополняли общий бюджет, но расходовались на нужды, возросшие под влиянием московских и рижских мод. Даже копаться в огороде местные девицы теперь желали лишь в фирменных джинсах и рубашках сафари. А какой мужчина мог удержаться от соблазна отведать консервированного финского пива, продававшегося в баре по полтора рубля банка?
Раньше он ни за что не поверил бы, что в районе может пропасть какой-либо секретный документ. Большинство жителей вообще не знало, что это такое - диссертация. В этом отношении Приедитис прав: виновника надо искать среди ближайшего окружения потерпевшего - между отдыхающими и людьми, связанными с "Магнолией".
К сожалению, полученные до сих пор результаты свидетельствовали о том, что он ухватился не за тот конец. Ученые - не дети, не понимающие, что у лжи короткие ноги. Если кто-либо из них - рижский аспирант Вецмейстарс или какой-нибудь сотрудник московского института - присвоил бы диссертацию в надежде использовать ее положения в своей работе, плагиат вскоре неизбежно обнаружился бы. Не менее абсурдным выглядел вариант, согласно которому в деле был замешан кто-то из шахтеров либо один из заглядывавших в "Магнолию" людей - киномеханик, рыбак, проезжий автомобилист. Существует, правда, поговорка, что в хорошем хозяйстве все пригодится. Но не исписанная бумага, это в первые послевоенные годы она пошла бы на кульки для черники иди малины. В наши дни на рынке скорее увидишь перфоленты от ЭВМ. По таким же причинам отпадал и персонал дома - нет смысла, нет материального стимула… "Возможен ли другой мотив? - размышлял Находко. - Психологический, личный? Может быть, месть? Или скверная шутка из числа так называемых розыгрышей? Но даже самовлюбленный Талимов не стал бы так долго мучить коллегу. А циник профессор Вобликов? Он ведь считается только с самим собой и каждый раз, увидев в зеркале свое отражение, раскланивается с ним, в каждом разговоре оставляет за собой не просто последнее слово, а, самое малое, последние пятьдесят". Находко не завидовал тени профессора, вынужденный постоянно находиться в его обществе. Однако профессор давно уже достиг той высоты, с которой чужие достижения не воспринимаются более с завистью. Притянутой за волосы показалась и фантастическая гипотеза, по которой диссертация была уничтожена, чтобы отнять у Кундзиньша возможность занять высокий пост, на который претендовал другой кандидат. Нет, это все бредовые сны, не более.
Оставалось предположить, что здесь все же орудовал посторонний - преступник, тщательно спланировавший похищение, а вовсе не увидевший случайно диссертацию и присвоивший ее, чтобы не упускать случая. Такой не станет полагаться на импровизацию, не будет рассчитывать на то, что Кундзиньш где-нибудь забудет рукопись или оставит дверь незапертой. Такой заранее изучит возможности проникновения в комнату. Сам или через подручного выяснит, что Кундзиньш ежевечерне принимает снотворное и спит при открытом окне. Вот единственный надежный путь, по которому можно добраться до диссертации - если она действительно стоит такого риска.
Находко встал и вышел на балкон. Вовсе не нужно быть альпинистом, чтобы по пожарной лестнице взобраться на одиннадцатый этаж, при желании он и сам с этим справился бы. Версия казалась все более убедительной, надо было только еще убедиться в том, что и со стороны Кундзиньша растут такие же ветвистые сосны, которые могли облегчить первые шаги подъема. И вслед за этой мыслью возникла навязчивая идея испробовать самому, насколько сделанный им теоретический вывод реален, провести следственный эксперимент своего рода. Не зря же он утром предложил свои услуги в качестве эксперта.
На этот раз Кундзиньш отворил после первого же стука, но, узнав Находко, помрачнел.
- Пришли порадовать доброй вестью? - спросил он до странности равнодушно, даже не пытаясь скрыть разочарование.
- Цель науки - выяснение истины, если не ошибаюсь, - к своей цели Находко приближался по спирали. - Хочу, если у вас нет возражений, проверить одну версию… Прошлой ночью вы спали крепко?
Кундзиньш скривился, видимо, воспоминание было не из приятных.
- Обычно я сплю очень чутко. Даже со снотворным просыпаюсь, самое малое, раз в ночь. Но вчера были особые обстоятельства…
- Понятно. Значит, не исключено, что кто-то проник в комнату и унес рукопись, которую вы все-таки не оставили внизу?
- Я всегда оставляю окно приотворенным. Но вы же не думаете, что кто-то спустился по трапу с вертолета? Других подступов к моему балкону нет: одиннадцатый этаж все же, не второй и не третий.
- А с соседнего балкона?
- Такая же картина - я сам утром убедился, - Кундзиньш понемногу стал проявлять интерес к разговору. - Это под силу разве что цирковому акробату со страховочным поясом…
- Значит, остается путь по вертикали. С вашего разрешения я попробую спуститься по нему и вернуться обратно.
Не услышав ответа, Находко уже собирался поднять жалюзи, которые дополнительно изолировали Кундзиньша от неуютного внешнего мира, но хозяин комнаты предупредил его движение: память живо нарисовала в его воображении то, что он видел утром на балконе Руты.
- Минутку, так можно испугать человека. Сейчас предупрежу даму, которая живет этажом ниже… - Он набрал номер телефона Руты, однако на звонок никто не откликнулся, тогда Кундзиньш положил трубку и отошел в сторону. - Прошу вас! Только имейте в виду: если что-то случится, я не стану бросаться за вами.
Пластмассовая занавесь поднялась с тихим шорохом, в отворенную дверь влетели снежинки, которые порывистый ветер закручивал вихрем. Дверь тут же захлопнулась снова, отрезав капитана от уютного помещения, и он понял, что лишь изображал деятельность. Кому еще нужен этот дешевый театр, если не ему самому, чтобы вернуть потерянное нынче утром чувство общности с товарищами? В темноте ведь не увидишь ни отпечатков пальцев, ни других следов. Разве что не до конца закрытая крышка люка могла свидетельствовать о том, что до капитана этим путем воспользовался кто-то другой.
Он посмотрел вниз, но не увидел ничего. Метель ревела и выла, хлестала белыми полотнищами, водила хоровод вокруг дома, создавая нечто, похожее на заполненную точками бездну, откуда, конечно, никто не мог увидеть его. Тщетной оказалась и попытка услышать, не доносится ли из комнат какой-либо шум - в ушах стоял только стон бури, предупреждавший не пускаться в рискованное предприятие. Но еще глупее было бы вернуться - что он скажет Кундзиньшу и как посмотрит в глаза товарищам, которые ждут от него хоть какой-то помощи?
Находко заставил себя разжать закоченевшие пальцы, судорожно вцепившиеся в перила, и, ухватившись за железную скобу, поднял обжигающе-холодную крышку люка. Она повернулась на петлях легко, словно ее недавно смазали. Хорошо, что он обут в кеды, еще лучше, если бы догадался прихватить и перчатки, потому что уже на первой остановке - на балконе Руты Грош - пришлось отогревать руки, засунув их под вязаный жилет.
Здесь крышка люка оказала упорное сопротивление, вселив тем в Находко некоторые сомнения. Хотя не исключено, что снизу, упершись спиной и плечами, поднять ее легче…