– Не могли бы вы оказать мне одну услугу, синьор Силано?… Передайте, пожалуйста, этой девице, что если она еще раз вмешается в мои дела, я выдворю ее вместе с подругами из страны и не посмотрю ни на Великобританию, ни на Декларацию прав человека, ни на английскую королеву!
К своему большому удивлению, Тэсс удалось уговорить Пьетро намного быстрее, чем она могла надеяться. Она ожидала вспышек гнева, ненависти и была даже готова прибегнуть к физическим аргументам убеждения. Однако, вопреки всем ее ожиданиям, Пьетро сразу же понял, чего она хочет, сказал, что готов пойти в комиссариат при условии, что она будет его туда сопровождать для того, чтобы придать ему смелости. Когда Кони сообщил Прицци о приходе Пьетро и сопровождавшей его англичанки, комиссар поначалу напрочь отказался принять этих сумасшедших, заявив, что ему надоело служить посмешищем для разных клоунов. Однако восхищавшийся мисс Джиллингхем инспектор устроил все так, что Массимо согласился еще раз выслушать доводы служащего "Ла Каза Гранде" в защиту своего товарища.
Торжествующая Тэсс вытолкнула вперед Пьетро и сказала:
– Благодарю вас, синьор комиссар, за то, что вы согласились его выслушать. Уверена, то, что он скажет, сможет убедить вас в невиновности Фортунато!
– Надеюсь, мисс… Итак, Лачи, значит ваш Фортунато невиновен?
– Невиновен? Ни за что на свете! Я сам видел, как он выходил из комнаты только что убитой им Джозефины!
– Почему вы решили, что именно он ее убил?
– У него было лицо человека, только что совершившего преступление!
Прицци с иронией обратился к англичанке:
– Вы хотите еще в чем-то убедить меня, мисс?
То, что за этим произошло у них на глазах, настолько превзошло все возможные ожидания полицейских, что они даже не смогли должным образом отреагировать. Мисс Джиллингхем, применяя все известные ей приемы дзюдо, заставила Пьетро летать по кабинету и привела его в весьма жалкое состояние. Пораженный инспектор с бесконечным восхищением наблюдал за этим небывалым зрелищем. Комиссар наконец-то нашел в себе силы выкрикнуть:
– Отправьте сейчас же эту в каталажку, а его отнесите к доктору!
С необыкновенной галантностью и вежливой улыбкой на лице инспектор Кони предложил Тэсс Джиллингхем руку, чтобы отвести ее в камеру, предоставив полицейскому Леонардо Пантелетти право тащить на себе Пьетро Лачи.
Что бы там ни было, Прицци был невольно восхищен самоотверженностью молодых британок и тайно завидовал этому Фортунато, сумевшему пробудить такие чувства. Он не мог удержаться, чтобы не рассказать об этом жене:
– Понимаешь, Элеонора, эти девчушки никак не могут попять, что я и сам не верю в виновность их друга…
– Почему же ты им об этом не скажешь?
– Потому, что их общие страдания – самое лучшее доказательство моих доводов!
– Ты чудовище, Массимо! Подумай только, как эти несчастные влюбленные сейчас страдают!
– Подумай о том, как они будут рады, когда снова окажутся вместе! Да, этот Фортунато – счастливый мужчина…
– Только посмей сказать, что тебя любят не так же крепко!
– Хотелось бы в этом убедиться.
– Грубиян!
И синьора Прицци устроилась у мужа на коленях.
– Ну, давай признавайся в том, что тебя любят больше всех!
– А ты уверена, что любишь меня больше, нежели Милан?
