- По моим всесторонним наблюдениям, примерно половина членов нашего коллектива ежедневно не пользуется столовой - одни на выезде или отдыхают после ночного дежурства, другие вообще в нее не ходят или же заняты более важными делами, чем завтрак или обед за пятьдесят копеек. Помножьте, однако, их на двадцать, получите десять рублей в государственных ценах. Я, конечно, не знаю, с какой прибылью можно реализовать на рынке, допустим, гречку, которая нам надоела хуже горькой редьки, но которой в магазинах днем с огнем не сыскать, за сколько можно продать масло, мясо, яйца. Одним словом - соломинка к соломинке, а птичке - гнездышко…
- Товарищи, неужели мы действительно станем рыться в грязном белье в присутствии посторонних?
Войткус только сейчас заметил невысокую брюнетку, чей на удивление громкий голос наполнил, казалось, весь зал.
- Если кто-то нашел утерянную диссертацию, пусть не постыдится признаться. Не оторвут ему головы, если даже он собирался потихоньку сдать ее в макулатуру, чтобы получить талон на дефицитную книгу. Мы лишаем граждан возможности в такой прекрасный день прогуляться по пляжу…
В зале стояла тишина. Поняв, что ее замысел грозит провалиться, Гунта снова встала. Заведующая продуктовым складом Ольга Гринберг, безусловно, права - кто же станет при всех признаваться, что хотел присвоить находку? Надо было поговорить с каждым, кто мог найти рукопись, в отдельности, объяснить, что работа имеет государственное значение, а не устраивать спектакль, который постепенно переходит в сведение старых счетов. Самое время с честью отступить.
Но ее схватил за руку Войткус.
- Сиди! - повелительно прошептал он, повинуясь проснувшемуся охотничьему инстинкту. - Мы здесь узнаем много полезного.
А зал более не обращал на них внимания. Плотина рухнула, и потоки мутной воды низвергались на все окружающее.
- Тебе-то что! - кричала Мария Казанович, заведующая бельевым складом. - К продуктам что угодно можно применить: и усушку, и переувлажнение, и мыши поели, и естественная убыль, ловкий товаровед умеет заработать даже на колбасных хвостиках. А что у меня? С той поры, как Игаунис заболел манией бдительности, без его резолюции я не могу и наволочку обменять. Раньше списанные простыни я рвала на тряпки и выдавала уборщицам. Теперь надо составлять акт на каждый лоскут, который ветром унесет, и давать на утверждение лично директору.
- Ты еще про полотенца расскажи, - иронизировала Гринберг. - И о том, что без резолюции директора боишься даже в казенный халат высморкаться.
- Потому что не дружу с начальством, - не оставалась в долгу Казанович. - Ну-ка расскажи, что твой муженек по дороге в Ригу выгружает в директорском дворе!
- Не мути воду! - не смутилась Гринберг. - Ты скажи ясно: присвоила докторскую диссертацию или нет. И иди, посыпай нафталином свои ватники. Не то снова придется сочинять объяснительную, весна на носу, не видишь?
- Неглупая женщина, - подтолкнула Гунта Войткуса, указывая глазами на Гринберг.
- Скорей скользкая, как угорь в иле, - так же тихо ответил он. - А здесь становится все интереснее.
- Ты же не думаешь, что такая вот глубоководная акула станет пачкать руки какой-то диссертацией?
- Такая не пройдет мимо ни одной возможности сунуть в карман лишнюю копейку. А секретные сведения под ногами не валяются, и за них можно получить немалые суммы. Не забывай, что речь идет о научном открытии.
- Я помню и то, что ты обещал пройти со мной до самого маяка, - обиделась Гунта. - Но я могу и одна. Пока еще солнышко. - Она встала и, не оглядываясь, направилась к выходу.
Войткус решил было догнать ее, но подумал, что такой коллективный уход могут расценить как демонстративный жест.
"Удивительно, что Апситис не вмешивается в свару, - подумал он затем. - Хотя не исключено, что он метит в директорское кресло и умышленно спровоцировал обмен обвинениями. Надо только понять мотив: хочет выдвинуться или же действительно навести порядок?" - и Войткус пытливо всмотрелся в лицо заместителя директора, но не прочел в нем ровно ничего.
Ощутив взгляд инспектора, Апситис перешел к действиям.
- Благодарю всех за похвальную откровенность. Не сомневаюсь, что столь же откровенно была бы рассмотрена и проблема исчезнувшей диссертации, и поскольку этого не случилось, могу заключить, что никто из нас не видал ничего похожего на нее. - Он покосился, чтобы убедиться, что библиотекарша записывает слово в слово. - Все прочее пусть остается в ведении контрольной группы, а мы на этом разговор закончим, поставим точку.
"Многоточие", - мысленно поправил его Войткус.
