– В идеальном варианте – да, "Восточный вал" должен был бы проходить по берегу Волги, – согласился Лжегитлер во время очередного переезда. – Но мы упустили этот шанс. Как упустили и возможность закрепиться на Днепре. Все идет к тому, что в конце концов последним рубежом нашей обороны должны стать укрепления "Восточного вала", основы которого создавались и испытывались еще в первую мировую. Что вы думаете по этому поводу, Скорцени? – наконец не выдержал Зомбарт испытания полемикой с самим собой.
– Даже в том случае, если мы не успеем превратить наш "Восточный вал" в образец фортификационных сооружений, в представлении потомков он останется образцом великогерманского духа, наполняющего космические, земные и подземные сферы. Поэтому в любом случае следует ускорить работы по совершенствованию фортификационных сооружений "Регенвурмлагеря".
– Как раз об этом я и хотел бы просить вас, мой фюрер, – ухватился комендант за слова обер-диверсанта. – Кто-то должен сейчас же издать приказ о создании нового плана фортификации лагеря, а также о переброске сюда подразделения фортификаторов во главе с опытными инженерами, специалистам по дотам. – Скорцени болезненно поморщился, однако остановиться фон Риттер уже не мог. – Ну и, конечно же, нужны большие объемы цемента и металла, следует значительно увеличить финансирование…
"Стоп, кажется, мы зашли слишком далеко, – понял Скорцени. – Подобные обещания, а тем более – приказы, могут исходить, разве что от Гиммлера. В крайнем случае, его может издать Кальтенбруннер. Но лишь после согласования с рейхсфюрером СС".
Зомбарт хотел что-то ответить, но Скорцени, не опасаясь быть неверно понятым, властно опустил руку на плечо коменданту.
– Все это еще требует осмысления, бригаденфюрер, – мгновенно отреагировал Зомбарт, выводя из-под возможного удара и себя, и Скорцени. – И вообще, проявляйте инициативу. Если вам поручено создание "Лагеря дождевого червя", то из этого еще не следует, что вы и сами должны уподобляться дождевому червю.
– Извините, господин барон, но фюрер прав, – оскалился в победной улыбке обер-диверсант рейха, первым выходя из машины у какой-то выработки. И вслед за ним вышли все остальные, из обеих машин.
7
Спустившись со своего наблюдательного пункта, Штубер построил отделение эсэсовцев, которое все еще оставалось с ним, намереваясь двинуться на косу вторым эшелоном.
Он уже хотел вести это воинство к косе, когда ему вдруг доложили, что один из зомби ранен в грудь. Рана была не из легких, однако прямо во время боя зомби сам спустился с дерева и сидел теперь на склоне холма, оголив рану и привалившись спиной к стволу. Рядом с бинтом в руке стоял фельдшер-эсэсовец и молча, напряженно как-то наблюдал за "древесным стрелком".
– Чего вы застыли над ним, унтершарфюрер? – грозно поинтересовался Штубер. – Это что за ритуальная поза такая?
– Этот зомби только что разговаривал со мной.
– Так вы что, подошли к нему, чтобы перевязать или чтобы исповедать? Вы санитар или священник?
Лишь произнеся это, барон обратил внимание, что на самом деле раненый этот – не тибетец, как остальные из его подразделения, а каким-то образом затесавшийся в него славянин.
– В том-то и дело, что говорил совершенно спокойно, словно никакой раны у него нет, – не очень-то и оправдывался фельдшер. – Голосом усталого, но только не тяжело раненого, человека.
– Не подвергайте меня лавине своих сантиментов, унтершарфюрер, – жестко одернул его барон.
– А ведь при такой ране любой другой на его месте давно должен был бы отойти в мир иной.
– Ну и что тут странного? – только теперь, подчиняясь гневу штурмбанфюрера, фельдшер принялся перевязывать зомби. – Очевидно, просил о помощи.
