Чего греха таить, времена были неплохие. Главным образом потому, что сами они были моложе, начальство относилось к ним неплохо (особенно к тем, кто не просто отсиживал на работе от звонка до звонка, а действительно работал). Случались на работе служебные романы, которые бурно обсуждались в коллективе, и это тоже вносило в жизнь известное разнообразие. Как-то весь Надеждин отдел обсуждал роман между программистом Васей Коромысловым и Леночкой Цветковой из сектора документации.
Вася был женат, и у Леночки была семья – муж, которого она за глаза называла Валерий Сергеич, и дочка Варенька. Она все время искала для дочки приличные книжки и игрушки (в те времена и то и другое было в страшном дефиците) и как-то по случаю раздобыла хорошую книжку Андерсена.
В этой книжке была малоизвестная сказка "Жених и невеста". Женихом и невестой там были господин Волчок и барышня Мячик.
– Какая хорошая сказка! – И Леночка прочитала, как господин Волчок говорит Мячику: "Не пожениться ли нам? Ведь мы все равно лежим в одном ящике!"
После этих слов в комнате наступила тишина, которую нарушила старая дева Ангелина Евгеньевна. Она громким, хорошо поставленным голосом проговорила:
– Прежде твоему Скамейкину нужно с женой развестись!
– К чему я об этом вспомнила? – проговорила Надежда, уставившись на неприступный экран монитора. – Ах, ну да... эта Ангелина Евгеньевна... как многие старые девы, она была со странностями, в частности, совершенно непонятным образом переиначивала фамилии сотрудников. Так, уже упомянутого Васю Коромыслова почему-то упорно называла Скамейкиным, начальника соседнего отдела Курочкина – Индюковым (кстати, этому надутому, самовлюбленному типу такая фамилия удивительно подходила), а Сережу Баруздина неизвестно почему превратила в Груздева.
Потом случился еще один забавный эпизод.
Время от времени, когда на работе не было аврала, начальство устраивало День здоровья, и отдел выезжал за город – если зимой, то на лыжах, в Кавголово или Юкки, если летом – на берег залива, в Сестрорецк или Солнечное...
А той осенью поехали в Заходское за грибами.
Народ разбрелся по сторонам, кто-то и вправду собирал грибы, кто-то выпивал, кто-то травил анекдоты. Сергей Баруздин, не интересовавшийся ни грибами, ни выпивкой, прилег на поросшем травой холмике и задремал, накрыв лицо яркой оранжевой кепкой.
Леночка Цветкова, которая усердно и безрезультатно искала грибы, набрела на этот холмик и, увидев издали в траве оранжевую кепку Сергея, радостно закричала:
– Подосиновик! Да какой большой!
Ангелина Евгеньевна, как всегда, оказавшаяся поблизости, охладила ее восторг:
– Это не подосиновик. Это груздь.
С этого момента Сережина судьба была определена раз и навсегда: он приобрел кличку Груздь, и никто в институте его иначе не называл...
– Груздь! – воскликнула Надежда радостно. – Наверняка это его пароль!
Она набрала это слово на клавиатуре, и – о радость! – компьютер принял пароль и открыл недоступный файл.
Прежде чем приступить к чтению, Надежда подняла голову и прислушалась. Снизу по-прежнему доносился шум пылесоса, но он стал немного тише – должно быть, Марианна Васильевна закончила пылесосить прихожую и холл и перебазировалась в более удаленные помещения первого этажа.
Успокоившись на этот счет, Надежда склонилась над экраном и начала просматривать открытый файл.
В этом файле, как ни странно, были сохранены письма. Как поняла Надежда, прочитав два первых письма, это была электронная переписка Сергея с его дочерью. С той самой Леной, которая вчера приехала в имение.
Видимо, Сергей дорожил этой перепиской и сохранял все письма в отдельном файле, предварительно удаляя их из почтовой программы, чтобы они не попались на глаза жене.
