- Прости… прости, пожалуйста, - начала я, но она повернулась ко мне, сверкая глазами.
- Это типично для тебя. Типично. Ты просто хочешь уничтожить все, что мне дорого, так ведь?
- Это случайность. Альбомы старые. В любом случае они не такие уж дорогие. Пластик мог испортиться.
- О, они очень мало для тебя значат, это мне ясно. Но для меня они важны, Сара. - Ее голос звучал все громче и пронзительнее. - Посмотри на него. Он погублен.
"Погублен" было слишком сильным словом.
- Мы можем его заклеить, - сказала я, досадуя, что оказалась в неловком положении.
- Нет, мы не можем. Ты к этому больше не прикоснешься. - Она собрала альбомы. - Ты разрушитель, легкомысленная девчонка. И всегда такой была. Особенно в том, что касается твоего брата.
- Что это, по-твоему, значит?
- Мне не стоило бы тебе объяснять, - сказала мама, не без труда вставая и по-прежнему прижимая к себе альбомы. - Ты никогда его не любила. Никогда.
- В этом нет ни капли правды. Я…
- Мне наплевать, Сара! - Ее слова щелкнули, как удар хлыста, я по-настоящему дернулась. - Ты меня страшно разочаровала. Утешает только то, что твой отец уже не сможет увидеть, какой ты оказалась. Он был бы в отчаянии, если бы узнал.
- Если бы узнал что? - Я тоже встала, меня трясло, [.ели бы он узнал, что я жила здесь и нянчилась с тобой, вместо того чтобы устраивать свою жизнь? Если бы узнал, от каких возможностей я отказалась, вместо того чтобы предоставить тебя самой себе?
- Я никогда не просила тебя сюда возвращаться, - отрезала мама. - Ко мне это не имеет никакого отношения, а вот к тому, что ты не хочешь взять ответственность за свою жизнь на себя, - самое прямое. Гораздо легче оставаться здесь и возмущаться мной из-за жизни, которую ты ведешь, чем идти в мире своим путем. Но ты не можешь винить меня. Ты была мне здесь не нужна. Лучше бы я жила одна.
- О, потому что у тебя так хорошо все получалось, пока я училась в университете. Да ты и недели не протянула бы, - холодно произнесла я, - разве что действительно хотела бы умереть. Я понимаю, как оказалась бы здесь некстати, если бы ты пожелала упиться до смерти.
- Как ты смеешь?
- Как ты смеешь? Тебе вообще-то не следует гнать меня. Я ведь могу и послушаться, знаешь ли.
- На такую удачу я и не надеюсь, - равнодушно сказала она.
Я долго смотрела на нее.
- Ты правда меня ненавидишь, да?
- Да нет. Ты мне просто не нужна.
Две лжи по цене одной. Но она знала, так же как и я, что это не имело значения. Она могла говорить что пожелает. Уйти я не могла, и она тоже.
Без дальнейших разговоров я прошла мимо нее и поднялась наверх к себе, грохнув дверью. Прислонившись к ней спиной, я окинула взглядом комнату, чтобы хоть раз как следует ее рассмотреть. Здесь до уныния мало что изменилось со времени моего детства. Комната была маленькая, доминировала в ней двуспальная кровать, которую я купила со своей первой зарплаты, наконец-то почувствовав себя взрослой. Бесчисленные тетрадки я проверяла, часами сидя за маленьким письменным столом, кое-как втиснутым в эркер, положив ноги на батарею. Рядом с кроватью помещался книжный шкафчик, набитый книгами, которые я читала в университете и до него, - по большей части классика, корешки обтрепались до белизны от чтения и перечитывания. Помимо комода и крохотного ночного столика больше ничего в комнате не помещалось. Ничего, отражавшего мой личный вкус. От всего здесь, за исключением отцовской фотографии, я без всякого сожаления отказалась бы и никогда больше не вспомнила.