… Гунта все еще ждала его в вестибюле. Она вовсе не была такой уж ярой поклонницей лечебного терренкура, какой хотела выглядеть, подбивая Войткуса на дальние прогулки. Но вдвоем она со своим нареченным находила общий язык куда скорее, чем в присутствии друзей, когда вдруг выяснялось, что и у него есть свое мнение и есть что сказать. Словно шарик ртути, стремящийся слиться с другими такими же, Саша выскальзывал из пальцев и забывал все, что успел пообещать, находясь непосредственно в сфере ее влияния: и что никогда больше не станет впутываться в безнадежные дела, потому что это плохо отражается на карьере, и что сделает все, чтобы получить назначение в тихий маленький городок, где можно будет построить свой домик и разбить сад, одним словом, что будет жить по-человечески, а не как милиционер, которому и вздохнуть некогда, не то что заботиться о своей жене. Об этих вещах Гунта думала все чаще. Живя у чужих людей, Гунта отлично понимала женщин из общежития, согласных отдать последнее, чтобы только обзавестись отдельным, своим жильем. Нося форму, скорее отвращавшую, чем привлекавшую поклонников, она поняла и то, что девушки готовы идти на компромисс с совестью, чтобы только одеваться по последней моде. Нечестные приемы, конечно, она отрицала, но теперь она видела путь к своей цели и средства, какими можно было ее достигнуть, и она собиралась идти по этой дороге, не сворачивая, если даже придется ради этого пожертвовать частью своей гордости.
Вот почему она так и не ушла дальше вестибюля, но уселась в излюбленном кресле своего дядюшки и поджидала Войткуса.
Со стороны он вовсе не выглядел тем путником, который способен преодолеть препятствия, пробиться сквозь метель, не потерять верного направления даже в тумане. Но Гунта по опыту знала, что этот узкоплечий книжный червь, спортивные притязания которого не распространялись дальше биллиардного стола, не заблудится даже в самом сложном лабиринте распоряжений и дополнительных указаний. Вот и сейчас он держал курс прямо на намеченную цель - кабинет старшего администратора - и, проходя мимо, бросил Гунте:
- Проверим список отдыхающих, мне версия случайно нашедшего что-то не очень нравится.
- Почему ты так думаешь? - Гунта последовала за ним без возражений.
- Видишь ли, если рукопись Кундзиньша действительно настолько важна, то можно допустить, что человек приехал сюда специально, чтобы похитить ее, - устроился в этом доме, следил за Виктором Яновичем и наконец улучил удобный момент.
- Но мы ведь не знаем даже, вломился ли похититель в комнату или орудовал в баре.
- В том-то и беда. Поэтому необходимо искать мотивы, а они зачастую скрываются в биографиях людей. Человек, которому диссертация Кундзиньша нужна настолько, что он готов ради нее нарушить закон, сам пачкать руки не станет. Значит, возникает вариант с посредником. Конечно, можно было подкупить какую-нибудь уборщицу или местного жителя, но мне кажется, что на этот раз игра ведется шире.
Старший администратор, получившая этот титул и связанную с ним прибавку к зарплате в связи с предстоящим осенью уходом на пенсию, казалось, была очень обрадована неожиданным посещением. Ну и денек выдался! Сперва захватывающее собрание, на котором она услыхала много интересного, теперь еще разговор с двумя инспекторами милиции… Будет что рассказать директору, когда тот вернется из отпуска, не придется высасывать информацию из пальца или повторять поселковые сплетни… Однако о своих административных функциях она так и не смогла сказать что-либо конкретное.
- Меня здесь все называют "буфером". Главная моя задача - облегчать жизнь директору. Быть крепостной стеной и отражать нападения. Директор принимает посетителей раз в неделю, я - в любое время. Через мои руки проходят все заявления и жалобы. Одна лишь я знаю, какое значение имеет то, что дата под директорской подписью написана римскими, а не арабскими цифрами. Но этого я даже вам не скажу, это профессиональная тайна.
- Значит, без его резолюции вы даже чихнуть не можете, - более подходящего оборота речи Войткус не смог найти.
- Ну, не совсем так. Я ношу паспорта на прописку, отвожу приехавшим те комнаты, которые указаны в путевках, определяю плату за ночлег и питание…
- Но все утверждает только товарищ Игаунис?
- Безусловно. Более высокого начальства у нас в республике нет. А в Москву он обращается лишь в исключительных случаях.
О том же свидетельствовала и папка, в которой хранились поступившие в этом году заявления. На каждом была резолюция с неразборчивой подписью Игауниса. Заявления были то напечатаны на машинке, то нацарапаны шариковой ручкой, порой на учрежденческом бланке с печатью, гарантировавшей перевод денег, иногда просто на листке почтовой бумаги. Последние в особенности интересовали Войткуса, поскольку давали представление о круге друзей и знакомых директора.