– Да нет, совершенно спокойно произнес: "Умирать дважды подряд – это слишком. А главное, кто способен ответить, сколько еще раз мне предстоит умирать?".
Фельдшер, мощный детина, приподнял раненого, прижал к стволу сосны и в таком полустоячем положении ловко завершал перевязку.
– Он говорил еще что-нибудь?
– Кажется, ничего, – пожал плечами фельдшер и, окинув взглядом свою работу, надел на раненого френч и набросил на плечи шинель.
– А еще я сказал, – по-русски проговорил зомби, открыв глаза и спокойно, даже чуть вызывающе, глядя Штуберу в глаза, – что с радостью пристрелил бы тех нелюдей, которые превратили меня в такого вот нелюдя.
– Я не понял, что он произнес, – извиняющимся тоном молвил унтершарфюрер. – По-моему, он сказал это по-русски.
Они оба проследили за тем, как зомби сполз на землю и распластался на многолетней перине из слегка припорошенных снегом сосновых иголок.
– Зато я прекрасно понял его, – ответил Штубер. – Наши жрецы из "Лаборатории призраков" так и не осознали, что создавать зомби из красных русских, из коммунистов – бессмысленно: они рождаются зомби, воспитываются, как зомби, живут и мыслят, как зомби… И только в зомби-лабораториях эти коммунист-нелюди наконец-то становятся нормальными людьми.
… Последние двое из русского десанта оставили вещмешки и рацию и отходили налегке, пробиваясь к острову по пояс в ледяной воде. У десантников кончились патроны, но они поняли, что нужны немцам живыми, поэтому упрямо не сдавались. Взяв в руки ножи и, отстреливаясь лишь отборным русским матом, они упорно продвигались к острову, решив, что вряд ли кто-либо из преследователей решится пойти вслед за ними. Этот их ледовый бросок показался бы метанием в западне, если бы не догадка Штубера о том, что именно на этом острове и находится "лисий лаз", по которому они намеревались спуститься в карстовые пустоты.
Десантники еще только выбирались на берег, когда, подчиняясь приказу подоспевшего Свирепого Серба, двое зомби бросились в погоню. Причем, разбегаясь по кремнисто-болотной косе, они один за другим взмывали в воздух, чтобы в каком-то невероятном прыжке преодолеть почти половину искромсанного ледового пролива. Но, даже оказавшись – в одних френчах – в этой ледово-болотной кашице, они выпрыгивали из нее, проносились над водой как дельфины, чтобы, погрузившись, вновь совершить очередной прыжок.
На первого выбравшегося из воды зомби десантник набросился с ножом, пытаясь дать возможность своему командиру уйти. Однако ни силы, ни выучка были несопоставимы. Обученный восточным приемам, тибетец мгновенно обезоружил неуклюжего в своем разбухшем ватнике, насквозь промерзшего диверсанта и швырнул добытый у него нож в спину убегающему трусцой командиру. Нанеся поверженному рядовому несколько ударов тяжелыми коваными ботинками, он оставил его товарищу, а сам рванулся за раненым в плечо офицером.
Добив рядового десантника, они сломали две ветки ивы, подвели их раненому офицеру подмышки и с немыслимой быстротой доставили на косу, где его тотчас же напоили спиртом и затащили в теплое чрево подъехавшего броневика Овербека. Сейчас диверсант казался германцам намного ценнее, нежели оставшиеся на холоде зомби. Которых, впрочем, тоже накачали солидными порциями спирта и, утеплив шинелями, разместили на вязанках камыша между двумя наспех разведенными кострами.
– Этих обоих представить к Железным крестам, – обратился барон к Свирепому Сербу. – Они храбрые воины. Нам бы таких хотя бы пару тысяч, и мы прошли бы с ними от океана до океана.
– Их, зомби, к крестам?! – осклабился командир роты зомби-воинов. – Этих иллирийских шкуродеров?
– Считаете, что недостойны?
