- Сообщить! Ты еще дай объявление в газеты! Добыча клада, к твоему сведению, - дело весьма интимное. Скажи спасибо, что оба бюста оказались пустыми.
- Спасибо.
- Тьфу, дурак!
- Я раненый, - оскорбился Гена.
- Ты не раненый. Ты контуженый. С детства, - с грустью констатировал бригадир. - Ну почему нельзя было просто свистнуть?
- Я не умею.
- Почему сразу не сказал?
- Я только потом узналь, когда попробоваль.
Глядя на подручного, который, поджав больную ногу, словно цапля, пытался устоять на здоровой, Потап проговорил:
- Если бы ты не был такой примитивной особью, то я бы давно заподозрил в тебе шпиона-вредителя.
Чекист хотел было разразиться речью о никчемности эфиопа, но дело не терпело отлагательства. С бюстами следовало покончить раз и навсегда.
Выведенный из строя подмастерье похромал к подъезду, чтобы занять теперь место наверху. Приплясывая от холода, бригадир схоронился за углом.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец, тихо свистя, с небес прилетел третий бюст и грянул оземь. Одного взгляда на его останки было достаточно, чтобы понять, что надежды кладоискателей не оправдались и на этот раз.
Ночной шум разбудил жильцов с нижних этажей. Некоторые граждане просто вышли из себя и зажгли свет, ясно давая понять, что терпение их небезгранично. Самые же решительные свирепо выглядывали из-за занавесок на улицу, стараясь, впрочем, остаться незамеченными.
Последний вождь приземлился без лишней помпы. Не попав в асфальт, он угодил в мерзлую клумбу и нехотя развалился на две симметричные части. Справедливо полагая, что если золото хранилось в одном из четырех бюстов, то теперь ему деваться просто некуда, радостно рыча, Потап бросился к месту падения…
Отсутствие клада он перенес стойко. В конце концов, отрицательный результат - тоже результат и кольцо вокруг драгоценного вождя значительно сузилось. К тому же после ревизии бюстов стратегические интересы бригадира всецело устремились к памятникaм, вес которых исчисляется уже не килограммами и даже не центнерами, а тоннами. Тоннами, - повторил Потап магическое слово, чувствуя, как волосы у него на голове пришли в движение.
Подмастерье был несколько озадачен, увидев товарища с пустыми руками, но в приподнятом настроении. Не давая никаких разъяснений, чекист прошел в комнату и быстро забрался в постель. Уже перед самым сном эфиоп не вытерпел и осторожно справился о результатах операции. Лишь по прошествии долгих десяти минут, когда казалось, что до утра бригадир не заговорит, Потап приподнял голову и веско ответил:
- Нахрапом обогащаются только дураки и получатели наследства. Удивляюсь, почему ты до сих пор не разбогател.
- А я еще наследства не получил, - сказал нахальный негр, когда Потап уснул.
В соседней комнате раздались подозрительные шорохи, но Тамасген не придал этому значения, приняв их за слуховые галлюцинации, явившиеся следствием напряженной трудовой ночи.
Глава 10. Секретный план Трумэна
В то время, когда бедные кладоискатели крепко спали, за стеной всего в трех шагах от них затевались и вершились крупнейшие финансовые операции, продавалась и скупалась недвижимость, открывались коммерческие банки, разворачивалось строительство парфюмерных комбинатов и судовых верфей. На карту ставились птицефермы и целые жилые кварталы. Выдвигалось предложение о приобретении двенадцатиэтажного небоскреба, в котором, в частности, помимо прочих, почивали заезжие старатели. Вопрос об их выселении ставился ребром. И то обстоятельство, что они все еще занимали жилплощадь в квартире № 96, следовало рассматривать как чистую случайность.
Эти грандиозные преобразования начались два месяца назад, когда Феофил Фатеевич неосмотрительно впустил на постой квартирантов - юную, только что зарегистрированную чету Тумаковых.
