* * *
Невзирая на полную кошмаров ночь, в кино Кундзиньш так и не уснул - так сильно переживал он пропажу результата двух лет работы. Потому он и не мог переживать за героев картины, потому и ушел еще до начала второй серии.
В "Магнолии" настроение его испортилось еще больше, в особенности после того, как администратор почему-то счел своим долгом сообщить ему, что Рута Грош уехала в сауну и вернется поздно. Вот, уже и посторонние думают, что они близкие друзья, неразлучная пара, на самом же деле он одинок, одинок как… Кундзиньш не смог подыскать соответствующего сравнения, потому что до сей поры не знал, что такое одиночество или скука. Даже в те черные дни, когда жена оставила его, он не ощущал себя по-настоящему несчастным: оставалась работа, которая давала ему внутреннее удовлетворение. Теперь не было больше ничего. Только малознакомые люди, с которыми вместе можно веселиться, но не делиться горем; только неуютные комнаты и воющий за окном ветер, швыряющий в стекла мокрый снег. Снег прилипал к стеклу, образуя своего рода белые жалюзи, отделяя помещение от мира и превращая его в подобие тюрьмы. Из нее, правда, в любой миг можно было бежать, однако Кундзиньш понимал, что от себя, от собственных мрачных мыслей никуда не скроешься. Они будут преследовать его, как тень, которая исчезает единственно на полуденном солнце - или же в ночной мгле.
Конечно, следовало бы принять снотворное и попробовать забыться сном. Но тогда он не сможет дождаться Руты, в двери которой оставил записку с просьбой позвонить - все равно, в котором часу. Кундзиньш вытащил ящик тумбочки и стал перебирать лежавшие в нем лекарства. В одном полиэтиленовом пакете хранились успокоительные средства, в другом - возбуждающие, те, что помогали высвобождать духовную энергию. Он проглотил таблетку и немного спустя - другую. Теперь сон не придет до самой ночи - по рассказам других Кундзиньш знал, что посещение сауны может затянуться до утра.
Что угнетало его сильнее - тоска по Руте или сожаление о потерянной диссертации? Ее ведь можно и написать заново, в конце концов все исходные данные сохранились, мозг еще не покрылся известью. Может быть, даже хорошо, что теперь он яснее видел слабые места объемистой рукописи. Вот хватит ли желания? В одиночестве - вряд ли, вдвоем - определенно!
И мысли его снова вернулись к Руте. Другой такой женщины, которая так овладела бы и его чувством, и рассудком, он больше в жизни не встретит. Это Кундзиньш понимал ясно. Рядом с Рутой он вновь обретет молодость и радость творчества. Под влиянием принятого лекарства он уже не понимал, чего ради так долго тянул и не мог осмелиться. Нынче же он признается в любви! Иначе нет смысла жить - ни с докторским дипломом в кармане, ни даже с зарплатой ученого секретаря института.
…В это время Рута Грош находилась уже в вестибюле "Магнолии", где вечерами старалась не задерживаться, так как терпеть не могла ощущение стерильности, как в операционной, вызывавшееся лампами дневного света: в ее возрасте женщина испытывает потребность в тепле всегда и везде. Однако на этот раз пребывание внизу затянулось: в первую кабину лифта она не попала, лифт по праву устроителей празднества оккупировал квартет экстрасенса, во вторую сразу же втиснулся Талимов, и, предугадывая неизбежное приглашение продолжить вечер в его комнате, Рута сочла разумным в эту кабину не садиться. Когда опустилась третья кабина, в вестибюле возник Карел Лепик, и это было так неожиданно, что она позволила створкам сомкнуться.
- Видимо, меняется давление, - счел нужным пояснить ученый старец. - На седьмом этаже у меня вдруг закружилась голова, и Майя настояла, чтобы я дальше ехал на лифте. Вызвала кабину и силой затолкала меня в эту клетку.
- А где же она сама?