С той самой минуты как Рэдстоки сошли на землю в аэропорту Вилланова д'Альбенга, их не покидало ощущение смертельной опасности. Не решившись надеть на лица респираторы, чтобы защититься от микробов, они старались глубоко не дышать. Все, что попадалось на глаза, внушало им чувство ужаса, которое усиливалось с каждой минутой. Они даже не подозревали, что люди способны так легкомысленно относиться к элементарным правилам гигиены. Их не трогало ни солнце, ни экзотические деревья, ни голубое море. Им больше нравилось вспоминать об отъезде, когда их провожали все завсегдатаи "Безвременника и василька" до самого отправления лондонского поезда. Гарриет Тетбери много плакала и обнимала Люси так, словно им больше никогда не суждено было увидеться. Дэвид долго пожимал руку Генри так, как это делают солдаты, одному из которых предстоит идти на задание, с которого не возвращаются живыми.
Для них было забронировано место в "Ла Каза Гранде", поскольку их дочь уже проживала в этой гостинице. Когда они спросили, как им увидеть Сьюзэн, им назвали номер ее комнаты, уточнив, что ее подруги проживают в номерах по соседству. У Люси не было сил сдерживаться. Она была МАТЕРЬЮ, прибывшей на поле сражения, чтобы спасти свое чадо. Выходя из лифта, она прошептала мужу:
– О Генри!… Одному Богу известно, в каком состоянии сейчас находятся несчастные девочки!
– Не беспокойтесь, дорогая, я с вами и обещаю, что все это быстро изменится!
Успокоенная этим мужественным обещанием, Люси постучалась в дверь номера Сьюзэн. Ответа не последовало. Тогда она открыла дверь. В комнате никого не было. Обеспокоенная миссис Рэдсток, позабыв о манерах, присущих настоящей леди, без стука вошла в соседний номер и застыла от ужаса при виде Мери Джейн, сидевшей на коленях у какого-то парня и целовавшейся с ним. Люси тотчас же закрыла дверь и посмотрела на супруга, который пожал плечами и сказал:
– Эта девушка всегда казалась мне дурно воспитанной!
Утратив всякое чувство реальности происходящего, мать Сьюзэн зашла в следующий номер и застала там Тэсс, ласкавшую парня, который лежал на ее кровати и млел от удовольствия. Рэдстоку пришлось помочь удержаться на ногах супруге, готовой упасть в обморок. Она посмотрела на него такими глазами, какими теленок смотрит на мясника, и простонала:
– Вы… вы… видели?
– Видел, дорогая… Наши девочки быстро заразились болезнями этого старого гнилого континента. Существуют же люди, способные радоваться тому, что мы войдем в Общий рынок! Вот вам и пример общения с европейцами!
– Какой позор, дарлинг!… Я не смогу снести такого позора!
Рэдстоки оставили свои вещи в комнате и спустились вниз в поисках Сьюзэн. Они обнаружили ее у стойки администратора, целующуюся с Ансельмо, которого она хотела таким образом воодушевить продолжать начатую борьбу за освобождение Фортунато. Люси охнула так громко, что все горничные склонились над лестничным пролетом, полагая, что произошло еще одно преступление. А Сьюзэн, как ни в чем не бывало, поспешила к родителям.
– Дедди! Мамми!
Однако Рэдсток с таким суровым лицом преградил ей путь к матери, что Сьюзэн так и осталась стоять на месте. Отец строго обратился к Ансельмо:
– Я побывал в Дюнкерке, сэр!
Администратор попросил Сьюзэи перевести ему сказанное.
– Он говорит, что был в Дюнкерке.
– Вот как? Тогда пусть себе возвращается обратно!
– Ансельмо! Это же мои родители!
– Но я же не знал!
И, как ни в чем не бывало, он пожал руки Рэдстоку и его жене, не дав им времени отказаться от рукопожатия. Генри спросил Сьюзэн:
– Этот тип и есть ваш Фортунато?
– Нет, что вы, он просто администратор.
– Разве в этой стране существует обычай целоваться с администраторами? Вы нас очень разочаровали, Сьюзэн… И ваши подруги, кстати, тоже.
– Вы уже виделись с ними?
– Точнее сказать – мы их видели!
– Какой позор!– простонала Люси.– Одна из них сидела на коленях у парня, а другая положила парня себе в постель, чтобы… чтобы ласкать его лицо! Собирайте вещи, Сьюзэн, вы больше ни минуты не останетесь в этом вертепе разврата!