Молодожены въехали сразу же после свадьбы и уже вторую совместную ночь провели в арендуемых покоях. Запершись в спальне, они внимательно посмотрели телевизор, покурили и вскоре потушили свет. Буфетов только ностальгически вздыхал, ходил на кухню пить воду и вспоминал свою романтическую молодость.
Но за ночь супружеский диван не издал ни единого заслуживающего внимания скрипа. Тумаковы оказались людьми практичными и вместо того, чтобы предаваться глупым радостям медового периода, занялись делом. Они зашторили окна, проверили замок и сменили яркий свет на тусклый. При свете ночника они принялись обогащаться.
Супруг выпотрошил из свадебных конвертов деньги и трижды их пересчитал.
- Сколько было гостей? - угрюмо спросил он у жены.
- Пятьдесят девять человек звали, но за столом сидело семьдесят семь. Я сама видела.
- Сволочи! Сожрали больше, чем подарили.
В целях спасения первоначального капитала от инфляции было решено перевести его в иностранную валюту. Путем непростых арифметических действий к полуночи выяснилось, что весь семейный бюджет, за вычетом квартплаты, составляет сто семнадцать долларов по рыночному курсу. А если продать стиральную машину, то вполне можно было выйти на все сто пятьдесят. Но молодая воспротивилась и категорически отказалась расставаться с родительским подарком. Тумаков назвал ее мещанкой и неохотно записал в актив число 117.
Но если решение о конвертации было принято единодушно, то по поводу дальнейшего применения средств возникли разногласия. Глава семейства отдавал симпатии промышленным товарам. Хранительница очага настаивала на закупке шоколада.
- В Москву надо ехать, - говорила она, - за батончиками. Прибыльное дело.
- Не, - перечил супруг, - опасно.
- Почему опасно?
- Далеко везти. Ты ж по дороге сожрешь половину, я тебя знаю, - рассудил он здраво.
- Дурак, - подумав, ответила Тумакова.
- Сама дура, - также подумав, высказался Тумаков. - А батончики твои подъему не дают. Нужно брать галантерею, особенно заколки. Китайские такие, с белыми камушками. С них двойной подъем брать можно. Если вложим сто семнадцать, то выручим двести тридцать четыре.
Молодая хотела возразить, но сумма получилась настолько замечательная, что она уступила. Тем более, что после второй ходки за товаром и его успешной реализации получалось уже четыреста шестьдесят восемь.
- Эдька! - воодушевилась она. - А сапоги мне купим?
- Ладно, - снисходительно буркнул коммерсант.
Увидев себя утопающей в высоких замшевых ботфортах с золотыми пряжками, Тумакова радостно замурлыкала и чмокнула мужа в гладкую щеку.
- Только придется еще раз съездить, - озабоченно проговорил он, взбивая слежавшуюся подушку. - И сразу куплю себе "Сейко" механическую, как у заведующего овощным магазином у моста. Натка, сколько там у нас осталось?
- Восемьсот ровно. Ого-го. Да?
- Так себе.
- Может, еще чего-нибудь придумаем?
- Хватит на сегодня, я устал.
Придя к заключению, что заработать больше восьмисот долларов за ночь - тоже ничего себе, новобрачные удовлетворенно уснули.
Наступивший день был трудным.
Хотелось пить. Еще больше хотелось есть. Спать не хотелось совершенно, но это нужно было делать, чтобы не есть и не пить. Тумаковы лежали, отворотившись друг от друга, и тщательно жмурили глаза. Лишь изредка, потеряв терпение и убедившись, что партнер дремлет, один из них вставал и сердито бежал в туалет. В промежутках между туалетами виделись дневные сны. Эдьке мерещились новенькие, с фосфорным циферблатом часы. Они трепыхались на запястье, словно живая рыба, сверкали гранями и пускали солнечных зайчиков. К вечеру их массивный браслет уже натер Тумакову руку.
Хуже приходилось Натке. Когда замшевая обувь представилась ей после пятого побега в туалет, она почувствовала, что левый сапог явно велик и на пятке от него вздулась водянка. Отвлек ее от этой неприятности томимый голодом супруг. Он пихнул ее локтем и потребовал ужина.
