Целую неделю по возвращении я терпеливо сносил небрежное обслуживание и отвратительную еду, дотошно исследуя между тем счета на содержание дома. Наконец, в одно прекрасное утро, когда у Генриетты начались занятия в университете, все слуги были созваны в гостиную. Явившись, они дружно уставились на меня с самым непочтительным видом.
Первый удар пал на домоправительницу.
- Миссис Триггер? Пожалуйте в центр, на середину.
Она скрестила на груди руки.
- Что такое?!
Я сладко улыбнулся:
- Миссис Триггер, вы меня поражаете. Хотя бы тем, что всегда хмуритесь.
Она грозно сдвинула брови.
- На мой взгляд, вам следовало бы сиять и искриться от счастья. Свистать соловьём, разливаться малиновкой днём и ночью. Ведь за последние шесть лет вы ухитрились довести недельные счета на содержание этого дома до астрономической суммы в восемнадцать тысяч долларов.
Она изменилась в лице.
- Вы обвиняете меня в…
- Именно.
- Я немедленно подаю в суд! - разъярилась она.
- Сделайте одолжение. Можете заняться этим сразу, как только выйдете из тюрьмы.
- Ничего не докажете!
Да, доказать было бы трудновато, но я решил показать зубы.
- Очень даже докажу, мадам, поверьте, к полному удовлетворению присяжных. Однако я настроен не карать, а миловать. Скажите, у вас имеется чемодан?
- Да, - растерялась она.
- Очень хорошо. Укладывайтесь и уезжайте. Вы уволены.
Судя по оскалу, она собралась произнести что-то убийственное, но, видно, было в моей улыбке нечто такое, что заставило её переменить намерения. Она облизнула губы, обвела растерянным взглядом присутствующих, не дыша внимавших нашему диалогу, и очертя голову вылетела из гостиной.
Следующим на очереди был шофёр - небритый мужлан, привыкший, судя по виду, спать прямо в униформе.
- Симпсон!
- Чего?
- Как вы полагаете, Симпсон, не следует ли нам отправить на свалку все наши автомобили?
- Чего?
- Я, со своей стороны, искренне убеждён, что в интересах экономии мы должны поступить именно таким образом. Ведь, согласно счетам, на милю пробега каждая из наших машин сжирает больше галлона бензина.
Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.
- Да что там смотреть-то на эти цифры! Всё врут, наверное.
- Возможно. Но я не собираюсь утруждать вас. Надеюсь, чемодан у вас имеется?
- Только мисс Лоуэлл может рассчитать меня, - окрысился он.
- Мисс Лоуэлл, - улыбнулся я, - отныне миссис Грэхэм. И если я через час обнаружу вас на нашей территории, то поступлю с вами как с нарушителем прав владения. Нет, я не стану стрелять вам в голову. Она непробиваема. Однако даже вам должно быть известно, что и помимо головы есть во что целиться, и будьте уверены - я не промахнусь.
Действуя в таком духе, я рассчитал очень многих, но не всех слуг. Процентов семьдесят пять, не больше. И в тот же день заменил уволенных персоналом с прекрасными рекомендациями, присланным мне респектабельным агентством.
Ужин этим вечером был подан вовремя, сервирован безупречно, а с точки зрения вкуса превзошёл все ожидания.
Генриетта не обратила на еду никакого внимания - она вообще редко замечает, что ест, - но во время десерта её взгляд случайно упал на горничную, прислуживающую за столом, и она подняла брови.
- Вы новенькая? Я вас раньше не видела.
- Да, мадам.
- Что случилось с Тэсси? - Генриетта повернулась ко мне.
- Я её уволил. И, помимо неё, ещё нескольких слуг. Кое-кого заменил, но лишь тех, без кого нельзя обойтись, чтобы в доме можно было жить по-человечески. Прости, пожалуйста. Тебе что, в самом деле нужны три никудышных камеристки?
- Три?! О, Боже! Извини, Уильям, я не знала, что у меня есть камеристки. Нанимала всех миссис Триггер. Я никогда их не видела. Никто не помогает мне одеваться. - Она с надеждой подняла на меня глаза. - А миссис Триггер… её ты тоже уволил?