- Поднимается по лестнице. Без меня она развивает куда большие обороты, так что скоро будет здесь…
- Но вы же спустились вниз!
Лепик огляделся и облегченно улыбнулся:
- И в самом деле. А то я уже стал бояться за свой вестибулярный аппарат, мне все время казалось, что проваливаюсь в преисподнюю, даже в ушах закололо!.. - Внезапно лицо его выразило озабоченность. - Господи, могу себе представить, как испугается Майя! Она у меня всегда была паникершей и сейчас уже, наверное, видит меня бездыханным в шахте лифта. А я здесь любезничаю с прелестной соседкой по столу. - Он заторопился. - Пожалуйста, если это вас не затруднит, помогите мне попасть наверх. Ключ от комнаты у меня, и она не может даже добраться до своих сердечных снадобий.
Он еще только собирался войти в лифт, как соседние дверцы распахнулись, и из лифта вышла Майя Лепик. Увидев мужа, она вздохнула и тут же принялась выговаривать ему:
- Я же видела, что ты нажал не на ту кнопку - прямо как ребенок, который не может дотянуться до нужной. Я тебе кричала, но разве ты хоть когда-нибудь слушаешь меня?
Она глядела на мужа глазами, в которых заблестели слезы, отчаяния или растроганности, Рута определить не могла, но и так было ясно, что она счастлива. Настолько счастлива, что в этот миг вряд ли следовало ехать с ними вместо того, чтобы оставить стариков наедине. Таким образом, Рута снова осталась внизу.
Хотелось ли ей быть на месте Майи Лепик, мечтала ли она о таком будущем? Так далеко ее мысли не простирались, Рута достаточно хорошо знала себя и потому не верила ни в любовь с первого взгляда, ни в долговечность своих чувств. Слишком долго она вращалась в кругах, где обоюдное восхищение потоком ассоциаций Феллини или цветовыми эффектами Антониони считали вполне достаточным поводом для того, чтобы провести ночь вместе. Правда, неприкрытые предложения Талимова все же вызывали у нее отвращение. Может быть, из-за ее снобизма, а может быть, потому, что смерть отца выбила почву из-под ее ног и заставила по-новому взглянуть на жизнь… Так или иначе, сейчас стеснительность и робкие проявления симпатии Кундзиньша были единственным светлым лучом, как бы маяком, в том мраке, в который ее душа стала погружаться еще в бане; как бы надежной гаванью, в которой после всех неудачных путешествий можно бросить якорь и обрести убежище.
Рута вошла наконец в лифт и нажала кнопку.
* * *
…Приблизительно в то же самое время у хозяйственного подъезда "Магнолии" остановилась кинопередвижка. Кино сегодня тут не предусматривалось, и Олег не хотел показываться перед главным входом, где его мог увидеть администратор, в чьи служебные обязанности входило, кажется, и любопытство. Еще подумает что-нибудь… Пустит слух, что Олег соскучился по Астре.
Однако после того, как киномеханик долго и безуспешно стучал в дверь кладовки, он понял, что это были бы не слухи, а абсолютная истина. Наверное, больше не было смысла скрывать это. И тут оказалось, что его тайна давно уже всем известна.
- Она ночует у матери. И ключ унесла с собой, словно бы там у нее хранились бог знает какие ценности, - сообщила администратор. - Да тебе одному там и делать нечего. Замерзнешь, как тот ямщик в степи. Видишь, что на дворе творится?