Hа ужин квартиранты ели собственное сгущенное молоко и украденный у хозяина хлеб.
После трапезы занялись коммерцией.
- Ну и сколько там у нас? - поинтересовался Эдька, высасывая из продырявленной банки остатки молока.
Натка извлекла из-под подушки бухгалтерскую книгу и сообщила:
- Восемьсот, как и было.
- Не восемьсот, а тыща шестьсот, - поправил глава семейства. - Пока ты дрыхла, я поставил еще партию заколок.
- А не много? А вдруг столько покупать не будут?
Эдька помолчал, важно поковырял в носу и, покосившись на несмышленую жену, заверил:
- Бу-у-удут. Еще как будут. Изменим тактику - предложим теперь с красными камушками. Только покажу - всякие там дуры сразу разберут.
Тумакова насторожилась:
- Сразу? Тогда ты мне чтоб три оставил, одну заколку с белыми стеклышками и две с красными. Я давно такие хотела.
- Хватит с тебя двух, - строго заметил Тумаков. - Так ты все мои капиталы по ветру пустишь.
- Не твои, а наши.
- Мои!
- Наши! Наши, наши.
- Как это - наши, если я их сам заработал!
- А я? Я же вместе с тобой была!
- Ты! Ты только бухгалтерские работы делаешь, а я - мозговой центр. Я думаю!
- Подумаешь! Я тоже так думать могу.
- Ты не сможешь. У тебя по алгебре что было?
- Ну тройка.
- А у меня четверка!
- Зато у меня по пению - пять!
- При чем тут пение?! - горячился Эдька. В бизнесе надо вычислять, а не петь.
- А при чем тут алгебра? - не унималась Натка. - Вон Гетьпан с нашей школы дуб дубом был, а сейчас на машине ездит. А Надька Бровко золотую медаль получила, а сама теперь шпалы кладет.
- У Гетьпана вся родня сало продает. Я-то уж знаю. Так что пение тут ни при чем.
- При чем! Наши певицы многие, например, поглупей Гетьпана будут, а вон как живут.
- Сравнила! Они ж красивые.
- Он тоже неплохой.
- Так, может, он и в хоре поет?
- Может, и поет.
- Дура! Я ж тебе говорю, что твои Гетьпаны салом торгуют!
- А может, они и салом торгуют, и поют.
- Ага, прямо на базаре все вместе и поют. И Надька Бровко тоже поет. Положит шпалу - и споет, да?
- Да! - назло сказала Натка, понимая, что ставит тем самым Надьку в неловкое положение.
- Уф-ф, - вздохнул обессиленный супруг, - ты невыносимая. Будешь работать или нет?
- Буду. Только капиталы - наши!
- Ладно, наши, наши.
Не теряя больше времени на пустые разговоры, Тумаковы бросились наверстывать упущенное и насыщать местный рынок бижутерией. Эдьке удалось остаться в должности мозгового центра, а Натке - отстоять право голоса и овладеть половиной семейного состояния.
Опомнились предприниматели только через полтора часа, когда все женское население Козяк носило в волосах по две тумаковские заколки. Этих крайне полезных и пользующихся спросом украшений хватало и на каждого третьего мужчину. Тогда, по настоянию бухгалтера, дуэт сменил профиль и приступил к оптовым закупкам шоколада. Еще через час жители райцентра были обеспечены сим продуктом на год вперед с учетом трехразового питания в день. Состояние предприимчивой парочки достигло к тому часу ста восьмидесяти тысяч долларов.