– Это они сочтут наши кресты недостойными себя. Они попросту не поймут, что это такое. Кому в этом мире нужны их, зомби, награды? Кому и когда эти шкуродеры способны будут предъявить эти награды, перед кем похвастаться?
– И все же лучших воинов мы должны каким-то образом поощрять. Воинские традиции следует чтить.
– И будем поощрять. Но самым естественным образом, то есть усиленными "порциями" женщин и жратвы. То и другое они обожают, в чем узреваю серьезную недоработку наших жрецов.
Штубер многозначительно, с сугубо мужской солидарностью взглянул на согревающихся зомби и проворчал:
– Только не вздумайте присвоить себе их "порции", гауптман. Обделять наших зомби-героев мы не позволим.
Свирепый Серб по-лошадиному заржал и что-то молвил в ответ, однако Штубер уже не расслышал, что именно. Его отвлек призывный, словно рев охотничьего рога, голос Вечного Фельдфебеля, который тащил за ворот одного из убитых диверсантов.
– Он все еще жив? – поинтересовался барон.
– К его счастью, уже нет. Но вы посмотрите, штурмбанфюрер, кто это! – швырнул тело к ногам командира.
Из чистого любопытства Штубер взглянул на лицо диверсанта и обмер: это был хорошо известный ему озерный перевозчик по кличке "Лодочник".
– Так вот, значит, кто подвиг партизан и русских диверсантов на это безумие!
– Но самое удивительное заключается вот в чем, – протянул Зебольд вполне прилично, очевидно, в Лондоне сработанное удостоверение личности, из записи в котором следовало, что у ног их лежит тело майора Армии Крайовой Кароля Чеславского. – Я дважды беседовал с этим бездельником. Кто бы мог узреть в нем майора Армии Крайовой?
– И, судя по всему, майора польской разведки.
– Но идти на такое задание с удостоверением майора разведки партизанской армии…
– Польский гонор. Предчувствовал, что погибнет, поэтому хотел продемонстрировать, кого мы с вами, фельдфебель, проморгали.
Зебольд растерянно развел руками, словно решил принять всю вину на себя.
– А ведь и в самом деле проморгали, господин барон. Единственное наше утешение – что возле лагеря этот "пшек" обосновался еще в бытность комендантом штандартенфюрера Овербека.
– Это называется "утешением для висельника", Зебольд. – Барон поспешно сунул удостоверение в карман и оглянулся на приближавшихся Овербека и Свирепого Серба. – Еще кто-либо видел это удостоверение?
– Никто. Какой-то эсэсовец забрал оружие, а также лежащую рядом рацию и понес к тягачу.
– Так что, рация русских находилась рядом с этим "пшеком"? Хотите убедить меня, что майор еще и подвизался у них в качестве радиста?
– Нет, радистом был один из русских. Даже мертвым он сжимал в руке лямку вещмешка, в котором находилась рация.
Штубер задумчиво кивнул, вновь оглянулся на штандартенфюрера и вполголоса пробубнил:
– В таком случае, Зебольд, считайте, что вы этого удостоверения тоже не видели. Тело предайте трясине вместе с телами других убитых диверсантов. И никакого лодочника, никакого майора Чеславского мы здесь не обнаружили. – Барон выдержал паузу, ухмыльнулся и уточнил: – Чтобы не вспугнуть остальных подпольщиков.
Не дожидаясь подхода Овербека и Свирепого Серба, они схватили тело убитого и, насколько хватило сил, зашвырнули в болото.
Уже сидя в кабинке тягача, Штубер прокручивал события, связанные с этой операцией. Она прошла удачно. Во всех отношениях. И не только потому, что группу диверсантов удалось ликвидировать задолго до того, как она укоренилась в карстовых пустотах "Регенвурмлагеря", откуда выкуривать её было бы сложновато. Удалось ликвидировать Чеславского, который до сих пор воспринимался здесь в роли благочестивого фольксдойча. В рапорте, составленном для Кальтенбруннера и штаба Гиммлера, эта экспедиция будет преподнесена как настоящая боевая операция, с убитыми, пленным и захваченной рацией. Единственное, о чем там не будет сказано, так это о причастности к событиям майора польской разведки по кличке "Лодочник".