Где-то жужжала муха. Я открыла окно, потом постояла у письменного стола, бесцельно выдвигая и задвигая ящики, ничего в них не трогая. Ящики были набиты выписками из банковского счета, квитанциями и так и не выброшенными старыми открытками от университетских подруг. "Уснула на пляже и сожгла спину! Греция очаровательна - не могу дождаться новой поездки!" Или: "Ален такой милый и такой хороший лыжник… Жаль, что тебя с нами не было!" Я больше не значилась в списках получателей открыток и поздравлений с Рождеством. Трудно поддерживать связь с человеком, когда на вопрос: "Что у тебя нового?" - он отвечает: "Ничего".
Муха пронеслась мимо меня и вылетела в открытое окно. Неужели сказанное мамой правда? Неужели в своих ошибках я виню ее? Во мне нарастало чувство, которого я давно уже не испытывала, - нечто вроде бесшабашности, порожденной неудовлетворенностью, усталостью и ощущением, что мне все осточертело. В целом я не часто позволяла себе поддаваться эмоциям, и сила нынешнего ощущения меня удивила.
На лестничной площадке скрипнула половица, и я, замерев, ждала, когда закроется дверь в мамину комнату. Она тоже затаилась. Наша негласно признанная практика заключалась в том, чтобы в течение нескольких дней после стычки держаться друг от друга подальше. Ничего никогда не менялось и не прощалось, но время проходило. Время шло, и не было этому ни конца ни края.
Я села на кровать и погрузилась в размышления обо всем и ни о чем: о Чарли, Дженни, папе и об остальном, - но так ни до чего и не додумалась; мне лишь показалось, будто должно случиться нечто, и скоро. Я спрашивала себя, чего же на самом деле хочу. Я наблюдала за облаками, а в голове тоже проплывали разные мысли, пока не остановилась, чего страстно желала, о чем, подумав раз, уже не могла забыть, что было в пределах досягаемости, если я правильно все поняла. Я взяла мобильный телефон, сверилась с нужным номером и, не делая пауз, чтобы не отказаться от задуманного, отправила короткое сообщение. Пришедший ответ состоял из простого "да".
Свет угасал в небе, когда я вышла из комнаты и проскользнула в ванную, разделась и включила душ на полную мощность. Шагнула под еще холодную воду и откинула голову назад на минуту или две, чтобы вода намочила волосы. Медленно, тщательно, методично я вымыла волосы до скрипа, вода струилась по телу, кожу покалывало. Закончив, я замотала волосы в полотенце и втерла увлажняющее средство в каждый дюйм своей кожи, пока она не заблестела как атласная.
Вернувшись в свою комнату, я надела почти невидимое белье из черного шифона, которое купила в Париже по настоянию одной своей подруги, кажется, сто лет назад, и так никогда и не надевала. Не было повода. После Бена не оказалось достойных лицезреть подобные вещи. Но я не позволяла себе думать о Бене. А сейчас и вовсе не то время.
В дальнем углу ящика комода я отыскала обтягивающий черный топ с низким вырезом, надела его и любимые свои джинсы, старые, мягкие, как замша. Босоножки на плоской подошве и широкий браслет на руку стали завершающими штрихами. Критически глянув на себя в зеркало, я решила, что удержалась на той грани, когда выглядишь хорошо, однако не заметно приложенных усилий, и затем занялась волосами. Высушив их, собрала в узел на затылке и закрепила. Несколько мягких прядей, завиваясь, обрамляли лицо. Я не стала их убирать. От фена щеки у меня горели, но и внутри тоже все пылало - неугасимым, медленным огнем решимости и желания.
Я не спеша накрасилась, подчеркнув глаза темной подводкой и тушью, чтобы они стали огромными, и наложила на губы немного блеска. Отражение в зеркале смотрело на меня прямо, но настороженно. Даже самой себе я показалась другой. Такой я не видела себя уже очень давно. Я выглядела, как должна была бы выглядеть все это время, а не как та бледная тень, в которую превратилась.
Шел уже одиннадцатый час, когда я закончила. Схватив сумку, я поспешила вниз, не приглушая шагов, и хлопнула входной дверью; ребенок во мне надеялся, что мама услышит и станет недоумевать, куда это я отправилась в такой час и зачем.