Это Олег знал хорошо. Последние километры он добирался вслепую, чуть ли не ощупью, потому что свет залепленных снегом фар едва озарял пятачок перед самыми колесами машины. Приходилось в полном смысле слова пробиваться через темноту, исполосованную летящим снегом, метр за метром преодолевая насыпанные метелью преграды. И все же он не сдался. Сейчас ему казалось, что самое важное - это увидеть Астру, выяснить, почему она тогда ушла, не дождавшись конца сеанса. Обычно девушка оставалась до последней минуты, помогала погрузить в машину коробки с лентами, приводила в порядок зал и лишь после того прощалась, напоследок даря многообещающий поцелуй. Неужели тот долговязый милиционер шепнул-таки Астре, что Олег ночевал у Джозефины? Если так, то лучше было бы, конечно, переждать, пока схлынет волна ревности. Но ждать он почему-то больше не мог, и казалось, что если он сегодня же не встретится с девушкой, мир погибнет. Именно прошлой ночью он по-настоящему осознал, что любит Астру, и как много значит для него исполненный доверия взгляд девушки и ее нежные губы. Неужели же один легкомысленный шаг разрушит всю их общность, ради которой он в эту минуту был готов отказаться от всех воспевавшихся им раньше достоинств свободной любви? И Олег так упрямо гнал машину по скользкому шоссе, как будто риск, какому он подвергал свою жизнь, мог свести на нет его вину.
И вот оказалось, что в конце пути его не ждал никто. Уязвленное самолюбие заставило Олега распахнуть дверь в бар. За стойкой хозяйничал Калниетис, все остальное было как прежде - за столиками, скрываясь в облаках табачного дыма, сидели посетители и возбужденно обсуждали проблемы, нуждавшиеся в гораздо более серьезном разрешении.
- Мороженого, - буркнул он. По шарику каждого сорта.
Олег любил мороженое и не стеснялся публично признаться в этом. Курить ему не позволяла специфика профессии, выпивал он лишь по большим праздникам, почему же не позволить себе такой слабости? Если у кого-то возникает сомнение в его мужском характере - что же, пусть выходит один на один. И Олег вызывающе повел взглядом, однако никто не обращал на него внимания.
Понемногу в нем созрело решение поехать к Астре. Почему он не может показаться на глаза ее матери, чем он ее обидел? Если богобоязненная женщина иначе не согласится, Олег поведет ее дочь и к алтарю, ему не жалко… В согласии Астры он не сомневался, он ведь уже преодолел себя и готов был сказать те три простых слова, от которых до сих пор уклонялся как от старомодных и слащавых - "я тебя люблю". И Олег, решившись, вскочил на ноги.
Отношения Гунты и Александра, напротив, зашли в тупик. Правда, Войткус еще только подсознательно ощущал это, поскольку рассудок его был сейчас занят куда более существенной проблемой: как добиться признания завскладом Ольги Гринберг, в чьей преступной деятельности он более не сомневался. Гунта же со свойственной женщинам интуицией уже поняла, что их характеры диаметрально противоположны и взгляды на жизнь не совпадают ни в одном пункте. Лучше сделать из этого вывод сейчас, чем после свадьбы, когда это несоответствие будет проявляться на каждом шагу, даже в таких незначительных вопросах, как покупка мебели иди выбор обоев. В этом отношении время, проведенное в "Магнолии", дало недвусмысленные результаты. Хотя сердце все равно болело.
Почему? Чтобы выяснить это, Гунта решила прогуляться по излюбленному маршруту до маяка и обратно. Что с того, что сгущавшиеся тучи предостерегали от далеких прогулок и что порывы ветра с моря неудержимо лохматили волосы? В ее душе бушевала гораздо более жестокая буря: неужели она на самом деле не любит Сашу, если сейчас может так хладнокровно взвешивать все "за" и "против" своего будущего? Были ведь горячие поцелуи, взволнованный шепот, та близость между женщиной и мужчиной, которую принято считать высшим подтверждением любви… Способна ли она вообще полюбить кого-нибудь по-настоящему, если так легко отказывается от всего? Наверное, все же способна, если решила прекратить отношения с Сашей, поняв, что они не приведут к счастливой семейной жизни…
В этом Гунта окончательно убедилась совсем недавно, когда они шли на ужин - как обычно, держась за руки. В вестибюле собралось несколько местных жителей, укрывшихся здесь от плохой погоды и предлагавших, как и кое-кто из работниц дома отдыха, свои изделия. Гунта даже не посмотрела в ту сторону, но Войткус не преминул прочитать очередную проповедь и, забрав высокую ноту, обвинить обывателей в потворстве спекуляции. "Но они же не воруют, продают то, что сами сделали, кому от этого плохо?" - не согласилась Гунта. "Продают без разрешения худсовета и без ведома финотдела. Это просто вредительство!" - "Не все ли равно?" - "Равнодушие - первый признак падения", - заявил Войткус.