- Да.
- А шофёра?
- Да.
Она даже порозовела от удовольствия.
- Ах, как славно! Знаешь, я всегда их немножко… побаивалась. Особенно шофёра. Он так ерепенился, когда я просила его куда-нибудь меня отвезти, что я предпочитала пользоваться автобусом…
Через месяц в моём распоряжении была усадьба, где весь обслуживающий персонал работал, как часы.
Теперь следовало обдумать следующий шаг: как достичь независимости, сохранив обретённое богатство, для чего, собственно, только и требовалось, что избавиться от жены.
Относительно способа, то, обдумав следующие возможности: застрелить, ударить по голове, удавить или столкнуть с обрыва - я забраковал всё. Вышеуказанные способы требуют от исполнителя примитивной жестокости, которая, знаете ли, противна моей природе. Я остановил свой выбор на самом цивилизованном способе убийства. Но где достать отравы, не вызвав естественных подозрений?
Убивать мне ещё не приходилось, но я полагал, что на хладнокровное преступление духу у меня достанет. Наблюдать за предсмертной агонией я, разумеется, не собирался.
- Милый, - произнесла Генриетта как-то за завтраком, - а как бы ты отнёсся к тому, чтобы заняться преподаванием?
- Я?!
- У нас в университете осенью открывается семинар по новейшей истории, а преподавателей-гуманитариев не хватает. Все ринулись в естественные науки. Почему-то это считается более респектабельным.
Может, крысиный яд? Нет, парадоксальным образом эта идея представилась мне плебейской.
- Чтобы вести семинар, только и требуется, что степень бакалавра, - продолжала Генриетта, - а она у тебя есть. Представь, как было бы чудесно, если бы мы вместе ездили по утрам на работу!
- Не представляю. У меня ни малейшей склонности к преподаванию. Я предпочитаю учиться, а не учить.
- Но ведь только учиться - эгоистично!
- Это я-то эгоист? - оскорбился я.
- Я не имею в виду конкретно тебя, милый, - поспешила уточнить Генриетта. - Я только хочу сказать, что учиться - это брать, а учить - это отдавать полученное, понимаешь? А, кроме того, учительствуя, ты сможешь почувствовать себя полезным!
- Вот ещё! Терпеть не могу чувствовать себя полезным! Это так заурядно! - По какой-то ассоциации я вспомнил вдруг Ральфа Уинклера. Может, у него найдётся какой-нибудь яд? Мы с ним делили комнату, когда учились в колледже, и он, кажется, специализировался то ли в химии, то ли в чём то подобном.
После завтрака я нашёл в телефонной книге адрес Ральфа и уже через сорок пять минут подкатил к отталкивающе опрятному домику, перед которым расстилалось двадцать пять квадратных футов безупречной лужайки.
Он разлил кофе по чашкам и откинулся на спинку кресла.
- Мы ведь не виделись чёрт знает сколько времени, а?
- Ральф, - я решил брать быка за рога, - знаешь, я подумал, не одолжишь ли мы мне…
- А помнишь… - ностальгически затуманился его взор, - помнишь доброго старого Джилли Стернса?
- Нет. И знаешь, это не обязательно должен быть мышьяк…
- Он умел шевелить ушами, - не унимался Ральф. - Стал антропологом.
Я со вздохом взглянул в окно - и увидел деревья, мне показалось, яблони.
- Это он написал тогда курсовую про аппендикс, - продолжал Ральф.
- Кто?
- Стернс. Науке не известно, в чём предназначение аппендикса, но, по гипотезе Джилли, чтобы отросток не воспалялся, надо уметь шевелить ушами…
- Смотри-ка, ты теперь настоящий садовод, - перебил я.
- Плодовод. У меня пять яблонь, два персика и один орех-пекан. - Он озабоченно нахмурился. - Пекан почему-то никак не желает плодоносить.
- А разве не полагается иметь два ореховых дерева, мужское и женское?
- Мне как-то не приходило в голову… - озадаченно сказал он.