Дело ладилось. Капиталы росли, как на дрожжах, увеличиваясь в геометрической прогрессии. Через месяц их было уже так много, что Тумаковы не знали, что с ними делать. Хранить такие деньжищи в арендуемой спальне было неудобно, и квартиранты решили обзавестись собственным банком. К исходу второго месяца Тумаковым стало тесно; родные безденежные Козяки их уже не устраивали. Их манили неосвоенные соседние райцентры и многообещающий Крым. В срочном порядке там скупались земли - побережье и плодородные сады. Для развития торговли была приобретена пара пароходов. На одном предполагалось возить на Чукотку бродячих собак для упряжек и выменивать на них у северных народов бивни тюленей. Другой пароход предназначался для поставки за рубеж наших эмигрантов. Две бухгалтерские тетради были исписаны цифрами. Новые прибыли в них уже не вмещались, и разбогатевшие капиталисты завели толстый "Альбом для рисования", на обложке которого красным фломастером было начертано:
СЕКРЕТНЫЙ ПЛАН ТРУМЭНА
Название плана составлялось из первых букв семейной фамилии и имен супругов. После того как для звучности вставили букву "Р", Тумаков вспомнил, что такую же фамилию носил известный американский миллионер. Молодожены сошлись во мнении, что подобное совпадение - хороший знак свыше.
В альбом были начисто переписаны все коммерческие операции, начиная с удачной перепродажи заколок и заканчивая последней грандиозной сделкой - приватизацией угольных шахт Донбасса.
Многие тайны хранились в плане. Там были такие махинации, которые еще никогда и никому не приходили в голову, а между тем они должны будут принести девяносто восемь миллионов долларов чистого дохода. Все было рассчитано, расписано и нарисовано. Оставалось только взять и быстренько осуществить весь план, что, разумеется, было делом времени.
Впрочем, чету Тумаковых занимал не только бизнес. Иногда они говорили и о любви. Обычно интимная тема начиналась так:
- Эдька, - говорила жена вкрадчивым голосом, испытующе глядя на суженого, - ты меня сильно любишь?
- Ну, - угрюмо бубнил Эдька, чувствуя подвох.
- Нет, сильно или не сильно? - настаивала Натка.
- Нормально.
- Ты меня не любишь, - оскорбленно произносила супруга и надувала губы.
- Да люблю, люблю!
- Нет, не любишь!
- Люблю, бляха-муха!
- Так, значит, - сильно?
Эдька отбояривался, как мог:
- Слушай! Я такого не понимаю. Любят или вообще, или вообще никак. Так вот я тебя люблю - вообще!
Добившись определенности, Натка требовала купить турецкую люстру или нутриевую шапку, глава семейства чаще всего упирался, ссылаясь на отсутствие наличных денег, вложенных в товар, но в конце концов сдавался, подтверждая таким образом свои пылкие чувства.
Последняя их любовная беседа затянулась до утра, когда старатели уже начали нетерпеливо ворочаться в предчувствии пробуждения.
Любовь вновь требовала доказательств. На этот раз она вымогала белый "мерседес".
- Давай лучше купим "вольво", - предлагал миллионер, - синюю.
- На синей пыль видна.
- А белый цвет - дурацкий.
- Он благородный. А может, ты меня не любишь?!
- Люблю.
- Купишь?
- Куплю. Только не сегодня. Сегодня уже поздно. Давай спать скорей, а то сейчас есть захочется.
- Смотри же не забудь, - пригрозила напоследок Натка. - А себе, если тебе так хочется, можешь и "вольву" купить, денег, слава богу, уже много.
Последняя фраза, долетев до сознания Мамая, заставила его раскрыть глаза. Он вскочил, кошачьим шагом вышел из комнаты и прилип ухом к соседней двери. В спальне было тихо. За спиной сконфуженно кашлянул Феофил Фатеевич.
- С добрым утром, - оглянулся Мамай, - у вас там кто-то ночует?
- Да, два месяца уж.
- Вы что ж, папаша, возле нас приют открыли?
- У меня там постояльцы.
- И что? Обеспеченные люди? - деловито осведомился Потап.
- А… я ж говорю - постояльцы.
- Почему сразу не предупредили? Нехорошо, папаша. Теперь радостная встреча сына с родителем может быть омрачена присутствием посторонних лиц. Он человек необычайно стеснительный. Я, кстати, тоже. Иногда. Не найдется ли у вас для лучшего друга вашего сына чашки чаю? С бутербродом.