Во рту у меня пересохло от волнения, когда я парковалась, отказываясь слушать негромкий внутренний голос, который говорил, что я выставляю себя на посмешище и он даст задний ход. Ему придется, подумалось мне. Мой план не сулил ничего хорошего по многим параметрам. Я вышла из машины и решительно устремилась к зданию, на лифте я поднялась на верхний этаж, словно имела на это полное право. Подошла к его двери. С того места, где я стояла, слышна была негромкая музыка. Я тихо постучала и на секунду закрыла глаза. Сердце трепетало у меня в груди как пойманная птица.
Когда Блейк открыл дверь, наши глаза встретились, и я испытала такое физическое потрясение, словно парировала удар. Блейк стоял босой, в джинсах и футболке, волосы у него были слегка взлохмачены, как будто он только встал. Мгновение, показавшееся мне несколькими часами, он бесстрастно на меня смотрел, затем улыбнулся и посторонился:
- Заходи.
- Спасибо.
Я прошла мимо него в прихожую и опустила сумку на пол, прежде чем идти дальше. Справа от меня находилось основное помещение - гостиная, соединенная с кухней, - освещенное мягким светом двух ламп. Окна от пола до потолка выходили на балкон, который тянулся во всю длину комнаты, шторы были раздвинуты. Днем отсюда открывался, вероятно, замечательный вид на реку. Комната оказалась ярко выраженной мужской, функциональной. Никаких картин на кремовых стенах, меблировка минимальная: громадная коричневая софа, обеденный стол со стульями, устрашающая музыкальная система и полки с записями и компакт-дисками. Книги тоже имелись, и, не спеша подойдя к ним, я пробежала взглядом по корешкам, отыскивая знакомые названия. Художественной литературы не было - история, биографии, политика. Я улыбнулась про себя: Блейк являл собой человека, ценившего факты. Неудивительно, что ему нравилась его работа. Кухня сияла безукоризненной чистотой; мне стало интересно, готовил ли он когда-нибудь здесь.
- Спальни и ванная комната с другой стороны, - сказал Блейк из прихожей, откуда наблюдал за мной. Что бы он ни думал, это скрывалось за его обычным самообладанием. С таким же успехом он мог отгородиться от меня стальным ставнем.
- Очень мило. - Я вернулась к нему. - Твои родители не поскупились.
- В этом отцу не откажешь, - усмехнулся Блейк. - Он никогда не жадничает, когда речь заходит о деньгах. Моральной поддержки не дождешься, но в наличности недостатка нет.
- Повезло тебе.
- Ну, может быть. - Он огляделся, словно впервые видел эту квартиру. - В любом случае что есть, то есть. Мое наследство. Скорее капиталовложение, чем дом.
Действительно, выглядела квартира безлико, как театральная декорация или гостиничный номер-люкс. В глубине души Блейк был готов съехать отсюда в одну минуту, решила я.
- Здесь все так прибрано.
Он пожал плечами.
- Мне нравится порядок. Да меня никогда здесь и не бывает, чтобы устроить разгром.
- Значит, мне повезло, что ты оказался здесь сегодня вечером, - легко заметила я. - Я ожидала, ты скажешься занятым, когда посылала сообщение.
- Викерс дал мне свободный вечер. Сказал, какой смысл находиться там, если слишком устал, чтобы думать.
- Ты и в самом деле выглядел усталым.
- Большое спасибо. - Он сделал пару шагов вперед, в гостиную. - Ты приехала просто посмотреть квартиру, или я могу предложить тебе выпить?
Я покачала головой.
- Я не пить сюда приехала.
- Ясно. В таком случае тебя привело сюда желание поговорить.
- Я бы так не сказала.
Мы стояли в нескольких шагах друг от друга. Я подошла ближе и уже могла коснуться его. Между нами, казалось, проскакивали электрические разряды. Я сделала еще шаг и ощутила жар его кожи через тонкий хлопок футболки, не сводя с Блейка глаз и ожидая его действий. Медленно, подчеркнуто, он провел кончиками пальцев от моей ключичной впадинки вниз, вдоль выреза топа; от легкого как пух прикосновения по мне пробежала дрожь желания. Я прильнула к Блейку, скользнув ладонями вверх по его груди, и подставила лицо для поцелуя, который начался как робкий, а затем сделался крепким, страстным. Блейк освободил мои волосы от заколки, и они упали мне на спину. Он запустил в них пальцы, захватил в горсть на затылке, чтобы я не могла отодвинуться, даже если бы и захотела. Я прижалась к нему, вздохнув, когда он поцеловал меня в шею, другой рукой он гладил меня; я чувствовала его вкус у себя во рту, его сердце колотилось рядом с моим.