- Ральф, - вывел я его из задумчивости, - а чем ты уничтожаешь вредителей? Обрызгиваешь? Часто?
Вопрос попал в точку. Он с воодушевлением поднялся.
- Следуй за мной, Уильям!
Я прихватил с собой свою чашку.
Ральф вывел меня на задний двор к гаражу, из внушительной связки ключей выбрал один и вставил его в скважину.
- Машину приходится парковать на улице. Здесь - не повернуться. - Он распахнул дверь и торжествующе отступил в сторону. - Вот, полюбуйся.
Взгляду открылось нечто среднее между магазином садового инвентаря и аптекой. Сенокосилка, трактор, всевозможные подвесные приспособления заполняли всё помещение. Одна стена была сплошь завешана полками, заставленными разномастными склянками, банками, пакетами и картонками. На другой - красовался богатый ассортимент ручных распылителей.
- И много ли у тебя земли, Ральф?
- Целая четверть акра.
Я пробежался взглядом по полкам и ткнул наугад.
- А что у тебя там, в маленькой красной банке?
- О, это самая убойная штука из всех, что тут есть, - гордо сказал он. - Прикончит кого хочешь. - И указал на противогаз и резиновый комбинезон на распялке. - Приходится облачаться, когда распыляю. Ни дюйма кожи нельзя оставить открытым.
Я уставился на банку:
- И этим ты опрыскиваешь свои яблони?!
- Да лучших яблок ты в жизни не видел! Ни пятнышка, ни червоточинки!
- А есть-то их можно?
- А как же! Химикат осыпается, смывается дождями. Кроме того, те, что ем, я всегда чищу.
Я допил свой кофе и протянул ему чашку.
- Послушай, дружище, не слишком большим нахальством будет попросить тебя принести мне ещё кофейку? А я бы пока осмотрелся.
Когда он ушёл, я поддел отвёрткой крышку красной банки. Внутри оказался омерзительно-жёлтый порошок. Я наполнил им загодя припасённый конверт, осторожно заклеил его и спрятал в карман.
Ральф вернулся с моей чашкой.
- А помнишь доброго старого Джимми Гаскинса?
- Нет. - Я взял у него чашку. - Скажи-ка лучше, что ты думаешь об органических методах плодоводства?
Он так и заледенел:
- В высшей степени ненаучный подход!
- У нас около сорока яблонь, - сообщил я. - Мы их никогда не опрыскиваем.
Он поджал губы:
- Чего только не бывает!
Мне показалось, он уже жалеет, что принёс мне кофе. Уходить на такой ноте не хотелось. Я порылся в памяти и щёлкнул пальцами.
- Помнишь доброго старого Кларенса? Ну, про которого говорили: чтобы постричься, ему довольно точилки для карандашей?
- Помню, - холодно посмотрел на меня Ральф. - Это мой брат.
Разумеется, я не собирался травить Генриетту прямо в собственном доме. Последовали бы неизбежное вскрытие и столь же неизбежный электрический стул.
Но один из наших разговоров натолкнул меня на благодатную мысль.
- Милый, - сказала она, - каждое лето я выкраиваю неделю-другую на полевые работы. Как ты думаешь, я могу поехать в этом году?
Я уже открыл было рот, чтобы высказаться в том смысле, что не возражаю, при условии, что она не рассчитывает на мою компанию, - как вдруг меня озарило.
- А куда ты собираешься?
- Это будет поход на каноэ, Уильям. По дебрям Миннесоты.
- И ты предпринимаешь такие путешествия в одиночку?
- Нет, обычно я беру с собой кого-нибудь из студентов. Однако на этот раз я надеялась, что… что мы могли бы поехать вдвоём. Если хочешь, можно взять проводника, но не думаю, что он нам понадобится, ведь мы не станем уходить далеко от стоянки, правда?
Идея подкормить собой москитов не казалась мне слишком заманчивой, но я, не раздумывая, улыбнулся.
- Ну, конечно, я не отпущу тебя одну! И, разумеется, проводник нам без надобности.