Обитатели самых верхних и самых нижних этажей не вызывали никаких сомнений: ученых сюда направляла дирекция и профком института, для шахтеров ежемесячно выделялось определенное количество комнат, и изменить его можно было лишь при заключении очередного годичного договора. Оставались средние этажи, на них-то и надо было искать мотивы поступков Игауниса.
Вот отношение правления колхоза с просьбой в порядке шефской помощи предоставить путевку председателю колхоза, нуждающемуся в отдыхе после операции на сердце. Положительное решение этого вопроса выглядело бы совершенно естественным, поскольку колхоз располагался по соседству и поставлял "Магнолии" свежие овощи. Тогда зачем было делать приписку: "В порядке исключения"? Вскоре выяснилось, однако, что такая приписка присутствует во всех резолюциях директора - словно бы благожелательность входила в стиль его работы только в исключительных случаях.
- Что за удовольствие рыться в старых бумагах? - упрекнула Войткуса Гунта. - Тогда и сам Кундзиньш еще не знал, получит ли отпуск и где именно станет его проводить.
- Возражение принято, - вздохнул Войткус, медленно переворачивая страницу. - Но все же хотелось бы составить представление относительно облика Игауниса… Сейчас апрель. Что за парочки обитают в двухместных номерах седьмого этажа?
Двумя пальцами, словно боясь запачкаться, он поднял листок бумаги в клеточку, вырванный из тетради.
- Просят устроить четырех человек, а подпись лишь одна. Ливсалниекс Таутмилис Сергеевич - это что за птица?
- Самый известный экстрасенс на нашем побережье, - почтительно прошептала седовласая администраторша. - Ему хватило одного сеанса, чтобы избавить меня от ломоты в костях, которая терзала меня все последние годы.
- Знахарь, одним словом.
- Ну что вы! Он кандидат медицинских наук с колоссальным зарядом положительных биотоков, - Чувствовалось, что почтенная дама в совершенстве овладела терминологией суггестивной терапии. - Доктор Ливсалниекс излечивает даже по телефону - без микстур, без мазей. Этой зимой у меня были такие ужасные головные боли - хоть на стенку лезь. Не помогал ни пирамидон, ни этот пресловутый баралгин. В конце концов я не выдержала и позвонила доктору на дом. Он велел мне ничего больше не предпринимать, только думать о нем, и пообещал передать на расстоянии магнетический импульс. И что вы думаете - через полчаса боль как рукой сняло. И он это почувствовал - тут же позвонил и поинтересовался результатом. Вот видите!
- И вы в знак благодарности уговорили директора продать ему четыре путевки, - деловито заключил Войткус.
- Что вы, мне и словечка молвить не пришлось, - возразила администраторша. - Разве директору его здоровье не дорого?
- Надо полагать, что дорого, раз уж он, не моргнув глазом, предоставил два двойных номера двум парам людей, не состоящих в браке.
- Не может быть, - без особой уверенности запротестовала администраторша. - У меня значится, что в одном номере живут двое мужчин, во втором - две женщины.
- В таком случае, один из нас является жертвой гипноза Ливсалниекса и вызванных им галлюцинаций, - усмехнулся Войткус, - потому что действительность резко отличается от того, что записано в вашей документации.
- Знаешь, Саша, - заговорила Гунта, и в ее голосе чувствовалась едва сдерживаемая ярость, - я понемногу начинаю верить, что ты тоже наделен зарядом биотоков. Только отрицательным! Просто удивительно, как это ты всегда ухитряешься раскопать какие-то нарушения.
- Почему ты думаешь, что это бросает тень на твоего дядюшку? Его подписи нет даже на наших заявлениях.
- О своей репутации пусть заботится он сам. А я хочу, чтобы дело двигалось, - не сдавалась Гунта. - Ищи дальше, не приехал ли кто-нибудь вчера, позавчера - во всяком случае, после Кундзиньша. А у этой докторской компании срок заканчивается завтра, так что сегодня они устраивают прощальное празднество.
- На, смотри сама, - сердито отодвинул папку Войткус. - Если уж я такой невыносимый педант.
- Ты из лучших побуждений видишь в каждом одно лишь плохое.
- Санитары нужны и в джунглях, - защищался Войткус. - Иначе я не стал бы работать в милиции.
- А на старости лет ты примешься писать анонимки. И как я только это выдержу!
- Тебя никто не принуждает…
В это мгновение дверь кабинета отворилась, и в нее заглянул дежурный.
- Звонит некто капитан Зайцис и просит к телефону кого-нибудь из ваших. Дать этот номер или подойдете к моему аппарату?
Они перешли в комнату дежурного. Гунта первой схватила трубку, но передумала и с неловкой улыбкой передала ее Войткусу.
- Владимир, тут Войткус, ты откуда звонишь? Как Марута, отпустила твои грехи?