– Без жениха я никуда не уеду!
– Хотелось бы взглянуть на него хоть одним глазком!– проворчал Рэдсток.– Так где он?
– В тюрьме.
Когда Массимо Прицци сообщили о том, что с ним хотят говорить мистер и миссис Рэдсток, он решил, что стал объектом какого-то необыкновенного иезуитского преследования. Он взглянул на Кони:
– А эти двое кто такие?
Инспектор пошел узнавать и, вернувшись, объяснил комиссару, что речь идет о родителях Сьюзэн Рэдсток, невесты Фортунато Маринео.
– Меня нет на месте!
– Они предугадали ваш ответ, синьор комиссар, и сказали, что, если вас не будет на месте, они дождутся, когда вы появитесь. Они еще добавили, что у британского льва всегда хватало терпения, и, поскольку он бессмертен, время не играет для него большого значения.
– Вы сами что-то из этого поняли?
– Нет.
– Тогда пусть войдут, если это единственный способ поскорее избавиться от них.
Рэдсток торжественно представился Прицци и заявил:
– Я побывал в Дюнкерке, сэр!
Массимо недоуменно посмотрел на Сьюзэн, которая перевела:
– Он был в Дюнкерке.
– А я здесь причем?
Сьюзэн перевела на английский этот невольно слетевший беспардонный вопрос, и отец попросил ее перевести этому тупому чиновнику из слаборазвитой страны, что тому должно быть стыдно за подобное невежество и что он испытывает огромное желание отбоксировать его как следует, дабы внушить должное уважение к ветеранам войны.
– Да что же он говорит?– не выдержал полицейский, не понимая смысла столь длинной речи.
– Он говорит, что является государственным служащим Ее Величества и что как таковой может быть гарантом высокоморальности своей дочери и обеих ее подруг.
– А что еще?
– Что вы должны отпустить Фортунато, потому что он ни в чем не виноват.
– Вы слышали, Кони? Эти двое приехали черт знает откуда, чтобы поучать меня! Неслыханная наглость! Вышвырните их вон, да побыстрее!
От этих слов Сьюзэн расплакалась. Ее мать что-то возмущенно выкрикнула. Рэдсток проревел:
– Он сказал вам какую-то гадость, Сьюзэн? Если он сказал вам какую-то гадосгь, я его сейчас же отбоксирую!
Ничего не понимая ни в причинах слишком очевидного гнева посетителей, ни в слезах хитрой дочери англичан, комиссар воскликнул:
– Ма ке! Что еще случилось?
– Мои родители хотели бы увидеть Фортунато, чтобы объявить ему об отъезде.
– Не может быть! Вы действительно уезжаете? Все втроем? А вы бы не могли захватить с собой и ваших подруг? Это возможно? О, благодарю вас, благодарю! Отведите их к задержанному, Кони, а потом проводите на улицу со всей учтивостью, на которую вы только способны!
Рэдсток, который, естественно, не понял ни единого слова из сказанного, решил, что тот насмехается над ним, и, уже выходя из кабинета, бросил:
– Мы отрубили голову королю Карлу за еще меньшую провинность, чем ваша, дикарь!
Это изречение Сьюзэн перевела следующим образом:
– Отец благодарит вас за вашу любезность.
Массимо показалось, что для благодарности англичане выбирают довольно-таки странный тон.
Итальянский климат, кажется, уже начал воздействовать на Люси Рэдсток. Почти с нежностью она взирала на объятия Сьюзэн и Фортунато. В ее голове невольно промелькнула мысль о том, что жених Сьюзэн хорош собой. Ну а Генри все еще продолжал сторониться чуждой цивилизации с непривычным для пего мягким климатом.
– Фортунато… Это мои родители… Моя мать… Отец…
Не успел еще сын донны Империи рта раскрыть, как Рэдсток уже заявил ему:
– Кажется, вы обошлись самым сомнительным образом с девушкой, отец которой побывал в Дюнкерке, мой мальчик. Жду ваших объяснений! Что вы можете сказать в свое оправдание?