С первого взгляда письма показались Надежде немного странными: Сергей писал дочери так, как разговаривают с маленькими детьми. Впрочем, этому могло быть самое простое объяснение – он мало общался с детьми и не умел найти правильную интонацию. Ей нередко встречались старые холостяки, которые пытались разговаривать с пятнадцатилетними подростками так, как будто тем пять-шесть лет.
"Здравствуй, моя доченька, – писал Сергей. – Как ты живешь? Получила ли ты мои посылки? Понравилось ли тебе платье? Не ссоришься со своей мамой? Твоя мама хорошая, а если она иногда сердится на меня, ты на нее не обижайся. Она тебя любит, и я тебя тоже люблю. Твой папа".
Впрочем, ответные письма Лены вполне соответствовали той же интонации. Казалось, что их написал действительно ребенок – простые предложения, примитивная детская логика.
"Здравствуй папа, – писала Лена почти без знаков препинания. – Когда ты приедешь? Мама хорошая. Она меня любит но сердится когда говорю про тебя. Ты тоже хороший ты меня любишь. Ты прислал красивое платье. Только мама рассердилась и отдала его соседке. Я плакала. А когда ты прислал мне красивую кофточку она ее порвала. Пришли мне еще такую кофточку. А лучше приезжай сам. Ты мне только пишешь что приедешь а сам все не приезжаешь. А еще я просила чтобы мама пустила меня к тебе в гости но она очень сердилась. Так что лучше ты приезжай сам. Твоя дочь Лена".
"Здравствуй, доченька! – писал в ответ Сергей. – Я очень хочу к тебе приехать, только боюсь, что твоя мама будет сердиться. Я послал тебе еще разных вещей. А про то, что ты хочешь сама приехать ко мне, боюсь, это не получится... Но я поговорю с твоей мамой, возможно, она разрешит нам увидеться..."
"Странно, – подумала Надежда, – может быть, это очень давние письма? Может быть, Лена тогда действительно была совсем маленькой?"
Но некоторые письма были датированы прошлым и позапрошлым годом. Значит, ей тогда было никак не меньше двадцати лет... Странно! Очень странно!
Шум пылесоса в нижнем этаже затих. Надежда насторожилась. Нужно заканчивать и выключать компьютер, пока Марианна Васильевна не застала ее на месте преступления. На этот раз ей будет очень трудно оправдаться – ведь кабинет был тщательно заперт...
Однако прежде чем выключить компьютер, Надежда все же торопливо просмотрела файл до конца.
В конце, после писем, были размещены фотографии.
На первых фотографиях была девочка лет трех-четырех. Маленькая, с растерянным круглым личиком, белесыми ресницами и круглыми удивленными глазами, она смотрела в объектив с доверчивым ожиданием, как будто верила, что из него сейчас вылетит птичка.
Пожалуй, если представить это лицо через двадцать лет, оно может быть похоже на приехавшую накануне девушку.
Те же бесцветные глаза, светлые волосы, те же белесые ресницы...
"Что со мной! – думала Надежда. – Я стала чересчур подозрительной! Это уже переходит всякие границы! Девушка только что потеряла обоих родителей, а я подозреваю ее черт знает в чем!"
"Однако, – отвечал ей внутренний голос, тот самый, который то и дело подзуживал Надежду Николаевну на всевозможные авантюры, – однако эта девушка, которая представилась Леной Баруздиной, на самом деле брюнетка... ты же видела черные корни ее волос!.."
"Ну и что, – возражала Надежда своему внутреннему оппоненту, – волосы очень часто темнеют с возрастом! Тем более что с тех пор, как сделана эта фотография, прошло лет восемнадцать!"
Она пролистала детские фотографии Лены и дошла до следующих, на которых она была изображена подростком.
Однако здесь было сложно что-то сказать – эти фотографии были гораздо мельче, Лена была здесь не одна, а со своей матерью. Она как-то испуганно жалась к матери, двумя руками держалась за ее локоть, словно искала у нее защиты.