Таким образом, проблема была решена. Мы заберёмся в глушь. Я просто убью её и зарою, поглубже. Потом сообщу властям, что моя жена ушла в лес и пропала. Поднимется суматоха, будут организованы поиски, мы прочешем всё вдоль и поперёк, но Генриетта исчезнет бесследно. Аминь.
Возвратившись от Ральфа Уинклера, я крепко-накрепко запер конверт с отравой у себя в кабинете.
Вечером, как обычно, Генриетта принесла в гостиную свои бумаги и справочники и продолжила работу над статьёй для "Ботанического вестника". Я включил проигрыватель и устроился под торшером, чтобы углубиться в счета. Через некоторое время я повернулся к жене.
- Тут имеется один пункт, Генриетта, который возникает из месяца в месяц. Ты регулярно снимаешь с одного из своих банковских счетов по две тысячи долларов, которые потом словно испаряются. По крайней мере, я не вижу здесь документов, оправдывающих этот расход.
Генриетта ответила не сразу.
- Боюсь, что это шантаж, милый.
- Шантаж?! - Кажется, я её недооценил. - Да что ж ты такого натворила?
- Ничего, милый. Эго из-за профессора Генриха. Видишь ли, они с женой взяли приёмного ребёнка, только не официальным путём, а, как они это называют, через "чёрный рынок". И всё шло прекрасно, как вдруг через год заявляется к ним какой-то мужчина и утверждает, что он отец этого ребёнка, размахивает документами и требует ребёнка назад, если…
- … если профессор не заплатит.
- Да. Сначала это была сотня долларов в месяц, но мало-помалу дошло до пятисот. Профессор и его жена просто не потянули, их сбережения кончились, и, в конце концов, профессор пришёл ко мне занять денег. Ну, и, в общем, не удержался и рассказал всю историю. Так что я взяла эти платежи на себя.
- Ты?! Неужели Генрих позволил тебе это?
- Но, милый, он же не знает! Я сказала, что хочу только переговорить со Смитом - так зовут шантажиста, а потом сообщила, что сумела напугать его тем, что обращусь в полицию.
- Но, конечно, не сделала этого.
- Нет. Я всё обдумала и поняла, что настоящих доказательств того, что Смит вымогает, у нас нет. Он всегда настаивал на выплате наличными. Если я не сумею доказать в полиции, что Смит - мошенник, он может рассердиться и отнять ребёнка. Мне показалось, что деньги - самый безболезненный способ решить проблему.
- Так, значит, сначала пятьсот долларов, потом всё больше и больше, и, наконец, сегодня это уже две тысячи в месяц?
- Да, милый.
Я потёр глаза:
- А ты понимаешь, что со временем его аппетит разгорится, и он потребует три тысячи? Четыре? Пять?
- Нет, - покачала она головой, - две тысячи - это предел. Я сказала об этом Смиту, когда он потребовал прибавить ещё пятьсот. Поначалу он выглядел разочарованным, но потом, видимо, смирился. - Она улыбнулась. - О, я умею быть твёрдой, когда захочу.
Язык отказывался мне повиноваться:
- И сколько же всего перепало этому наглому проходимцу?
- Не могу сказать с точностью, но, думаю, что-нибудь около пятидесяти тысяч.
- Пятьдесят тысяч долларов моих… наших денег? Тунеядцу, который не сеет, не жнёт?!
Она кивнула.
- Кстати, Уильям, у тебя будет только три часа в день. Эти семинары - для аспирантов, которые работают над диссертацией, и перегружать их никто не собирается. А ты не хотел бы получить степень магистра?
- Когда у тебя очередная встреча со Смитом?
- Он приходит сюда в первый понедельник каждого месяца. Он очень пунктуален и всегда звонит в воскресенье. Напомнить, чтобы я зашла в банк снять наличные.
Я потянулся к бару налить себе чего-нибудь покрепче.
- Когда позвонит в следующий раз, позволь мне самому с ним побеседовать.
В воскресенье вечером Генриетта подозвала меня к телефону.
- Ты не обидишься, если я попрошу тебя выйти? - спросил я. - Мне будет неловко отчитывать его в твоём присутствии.