Не знаю, что заставило его остановиться. Внезапно он схватил меня за предплечья и отстранил от себя. У меня кружилась голова, словно меня выдернули из глубокого сна. Он тяжело дышал и поначалу отводил глаза.
- Что случилось?
- Сара… мне не следовало бы этого делать.
- Почему?
Он явно сердито посмотрел мне прямо в глаза.
- Не задавай глупых вопросов. Ты знаешь почему. Это непрофессионально.
- Это не имеет никакого отношения к профессиональности. Это личное.
- Просто… - Он умолк, подыскивая слова. - Просто я не могу.
Секунду я ждала продолжения, затем отступила на шаг.
- Хорошо. Я поняла. Мог бы сказать, чтобы я не приезжала.
Я говорила непринужденно, без обиды, но он, сложив на груди руки, сердито смотрел на меня, будто я на него нападала.
- Я не всегда принимаю наилучшие решения. Особенно, похоже, когда это связано с тобой. Ты свидетель в самом крупном деле в моей карьере. Я не могу этого сделать, как бы ни хотел. Иначе я потеряю работу.
Я выдавила кривую улыбку.
- Во всяком случае, приятно слышать, что хотел.
- Не надо. Не унижайся так. - Его голос звучал резко. - Я захотел тебя сразу, как увидел. Ты и понятия не имеешь, как смотрят на тебя мужчины, да?
Он провел пальцем по моему лицу, очерчивая линию щеки, и я на мгновение закрыла глаза. Почувствовав встающие в горле слезы, я сильно сглотнула; я не стану плакать перед Энди Блейком, у меня хватит гордости.
Я отвернулась от него и подошла к окну, убирая назад волосы. Щеки у меня горели. Несколько секунд я таращилась на свое лицо, отражавшееся в потемневшем окне, расплывчатое и неразличимое. Затем прислонилась лбом к стеклу и, отгородив глаза ладонями, стала всматриваться в здание напротив и в огни, отражавшиеся в реке.
- Вид действительно красивый, - сказала я нелепо будничным тоном, как будто ничто не прерывало нашего обсуждения квартиры.
- К черту вид! - вспылил Блейк, в два шага пересек комнату и развернул меня лицом к себе. Он посмотрел на меня с каким-то отчаянием. Затем его губы слились с моими, и я с готовностью подчинилась ему, обвившись вокруг него, когда он поднял меня на руки и понес в спальню, где я помогала ему раздевать меня и помогала раздеваться ему. В мире существовало только ощущение его кожи, соприкасавшейся с моей, его рук, губ, и когда я, выгнувшись, вскрикнула, в голове у меня не осталось ни одной мысли, ни единой, и это было блаженством. А потом он крепко меня обнимал, и я даже не поняла, что плачу, пока он не принялся вытирать мне слезы.
1992 год
Через две недели после исчезновения
Едва мне говорят о поездке в полицейский участок, я понимаю: дела мои плохи. Каждый раз, когда мама и папа ездили туда после исчезновения Чарли, они оставляли меня с тетей Люси. Я сижу на заднем сиденье автомобиля, позади мамы, и думаю, не сказать ли, что у меня болит живот. Это не ложь. Но я сомневаюсь, будет ли этого достаточно, чтобы мама и папа передумали. Выражение их лиц наводит меня на мысль, что отвертеться мне не удастся, и от этого живот болит сильнее.
Кто-то дожидается нас в участке. Когда мы входим, отец держит меня за руку, а навстречу нам спешит маленькая женщина с короткими волосами.
- Спасибо, что приехали, Лора, Алан. А это, должно быть, Сара. Мы немножко поболтаем, Сара, хочешь?