Надежда вспомнила первую жену Сергея Ольгу. Худенькая была, светленькая, чуть угловатая, с вечно испуганными глазами. Надежда мало ее знала, видела всего раза три. Сергей представил ей жену на каком-то спектакле, где они столкнулись в фойе. Билеты тогда распространяли на работе, так что везде и всюду можно было встретить сослуживцев – в кино, в театре, на выставке, на детском празднике.
Ольга тогда Надежде понравилась, возможно, она перенесла на нее свое хорошее отношение к Сергею. Они перекинулись несколькими словами, пока Сергей ходил за мороженым. Надежда сочла жену Сергея довольно симпатичной, удивилась только, отчего та даже в театре совсем ненакрашенная, и улыбка у нее была странная – губы улыбаются, а в глазах печаль.
На этих фотографиях Ольгу можно было узнать, только теперь ее молодость ушла, неяркая раньше красота совсем поблекла, и во всем ее облике проступили бесконечная усталость и безнадежность человека, ведущего непрерывную войну с жестоким и непобедимым противником – с жизнью.
Еще раз внимательно приглядевшись к фотографиям, Надежда подумала, что девочка на них кажется совершенным ребенком, несмотря на высокий рост и телосложение почти взрослой девушки. И одета она была как-то по-детски, и причесана старомодно. Как нынче подростки одеваются? Штаны какие-нибудь немыслимые, юбочки коротенькие, свитерок яркий... Про прическу лучше не говорить: что эти девчонки на голове устраивают – это уму непостижимо! Волосы в разные цвета красят, множество косичек заплетают, налысо бреются... Это они так самоутверждаются, со временем все проходит.
А тут сидит рядом с мамой такая скромная пайдевочка, платьице в клеточку или комбинезончик джинсовый, на кармане зайчик вышит... На голове – конский хвостик жиденький...
И волосы у нее были по-прежнему светлыми.
Надежда хотела взглянуть на следующую фотографию, но тут она услышала, как скрипнула ступенька лестницы под чьими-то тяжелыми шагами. Она поспешно закрыла файл, выключила компьютер и выскользнула из кабинета.
Едва она успела закрыть за собой дверь, как в коридоре появилась Марианна Васильевна с пылесосом.
Домоправительница подозрительно взглянула на Надежду и хотела ей что-то сказать, но Надежда Николаевна опередила ее и спросила, не звонил ли капитан Белкин.
– Никто не звонил, – недовольно фыркнула Марианна и проследовала в дальний конец коридора, чтобы приступить к уборке второго этажа.
А Надежда спустилась по лестнице вниз, пытаясь привести в порядок свои мысли и понять, что же она узнала.
Однако она не успела выйти в сад, как зазвонил ее мобильный телефон.
На дисплее высветился номер Милки Родионовой.
– Надя, это ты? – выпалила Милка.
– А как ты думаешь? – фыркнула Надежда. – Если ты звонишь на мой мобильник!..
– Ты сидишь?
– Нет, стою, – машинально ответила Надежда.
– Тогда сядь! Я такое узнала...
Но вместо продолжения из трубки донеслось какоето невнятное кваканье, а затем наступила тишина.
Надежда на всякий случай села в плетеное кресло перед журнальным столиком и выжидательно уставилась на свой телефон.
Через полминуты он снова зазвонил.
– Надя?! – донесся из трубки приглушенный и искаженный расстоянием голос Милки, прерываемый шорохом и треском. – Ты меня... – И трубка снова замолчала.
Да, все-таки в таких удаленных местах мобильная связь далека от идеала!
Надежда начала нервничать.
Через минуту телефон снова зазвонил, но на этот раз Надежда не услышала ни слова.
Тогда, не отключая трубку, она проговорила громко и отчетливо:
– Мила! Так у нас ничего не выйдет! Если ты меня слышишь, перезвони по стационарному телефону номер... – И она продиктовала номер, который прочитала на табличке, прикрепленной к телефонному аппарату, стоящему на столике.
На этот раз прошло минуты три, и Надежда уже отчаялась, но тут наконец зазвонил стационарный телефон.
На этот раз связь была отличная.