– Древние любили подчеркивать: главное в ораторском искусстве заключается не в том, чтобы сказать все, что нужно, а чтобы не сказать того, чего говорить ни в коем случае нельзя.
Зебольд взглянул на Штубера, помолчал и снова вопросительно, непонимающе взглянул.
– Это вы, штурмбанфюрер, к чему?
– Так, философские воздыхания.
– А я подумал: может быть, к тому, что о майоре Чеславском способен проговориться плененный нами командир русских диверсантов?
Барон удивленно уставился на Зебольда и уже в который раз попробовал убедить себя, что все еще недооценивает этого старого служаку.
8
Стоя между Скорцени и лжефюрером, фон Риттер медленно – как на изношенных шарнирах – вращал шлемоподобной головой, переводя, таким образом, взгляд то на одного, то на другого. Он уже ни черта не понимал. Он привык к четким и ясным приказам и требовал, чтобы с ним тоже общались только на языке ясных, понятных приказов.
Однако лжефюреру было не до него. Пещера, в которой они оказались, архитектоникой своей напоминала величественный подземный храм первохристиан. Несформировавшаяся вульгарная псевдоготика его сводов и так и не пробитых до света божьего окон-бойниц, неподражаемо дополнялась подвесками разноцветных сталактитов. Освещенные двумя скрытыми за колоннами прожекторами, они и сами превратились в огромные светильники, органный, музицирующий замогильной тишиной свет которых мерцал между сводами и едва расчищенным полом подобно тому, как между поднебесьем и земным зазеркальем, музицирует северное сияние.
– Здесь и должен восстать тот самый, величественный храм "СС-Франконии", – взорвался гортанным рыком Скорцени, совершенно упустив из вида, что в присутствии фюрера и генерала СС, ему, оберштурмбанфюреру, пристало бы скромно молчать. – Именно здесь, в этом богом созданном храме, мы сотворим подземный Нотр Дам де "СС-Франкония", который будет потрясать наших потомков и через тысячу лет.
– Но только что речь шла о том, что ситуация на фронтах настолько сложна… – не удержался фон Риттер. Он привык к ясности.
Если только что было сказано, что все строительные работы, кроме сугубо оборонных, в "Регенвурмлагере" следует прекратить ввиду полной бесперспективности, размышлял он, то так оно и было сказано! Тогда к чему вести речь о храме? В конце концов, он, барон фон Риттер, всегда считался специалистом по оборонительным укрепрайонам, а не "храмовником"! Ибо такова воля Германии.
– Да к черту ситуацию на фронтах, барон! Все еще может измениться. Причем в течение одного дня. Поскольку высшим посвященным хватит и этого дня, чтобы весь мир содрогнулся перед мощью секретного оружия рейха, дьявол меня расстреляй. Но сейчас не об этом. Только что фюрер лично произнес эти слова: "Нотр Дам де "СС-Франкония", – прорычал первый диверсант рейха, хотя лжефюрер даже рта не открыл. – А значит, собор должен возникнуть. Причем возникнуть именно здесь.
Впрочем, комендант воспринял это обстоятельство спокойно. Если фюрер и не произнес их сейчас, то произнес раньше. Или же хотел произнести. По крайней мере Скорцени хотелось, чтобы произнесены были именно эти слова, которые Гитлер сомнению так и не подверг..
– А если фюрер произнес их, – продолжил тем временем Скорцени, – то звучат они как высшее благословение. Вы поняли меня, барон? Здесь должен находиться храм верховного жреца "СС-Франконии".
– Храм. "СС-Франконии", – то ли переспросил, то ли просто повторил фон Риттер, покорно и покаянно склоняя свою шлемоподобную голову.