– Я… Я прошу у вас руки Сьюзэн!
ГЛАВА 4
Едва комиссар Прицци успел переступить порог холла гостиницы "Ла Каза Гранде", как на него сразу надвинулась гора в лице маэстро Людовико Пампарато. Чтобы избежать публичного скандала, Ансельмо пригласил обоих полицейских на кухню, где их ждала Альбертина. Одета она была во все черное, а ее лицо было похоже на лицо ведьмы. Ненависть исходила от всего ее существа. Возмущенный таким нелюбезным приемом, Массимо не замедлил высказать вслух свое замечание шеф-повару:
– Ма ке! Вы только посмотрите на них! Может быть, вы забыли, с кем имеете дело?
– А вы за кого нас принимаете?
– Вас? За повара, которому лучше заняться своими кастрюлями, а не лезть в скандал!
– Думаете, я смогу спокойно стоять у плиты, когда кровь моей дочери взывает к мести?
– Можете делать все, что вам вздумается, но только оставьте меня в покое!
– А тем временем этот убийца Фортунато спокойно скроется, да?
– Никуда он не скроется, и, кроме того, никто еще не доказал, что убийца – именно он.
– Господи, слышишь ли ты эту гнусную ложь, это святотатство?
– Ну все, Пампарато, довольно!
– Прошу не забывать: синьор Пампарато!
– Вы мне уже надоели, синьор Пампарато! Вы и ваша дочь!
– Моя дочь?! О пресвятая Богородица! Этот ангелочек, сошедший к нам прямо с небес?!
– Да, этот ангелочек, у которого, если верить тому, что о нем рассказывают, крылышки были довольно-таки сильно испачканы в дерьме!
– Ох!
Людовико бросился на полицейского с огромным ножом в руке, но Кони был начеку. Он на ходу перехватил повара и усадил его на плиту, а Прицци тем временем с иронией продолжал:
– Не знаю, останется ли Фортунато в тюрьме, но вы точно туда попадете за покушение на жизнь полицейского!
– Тогда я задушу его в камере своими собственными руками!
– И проведете весь остаток жизни на каторге. Надеюсь, что и там вы сможете поработать на кухне.
– Прошу, ничего ему не отвечай, Людовико!– взмолилась Альбертина.– Ты слишком великий человек по сравнению с этим типом!
Прицци аж подпрыгнул.
– Как вы меня обозвали?
– Так, как вы того заслуживаете, защищая убийцу и оскорбляя память невинной жертвы!
– Кони, составьте на этих двоих протокол и дайте мне его потом на подпись, чтобы мы могли их привлечь за оскорбление полицейского при исполнении служебных обязанностей!
Упершись кулаками в бока, Альбертина посмотрела в сторону мужа.
– Ма ке! Вот это да! Наше дитя убивают и после этого нас же готовятся предать суду!
Побагровев от гнева пуще вареного омара, Людовико хриплым голосом произнес:
– Знаете, что я вам скажу, синьор комиссар?
– Нет, синьор Пампарато, но очень хотел бы узнать… Вы даже представить себе не можете, как мне хочется это узнать!
Несчастье, как гром среди ясного неба свалившееся на "Ла Каза Гранде", больше всех, безусловно, сразило дона Паскуале. Цвет его лица все больше наливался желчью, грудь впала, костюм висел на нем как на вешалке, а волосы как-то потускнели, и глаза больше не светились огоньком жизни. Некоторые даже поговаривали о том, что дин директора сочтены. Всем, кто еще его слушал, он заявлял о том, что он обесчещенный, конченый человек и сам не знает, как еще живет на свете. Больше всех он доверял в своих разговорах администратору.