Надежда так обрадовалась этому, что не обратила внимания на негромкий щелчок, который раздался в трубке, как только она поднесла ее к уху.
– Надя, ну сейчас ты меня слышишь? – выпалила Милка.
– Слышу, отлично слышу! И незачем так кричать...
– Ну слава Богу! – Милка сбавила громкость голоса. – Ты сидишь?
– Сижу, сижу, давай уж рассказывай, что ты узнала, а то ты меня уже совсем заинтриговала!
И Мила подробно, с деталями и со вкусом пересказала Надежде свой разговор с бывшим профсоюзным деятелем их института Евгением Ивановичем Сметаниным.
Евгений Иванович уже давно был на пенсии, старые сослуживцы вспоминали о нем нечасто, и он обрадовался не самой Милке, поскольку виделся с ней едва ли не каждый день на "собачьем" пустыре, а ее интересу к прошлым временам. Правда, когда Милка навела разговор на семейные обстоятельства Сергея Баруздина, Евгений Иванович замялся и хотел поменять тему, но Мила его все же сумела разговорить.
– Дело давнее, – вздохнул Евгений Иванович, – теперь-то уж что... теперь это можно, что называется, предать гласности, а тогда Сергей просил никому не рассказывать. Он только потому и обратился ко мне, что я – мужчина и лишнего болтать не стану... А то, говорит, тетки наши, им только попади на язычок, в каждой комнате будут мне косточки перемывать...
Двадцать с лишним лет назад у Баруздиных родилась дочка.
Как все новорожденные, она была очаровательна, особенно в глазах своих родителей, однако врачи, осмотрев ребенка, сокрушенно покачали головами и сказали, что у девочки серьезная врожденная аномалия, и даже посоветовали родителям отказаться от нее.
– Поверьте, – сказала им заведующая отделением Марта Альбертовна, врач с огромным стажем, – поверьте моему опыту, девочка никогда не станет нормальной, и вас ждут огромные испытания. Лучше, если вы примете это решение сейчас. Вы люди молодые, у вас будут еще дети, и вам легче будет сейчас пойти на этот шаг, чем взять на себя такую непосильную ношу и потом, через десять или пятнадцать лет, осознать, что вы больше не в состоянии ее нести...
Но жена Сергея и слышать об этом не хотела.
– Это моя дочь, – заявила она, прижав к груди крошечное тельце, – и я не могу оставить ее на попечение чужих людей! Это было бы страшным предательством... хуже убийства... это моя плоть и кровь, и я никому ее не отдам!
Сергей, может быть, не был так уверен в своих силах, но поддержал жену и сделал на первых порах все, чтобы помочь ей с воспитанием больного ребенка.
Ольге, конечно, пришлось оставить работу.
В те времена прожить на одну зарплату было нелегко, тем более что больной девочке требовались дорогие лекарства и хорошее полноценное питание. Тогда-то Сергей и обратился к Евгению Ивановичу, взяв с него слово, что тот ничего не расскажет сослуживцам об их семейных проблемах.
Сметанин делал что мог – выбивал для Сергея материальную помощь, доставал для него дефицитные продукты и путевки в специальный санаторий. К каждому празднику он старался выделить Баруздиным продовольственные заказы и подарки.
Однако все это было каплей в море, и с каждым годом Баруздиным становилось все труднее и труднее.
Кроме того, со временем слова Марты Альбертовны облекались в плоть: становилось все заметнее отставание девочки в развитии, ее очевидная ненормальность. Ребенок практически не ходил, не мог самостоятельно есть, а самое главное – очень плохо развивался умственно. Девочка с трудом узнавала мать, до трех лет совсем не говорила.
Сергей уходил на работу и хотя бы там мог на какое-то время отвлечься, а Ольга одна принимала на себя основную тяжесть воспитания больного ребенка...
Она хваталась за любую соломинку, водила Леночку к врачам и бабкам-знахаркам, собирала какие-то лечебные травы, освоила все существующие виды массажа... Прочитала кучу книг на тему развития умственно и физически отсталых детей, изучила все методики занятий с ними.