Но сейчас Гунте было уже все равно. Завтра она уедет отсюда и оставшуюся неделю отпуска проведет в деревне, у бабушки. А потом возвратится в Лиепаю или поедет к новому месту службы - в Ригу, какую-нибудь Индру или в Айнажи, все-едино. Лишь бы не пришлось работать в одном отделе с Сашей, этого она не выдержит!
Слезы мешались со снежинками, которые ветер швырял в лицо. Чем смыть горечь сегодняшнего дня?
Она пересекла вестибюль и открыла дверь в бар.
Войткус все еще находился в продуктовом складе. Он понимал, конечно, что не имеет полномочий задерживать после работы, и еще менее - допрашивать завскладом, но ему нужна была ясность. И - как ни Странно - Гринберг не протестовала, хотя не хуже его самого знала, что у инспектора нет даже официального указания, не говоря уже о санкции прокурора… Ей тоже хотелось как можно скорее ликвидировать досадное недоразумение. Уехать в Ригу - пусть хоть в полночь, зато со спокойной душой.
Полуподвальное помещение было обширным, с двумя большими окнами, которые, правда, давали немного света, потому что выходили к откосу дюны. Мешки с крупой, мукой, изюмом и сухофруктами, ящики с банками самых разных овощных консервов, закрома с картофелем и морковью, штабеля пачек соли и сахара, куча коробок с макаронами, пирамида емкостей с приправами, пестрые ряды бутылок. Но главное богатство хранилось за железными дверями, что вели в холодильник: мясо и колбасы, масло и сыр, а также деликатесы, подававшиеся на стол по большим праздникам.
Здесь, по мысли Войткуса, и находился центр всех махинаций, тут надо было искать ключ к раскрытию нарушений закона. Нельзя до последней горсти установить, сколько израсходовано манки или перловки, вычислить, сколько маслин было вложено в супы или сколько яиц вбито в муку для оладий. Зато каждый килограмм мяса или масла должен быть отражен в документации, потому что ежедневные нормы их расхода были строго определены. В инструкции записано, сколько граммов жиров полагается каждому отдыхающему на завтрак, обед, ужин. И не менее точно можно высчитать, сколько можно украсть, манипулируя с весами. Однако самый значительный "левый" остаток, безусловно, создавали продукты, которые можно было списать на еще не приехавшего или досрочно уехавшего - одним словом, на счет Отсутствующих лиц. Эти продукты вообще не попадали на кухню, но отправлялись прямиком на черный рынок.
Как и всякий молодой работник милиции, Александр Войткус мечтал работать в отделе по борьбе с наиболее опасными преступниками, задерживать убийц и грабителей, насильников и автомобильных воров. Казалось, именно там понадобится концентрация всех сил души, знаний психологии, способности аналитика. Но со временем он понял, что не менее опасны и расхитители государственных средств, действующие хладнокровно, по заранее разработанным планам, а не в состоянии аффекта, во власти болезненных или низких побуждений. Уличить их порой бывало еще труднее, потому что для этого нужно было знать не только основы криминалистики, но и тонкости народнохозяйственной жизни - начиная с бухгалтерии и кончая инвентаризационной системой.