- До нее я еще и не добрался. Тут такое дело: по дороге мы обогнали милицейский газик, который тащил на буксире в Юрмалу вдребезги разбитый красный "Запорожец". Я, понятно, вылез и сейчас еще сижу в автоинспекции. Тот вобликовский аспирант, как бишь его… да, Улдис Вецмейстарс, ночью врубился в дерево. Хорошо еще, что ехал один, от пассажирского места там вообще осталось одно воспоминание… Сам остался в живых. Но в сознание еще не приходил.
- Обязательно поговори с ним.
- Для того и собираюсь сейчас в больницу. Его доставили туда вместе со всеми вещами.
- А что врачи? - поинтересовался Войткус.
- Выживет. Облепят гипсом, наложат швы и дадут вылежать сотрясение мозга. Защиту диссертации придется, конечно, отложить на осень, а в остальном - все в порядке. Будет жить без водительских прав, пешеходы от этого только выиграют… Выясни у Вобликова, какие еще вещи могли быть у Вецмейстарса. Сетка, полиэтиленовая сумка? Я на всякий случай еще позвоню из больницы.
- Если его положили в травматологическое, то дела вовсе не блестящи, - сказала Гунта, слышавшая каждое слово Владимира. - Не забудь сказать, чтобы собрали данные на мужа Ольги Гринберг.
Войткус встретил это предложение перемирия благодарной улыбкой, она же, перехватив трубку, добавила:
- Только смотри, предупреди Маруту! Чтобы не подумала, что ты о ней и думать позабыл.
- Пробовал уже, но дома никто не отвечает. Когда у нас возникает размолвка, она всегда подхватывает мальца и бежит к матери, а там телефона нет. Ничего, ребята обещали, что сообщат ей, так получится еще внушительнее… Привет всем нашим, у них, наверное, тоже никаких новостей…
- Теперь поднимемся наверх, - предложила Гунта, когда разговор с Зайцисом закончился.
- К профессору пускай сходит Имант, у нас тут еще хватит работы.
- Рыться в мусорных ящиках можешь без меня! - снова рассердилась Гунта. - Я отказываюсь! Сейчас, когда возникает вполне реальная версия, я не стану возиться с кухонными отходами.
- А вот у меня такое ощущение, что тут речь не о мелочах. Не из-за зарплаты же Ольга Гринберг сменила Ригу на этот поселок. Да и их главная повариха тоже - такую голыми руками не возьмешь. Нет, чует мое сердце, здесь пахнет крупной аферой…
- Тогда подай рапорт, чтобы тебя отозвали из отпуска и поручили тебе расследование. А я не желаю портить отпуск. Особенно сейчас, когда погода устанавливается, - упрямо не соглашалась Гунта. - Вот поговорю еще с Вобликовым и пойду на море. И уж там без компании не останусь, будь спокоен.
Решительно повернувшись, она направилась к лифту. Уступить еще раз - ну уж нет! Пусть сидит в подвале хоть до конца путевки! Пусть перебирает бумажки хоть до конца жизни! Если он не изменит своих принципов, то придется ему искать другую жену! А она в такой игре участвовать не станет, не позволит похоронить себя заживо под грудой актов ревизии. Гунта скорее откусила бы собственный язык, чем созналась бы, что это как раз она выбрала Войткуса в качестве будущего спутника жизни, что же касается его самого, то он разве что не противился.
Примерно такие же мысли занимали в это время и Иманта Приедитиса. Сидя в своей комнате и глядя на пустую кровать Войткуса, он не знал - завидовать ли другу или радоваться собственной независимости. После краткой и неудачной совместной жизни с самой красивой девушкой из их класса, которая на протяжении двух лет его военной службы еженедельно присылала ему письмо с маниакально точным описанием событий ее жизни, самостоятельность представлялась ему вершиной счастья. После заведенного женой педантического порядка в семействе Приедитисов снова восторжествовали нормальные отношения, когда каждый член семьи уходил и приходил, когда ему было нужно, разогревал оставленную в духовке еду, в нерабочие дни отсыпался, сколько хотел, нимало не беспокоясь об остывшем завтраке. Иманту казалось, что и Сашу ждет та же судьба, Войткус не из тех, кто старается навязать свою волю другим, а демократия в понимании Гунты являлась всего лишь добровольным подчинением всех остальных ее самодержавному режиму. В этом Имант уверился, когда возникла идея этого самого отпуска. По-настоящему хотела поехать сюда одна лишь Гунта, да еще профессор Березинер, надеявшийся в деревенской тиши завершить давно начатый обзор нынешнего состояния криминологии. Тем не менее Гунте удалось уломать всех, даже Владимира с Марутой, хотя семейство Зайцисов свободные дни проводило всегда у родителей мужа, где помогали на сенокосе.