- Конечно, - вздохнул Буфетов, приглашая гостя на кухню. - А за постояльцев вы не беспокойтесь, они днем обычно спят.
- В ночную смену трудятся? Железнодорожники?
- Они… эти… молодожены.
- Что вы говорите! Понимаю. Стало быть, деньги есть? А скажите, в карты они не играют? Впрочем… это не имеет никакого значения.
За завтраком Феофил Фатеевич предъявил старую желтую фотографию, на которой был изображен голый годовалый негритенок.
- Что это? - удивился Потап.
- Мой сынок… и… ваш друг, - всхлипывая, пояснил Буфетов. - Правда, похож?
- Вообще не изменился, - убежденно заявил бригадир.
- Мой мальчик…
Мамаю показалось, что перед ним все-таки девочка, но снимок был настолько мутным, а Буфетов - умиленным, что перечить он не стал. К тому же выяснение пола младенца сулило старателям некоторые бытовые трудности, и для верности бригадир незаметно расцарапал на фото то место, которое могло натолкнуть старика на определенные сомнения.
- Теперь вы меня понимаете, - лепетал отец, - это для меня такое потрясение.
- Понимаю.
- У вас есть дети?
- Не знаю, - не задумываясь, сказал Потап. - Должны быть где-то. Что вы на меня так смотрите? Вы на себя посмотрите. Вот вы уверены, что Гена ваш последний сын? Я не уверен. И я тоже знаю о своем папаше только понаслышке. Вам еще повезло. Геннадий - мужчина смирный. Когда он все узнает, то даже и бить вас, наверное, не будет. А вот если я своего когда-нибудь отыщу… Кстати, вы никогда не были в Кировограде? А то я оттуда родом.
- Н-не был, - шарахнулся Феофил Фатеевич.
Мамай смерил его подозрительным взглядом.
- А может, проездом… бывали?
- Б-бог миловал.
- Я так и подумал, - успокоил Буфетова чекист, зная, что тот врет.
Исполнителю народных танцев доводилось гастролировать в Кировограде в 1962 году, о чем свидетельствовала анонимная справка, изъятая у Сидорчука.
Лишний раз проверив свои сведения, Мамай не питал к этому факту никакого интереса. Тем более, что сам он бывал в Кировограде лишь однажды, да и то проездом, и видел его вокзал из окна плацкартного вагона.
Но ни к месту, ни к дате рождения Потапа данное обстоятельство отношения не имело.
Глава 11. Три свидания
Если сопоставить сутки с человеческой жизнью, то утро - это вовсе не зеленая юность, как покажется многим, а пора, когда приходит запоздавшая старческая мудрость, с высоты которой можно осмыслить пройденный путь и коснуться его никчемности. Именно утром чаще всего становится стыдно за проведенную сгоряча ночь.
Так рассуждал Потап Мамай, приплясывая по балкону и философски поглядывая вниз, к подножию дома № 12АБ, где еще теплились позорные следы ночного вандализма. Испытывая внезапный приступ самокритики Мамай был вынужден признать, что его легкомысленное поведение ни к чему хорошему, не считая подбитого эфиопа, не привело. Но убиваться долго по этому поводу у бригадира не было времени. Вновь вспыхнувшая привязанность к драгметаллам уже несла его к близким козякинским горизонтам. В кисельной пелене стали узнаваться местные ориентиры: столбы высоковольтной линии, водонапорная башня, диспетчерская вышка, крыша отеля "Роди", каркас новогодней елки, памятник… Памятник Ленину! Потап встрепенулся, словно боевой петух. Сердце его бешено запрыгало в деревянной от мороза груди. Время разбрасывать камни и время собирать камни прошло. Подходить к добыче золота теперь следует цивилизованно.
Было 8 часов 29 минут. Утро выдалось холодным и многообещающим. Не мешкая, чекист набросил пальто, повязал белый романтический шарф и ринулся в город.
Задача была серьезной. Употребляя военную терминологию, предстояло взять "языка".