Врачи только качали головами – медицина в данном случае была бессильна. Правда, они признавали, что материнская любовь творит чудеса.
Леночка хоть и с трудом, но научилась ходить, годам к пяти говорила так, что ее понимала уже не только мама, самостоятельно ела и пользовалась туалетом.
Время шло, каждое крошечное достижение ребенка давалось Ольге ценой огромного нечеловеческого труда. Она полностью забросила себя и семью, думала только о своем больном ребенке, больше в ее душе никому и ничему не было места.
Супруги все больше отдалялись друг от друга, каждый был по-своему одинок. Сергей проводил много времени на работе, иногда Ольга срывалась и упрекала его в том, что денег мало, что он специально приходит домой поздно, оставляет ее наедине с их общей бедой.
А Сергей все чаще вспоминал слова старой опытной докторши Марты Альбертовны и чувствовал, что она была права тогда, в роддоме.
Однажды Ольга не выдержала и прямо сказала мужу, что так больше не может продолжаться.
– Ну что же теперь делать? – безнадежно спросил ее Сергей. – Не можем мы отказаться от ребенка теперь, когда она привыкла к семье и дому, надо было сделать это раньше...
– Как ты мог такое подумать?! – вспылила Ольга. – Я не говорю, что собираюсь отказаться от своего ребенка! У меня такого и в мыслях не было! Леночка – моя плоть и кровь!
– Тогда о чем же ты говоришь?
И Ольга сказала, что хочет вернуться в свой родной город Зауральск.
– Там у меня родная мама, она не работает и поможет мне растить Леночку. Я буду с ней не одна... У мамы дом с садом и огородом, Леночка будет много бывать на свежем воздухе, к тому же все свежее, с грядки...
И Сергей понял, что жена выбирала между ним и ребенком – и сделала свой выбор.
Ольга переехала в Зауральск. Сергей посылал ей туда деньги. Первое время жена ему отвечала, они переписывались и перезванивались, но со временем Ольга все больше ожесточалась от трудной жизни и, видимо, начала винить мужа во всех своих несчастьях. Она перестала отвечать на его письма и звонки, хотя деньги принимала.
– А потом Евгений Иванович ушел на пенсию, и больше ничего о них не знает, – закончила Милка свой рассказ. – Представляешь, Надя, рядом с нами, можно сказать, почти на наших глазах разворачивалась такая драма, а мы совершенно ничего не знали!
– Потому и не знали, что Сергей этого не хотел. Ему вовсе не понравилось бы, чтобы весь институт обсуждал его семейные проблемы. Поставь себя на его место...
– Не дай Бог! Да, Надя, – спохватилась Милка, – а почему тебя все это так заинтересовало?
– Да так... есть тут обстоятельства... – уклончиво ответила Надежда. – Большое тебе спасибо, ты мне очень помогла...
– Что это за обстоятельства? – не сдавалась Мила. – Ты уж расскажи! Сама говоришь, что я тебе помогла, а ты молчишь, как партизан на допросе! Это нечестно!..
– Ой, Мила, что-то опять тебя стало плохо слышно! – проговорила Надежда и оборвала разговор.
И опять она не услышала щелчок, который раздался, когда кто-то положил на рычаг трубку параллельного аппарата.
Надежда вышла в сад, приводя в порядок свои мысли и переваривая информацию, которую сообщила ей Милка.
Нет, эта девица, которая представилась Леной Баруздиной, никак не похожа на недоразвитую. Конечно, с тех пор прошло много лет, и самоотверженный труд Ольги мог принести заметные результаты, однако какие-то следы врожденной аномалии должны были сохраниться. А эта девушка выглядит вполне здоровой физически и психически...
Кроме того, те письма, которые Надежда прочла в компьютере Сергея. Это были письма совершенного ребенка, а ведь они написаны совсем недавно... Значит, настоящая Лена Баруздина в лучшем случае достигла развития восьмилетнего ребенка, а эта особа – самозванка...