Будь я посмелее, я бы сказала "нет", но отец крепче сжимает мою ладонь, и я издаю какой-то скрипучий звук, похожий на "да".
- Вот умница. Пойдем со мной.
Отец вытягивает вперед мою руку, чтобы женщина могла ее перехватить, и она тут же идет прочь, таща меня за собой и направляясь к простой белой двери. Я оглядываюсь на маму и папу, которые стоят, не касаясь друг друга, и смотрят на меня. У отца лицо встревоженное. У мамы взгляд пустой, будто я ничего для нее не значу. Внезапно я пугаюсь: вдруг они уедут - и пытаюсь вывернуть руку из ладони женщины, отклоняясь в сторону от нее, назад к своим родителям, и кричу:
- Мама, я не хочу идти.
Папа делает шаг вперед, а затем останавливается. Мама даже не шевелится.
- Ну, давай без глупостей, - живо говорит женщина, - я просто хочу поговорить с тобой в особой комнате. Твои родители будут наблюдать за тобой по телевизору. Идем.
Покоряясь, я иду за ней в дверь и по коридору, в маленькую комнату с креслом и очень старым, продавленным диваном. В углу грудой навалены игрушки - куклы, плюшевые мишки, силач с войлочными волосами и закинутыми за голову руками.
Женщина говорит:
- Не хочешь выбрать себе куклу, чтобы поиграть во время нашей беседы?
Я подхожу и останавливаюсь перед грудой, глядя на переплетение ног и рук. Вообще-то мне ни к одной из них не хочется прикасаться. В итоге я беру куклу, лежащую сверху, мягкую куклу с улыбающимся лицом и ярко-рыжими волосами из шерсти, в платье с цветочным узором. Лицо у нее нарисовано, вокруг рта и щек краска посерела.
Я возвращаюсь и сажусь на диван, судорожно сжимая куклу. Женщина устраивается в кресле и наблюдает за мной. Она не накрашена, рот у нее бесцветный, губы почти невидимы, пока она не улыбается. Но улыбается она часто.
- Я еще не представилась, да? Я сотрудница полиции, детектив-констебль. Меня зовут Хелен Купер, но ты можешь называть меня просто Хелен. Я попросила, чтобы тебя привезли сегодня сюда, и мы немного поговорим о твоем брате, поскольку мы до сих пор его не нашли. Я просто еще разок хотела обсудить это с тобой, вдруг ты вспомнила что-нибудь после первой беседы с полицейскими.
Я хочу сказать ей, что ничего не вспомнила, что я пыталась, но она не дает мне возможности ответить.
- Это особая комната, оснащенная камерами для записи того, о чем мы с тобой будем говорить. Одна - вон там, в углу… - и она показывает своей шариковой ручкой на белую, в виде ящичка камеру, установленную под потолком, - а другая здесь, на подставке. Наш разговор записывается, чтобы другие люди могли послушать, что ты скажешь. Но ты о них не думай, общайся со мной как обычно, так как мы просто беседуем, верно? Поэтому бояться тут нечего.
Я начинаю пальцами расчесывать нитяные волосы куклы. Местами они склеились - может, от застывших соплей.
- Тебе нравится в школе, Сара?
Я киваю, не глядя на нее.
- Какой твой любимый предмет?
- Английский, - шепчу я.
Она широко улыбается.
- Мне тоже нравился английский. Я люблю разные истории, а ты? Но тебе известна разница между придуманной кем-то историей и событием, произошедшим на самом деле?
- Да.
- Как называется, когда кто-то делает вид, будто что-то произошло, но в действительности этого не было?
- Ложь.
- Верно. Умница. Давай представим, что я вышла из комнаты и оставила здесь бумаги, а другой полицейский вошел и порвал их… Если я вернусь и спрошу: "Кто порвал мои бумаги?", а этот полицейский скажет: "Сара", - что это будет?
- Ложь, - снова произношу я.
- Но если этот полицейский скажет: "Я их порвал", что это будет?
- Правда.
- Правильно. И мы в нашей беседе заинтересованы только в правде. Мы хотим услышать только о том, что действительно произошло.