Пещера и в самом деле представала перед ними прекраснейшим из творений природы, какие только можно было себе представить. И если всерьез вести речь о храме, то можно считать, что основную часть его Господь уже сотворил.
В свое время фон Риттеру не раз приходилось читать о катакомбных храмах первохристиан. Так вот, этот пещерный храм наверняка будет признан величественнейшим из них.
– И если вместо ликов святых ваши скульпторы сотворят в его иконостасе лики вождей рейха, – все еще не унимался Скорцени, – Господь простит вам этот грех еще раньше, чем простит его наш фюрер.
– Значительно раньше, – некстати подтвердил Лжегитлер, поддавшись магнетизму речи Скорцени.
– А главное, позаботьтесь о лике верховного жреца этого храма.
При этих словах фон Риттер поднял голову и уставился на исполосованную шрамами щеку Скорцени. И, словно бы сам Господь, направляя его взор, прошептал: "Это он и есть – лик, достойный лика верховного жреца и храма и всего "Регенвурмлагеря"!
– Непременно, господин оберштурмбанфюрер.
– И "Распятие", барон фон Риттер, "Распятие"!
– Простите? – поморщился комендант, увлекшись осмотром прямо над фюрером нависавшей сталактитовой люстры.
– Здесь обязательно должно появиться огромное, потрясающее воображение "Распятие"!
– Христа? – непроизвольно вырвалось у фон Риттера.
– Я понимаю, что вам бы захотелось увидеть здесь "распятие Скорцени". Причем не в каком-то там каменном воплощении, а в живую. Но, дьявол меня расстреляй!.. Потерпите! – Фон Риттер удивленно взглянул на своего адъютанта, но тот лишь непонимающе пожал плечами.
– Странно, что вы заговорили об этом, господин Скорцени, – не стал объяснять своей оплошности фон Риттер. – И что заговорили именно вы.
– Поскольку мой лик в терновом венке вас вполне устраивает.
– У вас вполне достойный лик для того, чтобы воплощать в его чертах лик верховного жреца храма, – вспомнил фон Риттер, что он все же старше, значительно старше оберштурмбанфюрера Скорцени по чину. – И вряд ли найдется мастер резца или церковник, который бы со мной не согласился. Но все же странно было услышать это предложение именно сейчас.
– Что… в этом странного? – поиграл желваками обер-диверсант.
– Вот именно… – поддержал его лжефюрер.
– Дело в том, что совсем недавно нам доставили прекрасного украинского мастера, специализирующегося по "распятиям", – сипло пробасил фон Риттер, поражаясь той власти, которую Скорцени обретает теперь уже даже над фюрером. – Правда, он больше мастер по дереву, а не по камню. Тем не менее к работе он уже приступил.
– Мастера по "распятиям", говорите? – хищновато улыбнулся Скорцени.
– Великого, потомственного мастера, который уже оставил после себя "распятия" где-то над Днестром. Во всяком случае, именно так его мне представили.
Скорцени покачался на носках сапог, хищновато ухмыльнулся и, склонившись над приземистым фон Риттером, внушающе произнес:
– Можете в этом не сомневаться, бригаденфюрер, – великого. Мало того, я продам вам одну вещую тайну: из далекой украинской Подолии штурмбанфюрер фон Штубер доставил его в "СС-Франконию" по моему личному распоряжению. И фамилия этого мастера – Гордаш. Орест Гордаш. Он же – Отшельник.
– Верно, это мастер Гордаш, которого мы зовем "Отшельником". – Обескураженно признал комендант. – Значит, это вы позаботились, Скорцени? Об этом – тоже вы? Виноват. Я должен был бы догадаться об истоках этого "явления мастера народу", – слегка смутился комендант. – Просто обязан был догадаться.
– Надеюсь, вы позаботились о том, чтобы мастера обеспечили всем необходимым?
– Он уже даже приступил к работе. Одним из созданных распятий мы с вами можем теперь полюбоваться.