– Понимаете, Ансельмо… Я всю свою жизнь, без единого упрека, посвятил работе в гостинице… Через четыре года я мог рассчитывать выйти на пенсию и спокойно дожить свои дни в Тоскане… А вместо этого – такое несчастье, Ансельмо! Убийство! И где? В моей гостинице! Я еще не успел оправиться, а тут второе убийство… Хотите, я вам что-то скажу, Ансельмо? На этом все не кончится! В "Ла Каза Гранде" появятся новые трупы!
– Но почему?
– Не знаю! Фатум… Судьба… Это месть богов, Ансельмо!
– За что?
– Как знать? Может, там, наверху, позавидовали тому, что до сих пор я жил слишком счастливой жизнью?
– Тогда странно то, что в наказание вам убивают других!
– Воля и милость небес навсегда останутся для нас тайной, Ансельмо!
И, волоча ноги, он шел прочь, натыкаясь на препятствия, обходить которые у него не было сил. Дон Паскуале уже больше не решался появляться на кухне, где Людовико, Альбертина или оба одновременно сразу же начинали упрекать его за то, что он ничего не делает для того, чтобы отомстить за Джозефину, которая так хорошо к нему относилась. Тогда дон Паскуале принимался плакать у Людовико на плече, а тот плакал, опустив свою голову на голову директора, в то время как Альбертина рыдала в объятиях помощника повара, занимающегося приготовлением соусов, который ронял несколько слезинок в один из них – беарнский или голландский.
Иногда, поднимаясь к себе в кабинет, дон Паскуале натыкался на Сьюзэн Рэдсток, которая принималась стыдить его за то, что он позволяет гноить в тюрьме самого преданного из своих служащих – Фортунато Маринео. Директор стонал, ломал себе руки, будучи бессилен заставить выслушать и серьезно отнестись к человеку, руководящему гостиницей, в которой произошло два убийства. Дон Паскуале как раз собирался написать в адрес президента административного совета организации, которой принадлежала "Ла Каза Гранде", очередное прошение о переводе в другое место, как в дверь постучали. Раздраженным голосом он попросил стучавшего войти. Это был Пьетро Лачи.
– Что тебе нужно, Пьетро?
– Хочу предупредить вас о своем уходе.
– Ты уходишь?
– Ухожу.
– Но… Но почему?
– Она мне видится повсюду, дон Паскуале… В коридорах я слышу ее шаги… Она говорит со мной, когда ветер шевелит занавески… Мне кажется, она спрашивает, почему я ее покинул…
– Ты настолько любил ее?
– Больше всего на свете, дон Паскуале… И вот мне приходится уходить отсюда, иначе я сойду с ума… Извините, что покидаю вас в такую минуту, но я пропаду, если только не уеду из Сан-Ремо…
– Корабль тонет… С него бежит экипаж, и это естественно… К концу недели можешь уезжать…
Вслед за Пьетро в кабинет зашел Генри Рэдсток, и, поскольку директор неплохо говорил по-английски, ему не составило большого труда понять то, что говорил ему этот посетитель.
– Мистер менеджер, моя дочь влюблена в этого Фортунато… Прежде чем дать ему свое согласие или отказать ему в руке дочери, я хотел бы составить о нем свое собственное мнение, но как это сделать, если его держат взаперти?
– Вам следовало бы обратиться в полицию.
– Этот комиссар ничего не способен понять!
– И тем не менее, синьор, именно на него возложена задача найти убийцу моего заместителя Маргоне и Джозефины.
– Первый из тех, кого вы назвали, меня не интересует. А вот что до убийства второй, то хотелось бы, чтобы оно было раскрыто, поскольку от этою зависит счастье моей дочери. И раз уж итальянская полиция не способна этого сделать, я сам этим займусь!
– Вы?
– Я! Мне прекрасно известны методы работы Скотланд-Ярда!
– Ма ке! А вам не кажется, что это будет… не совсем законно?
– Ну и что! В Дюнкерке мы не задумывались над тем, что законно, а что нет!
Рэдсток уже успел вернуться в свою комнату к Люси, а дон Паскуале все еще недоумевал, почему англичанин заговорил с ним о Дюнкерке?