Работа, какой бы она ни была неприятной, остается работой, и ее следует делать по возможности лучше: если уж взялся за плуг, то не оглядывайся назад. С годами старший инспектор Войткус приобрел известность крупного специалиста, и ему доверяли самые сложные задания, в том числе и до такой степени запутанные, что искать там какие-либо доказательства казалось безнадежным. И свою прославленную настойчивость он старался использовать и сегодня.
- Скажите, по каким принципам вы выписываете, вернее - выдаете продукты?
- Согласно численному составу, который накануне получаю в дирекции, - без запинки, словно выученное стихотворение, уже не в первый раз повторила Ольга Гринберг. - И в соответствии с меню…
- Следовательно, вы знали, что сегодня около половины отдыхающих поедут на экскурсию в Ригу и к обеду не вернутся?
- Такие мелочи не калькулируются. В последний момент многие отказываются ехать, а бывает, ломается машина и поездка вообще отменяется.
- Правильно. Но сегодня ее не отменили. Куда девались продукты, которых не съели экскурсанты?
Гринберг пожала плечами, как бы показывая, что подобные мелочи ее не интересуют.
- Откуда мне знать? Закуски и десерт, наверное, оставили на столах - чтобы съели на полдник, если проголодаются в Риге. Остальное пошло в общий котел: официанткам, судомойкам, мало ли кому.
- Но ведь можно было и рискнуть и оставить соответствующее количество продуктов на складе, - не отставал Войткус. - Набралось бы как-никак пять килограммов мяса без костей, дюжина яиц, килограмм масла, если не ошибаюсь… Не говоря уже о прочих продуктах, о сладком. А после работы все это отправить в Ригу… Об ужине я ничего не говорю, предусмотреть поход в баню вы не могли.
- Да что вы привязались? - наконец возмутилась Гринберг. - Продукты я отпускаю на кухню под расписку, а остальное - не моя печаль. Ни то, сколько хлеба они там кладут в котлеты, ни то, сколько жиров попадает в щи.
- Конечно, без соучастия шеф-поварихи вам не обойтись, - согласился Войткус. - Наверное, приходится платить подать и директору, но при ваших оборотах это мелочь… Ладно, не будем больше говорить о сегодняшних делах, и о диссертации Кундзинына тоже не будем, мне и так ясно, что это не ваше амплуа. Но может быть, она заинтересовала вашего супруга?..
Фраза так и осталась висеть в воздухе. Как бы не понимая, о чем говорит инспектор, Гринберг молчала, словно сберегая свой мелодичный голос для более удобного случая. И Войткусу пришлось повернуть допрос в новое русло.
- Начнем другую песню. На дорогу из Риги сюда и обратно ваша семейная "Волга" расходует примерно двадцать пять литров бензина, в неделю это в денежном выражении составит рублей шестьдесят. Выходит, что обеих ваших зарплат не хватает даже на транспортные расходы. Поскольку ваш муж, как известно, тоже получает не тысячи. Как же вы сводите концы с концами? - поинтересовался Войткус и сам же почувствовал, что выстрел пропал впустую.
- А это, простите за откровенность, не ваше дело, - Гринберг выпрямилась, и показалось даже, что она вот-вот набросится на инспектора, - Может быть, я работаю здесь из патриотических побуждений и ежемесячно продаю унаследованные от матери бриллианты, чтобы не приходилось трястись в автобусе… Лучше бы вы не задавали таких глупых вопросов, а попросили, чтобы мне установили персональную прибавку, тогда ваша совесть была бы спокойной.
"Так мы далеко не уедем, надо возвращаться на землю, где можно оперировать фактами, а не предположениями". И Войткус раскрыл свой блокнот.
- Извините, если я затронул ваши священные чувства. Любовь, как я в этом убеждаюсь, действительно не признает материальных препятствий… У меня тут сделано несколько выписок из книги регистрации отдыхающих, и из них следует, что в дни заездов дом практически пустует. Исходя из продуктового номинала, ежемесячно возникает возможность сэкономить или - простите за откровенность - положить в карман сумму, которая превышает ваш оклад в…