Когда она закрыла за собой дверь, я произнёс в трубку:
- Всё, паразит несчастный, ты получил свою последнюю подачку.
- А ты-то кто будешь?
Я объяснил, как мог:
- Каждый цент, выпархивающий из этого дома, находится у меня под контролем, понял? Ты больше не подпадаешь под нашу благотворительность.
- Ну, в таком разе пусть ваш профессор простится с моим ребёнком.
- Не думаю, что дойдёт до этого. Твоя репутация оставляет желать лучшего, и мы с женой, так же как профессор Генрих с супругой, охотно засвидетельствуем это перед судом.
- Ладно, мистер. Я ещё смогу попортить вам кровь. Ждите неприятностей.
- Ах, как страшно! - Но тут мне пришло в голову, что особь, внезапно лишившаяся двух тысяч ежемесячного довольствия, может повести себя непредсказуемо. Вдруг этому типу вздумается следить за мной? Что, если после исчезновения Генриетты он сумеет сделать самые элементарные выкладки? Шантажисты известны своим чутьём. Что, если он примется за меня? Я, разумеется, платить за его молчание не стану, и тогда он позаботится о том, чтобы у меня и впрямь возникли проблемы. Намекнёт, к примеру, в полиции, что хорошо бы возобновить поиски тела Генриетты, перерыв поглубже окрестности нашей последней стоянки..
Есть только один надёжный способ совладать с шантажистом, будь он действующий или потенциальный.
- Одну минуту, - сказал я. - А у вас разве есть доказательства, что вы настоящий отец ребёнка?
- А как же! Профессор сам видел документы.
- Но я не видел их. Более того, я сомневаюсь, что они у вас есть. Но если всё-таки да, то привезите их сюда в понедельник вечером. - И повесил трубку.
Генриетту я предупредил, что хочу встретиться со Смитом наедине, дабы продолжить начатое вразумление, и она охотно отбыла в университет на лекцию о поверхностной корневой системе секвойи.
Помахав ей с крылечка, я проследил, чтобы слуги разошлись по своим комнатам, и направился в кабинет, к бару. Распечатал конверт с жёлтым порошком Уинклера. Ненадолго задумался, сколько этой мерзости нужно, чтобы наверняка убить человека. Кто его знает! - и живо решил вопрос, растворив всё, что было, в бутылке шотландского виски.
Смит приехал в восемь тридцать. Это был приземистый коренастый тип с необыкновенно длинными руками и таким низким лбом, что брови почти незаметно переходили в волосяной покров головы. Одет он был если не со вкусом, то дорого.
Я закрыл за ним дверь кабинета.
- Будьте добры предъявить доказательства.
Он ощерил жёлтые зубы и, достав из кармана револьвер, помахал им у себя перед носом.
- Это для того, чтобы вам не вздумалось как-нибудь эдак сглупить, - спрятал оружие в карман и протянул мне конверт.
Я внимательно изучил его содержимое. Документы были не в копиях, и очень может быть, что настоящие. Рассматривая на свет справку из родильного дома, я подошёл к бару, отложил её, долил себе в бурбон содовой и, резко вскинув глаза, словно только что вспомнил о присутствии гостя, обнаружил, что он следит за мной с голодным выражением лица.
- Выпьете?
- А что у вас есть?
- Скотч.
- Идёт.
Я щедрой рукой наполнил стакан и подал ему. Залпом его опорожнив, он облизнулся.
- Классная штука!
Что подтвердило меня в моих подозрениях: у людей, предпочитающих чистое виски, отсутствуют вкусовые ощущения. Он протянул мне стакан.
- Как насчёт того, чтобы капнуть сюда ещё немного?
- Охотно. - Его обезьяноподобная внешность напомнила мне о добром старом Джилли Стернсе, и я спросил:
- Ушами шевелить умеете?
Он несколько опечалился.
- Раньше - да. Но с тех пор, как у меня выкромсали аппендикс, разучился.
Заметив, что цвет лица у него становится свекольным, я торопливо вложил бумаги в конверт и вернул ему.