Все это время Ник стоит в кустах как вкопанный и наблюдает за происходящим. Так бывает во сне: нипочем не можешь шевельнуться, даже пальцем не двинешь - будто столбняк напал. И вдруг он замечает пристально направленный на него взгляд Джимми.
- Ну что - интересно было, Мистер Доверие? - ухмыляясь во весь рот, спрашивает негр.
Ник не в состоянии ни мотнуть головой, ни ответить: тело по-прежнему не слушается его.
Джимми стряхивает столбик пепла с сигареты на мокрый живот Салли.
- Давай-ка, присоединяйся, - добродушно продолжает Джимми. - Тут и на твою долю осталось.
Ник в странном оцепенении, будто заколдованный, подходит ближе и останавливается над распростертой на земле девушкой. Глаза ее закрыты, губы запеклись.
- Шуруй, парень, шуруй. А то все треплешься… - подбодрил его молодчик.
Ник опустился на колени перед Салли - и вот он уже вошел в нее, медленно и осторожно. Острое наслаждение пронизывает каждую его клеточку, в ноздри ударяет запах женщины. Он убыстряет темп своих движений - и Салли чутко отзывается на каждый толчок, на каждое поглаживание.
- Еще, еще… - шепчет она призывно.
О чем-то весело переговариваются негры, - но Ник их не слышит: он весь погружен в обладание юной мулаткой. Он ласково гладит ее исцарапанные груди, нежно массирует перепачканный липкой спермой живот, потом прижимает Салли к себе все крепче и крепче, продолжая внедряться все глубже и глубже в ее мокрую пышущую жаром пещеру. Девушка невнятно бормочет что-то, обнимая Ника. Ее тело волной вздымается под ним - и все окружающее отступает куда-то в небытие. Они слиты воедино, вольно перетекают друг в друга…
И вот уже они на пике наслаждения - Салли отчаянно кричит от восторга, вцепляется зубами в плечо Ника - и…
И тут он проснулся. Вернулся в свою повседневную тьму. Пощупал рукой мокрую простынь и грустно усмехнулся.
Больше Салли ему не звонила. И не приходила ни в один из снов. Но Ник еще долго чувствовал свою вину перед девушкой. Глупо, конечно, но - вот так. Хотя, разумеется, мы не в ответе за свои сны. Но довольно долго Нику хотелось, чтобы эта Салли приснилась ему вновь, - и тогда он попросит прощения за происшедшее в подсознании.
В общем, благодаря сновидениям, жизнь Ника Паркера была чрезвычайно разнообразной. Он никогда никому не рассказывал об этой своей иллюзорной действительности - зачем? Ведь это его личный мир - и только ему одному доступен вход туда. Об одном только жалел Ник: обидно, что до сих пор ни один умник не догадался изобрести прибора для записи снов. Ему самому, понятное дело, от такого аппарата проку бы не было никакого, - но зато сколько людей радовалось бы возможности оставить вещественное свидетельство своих невольных грез. Можно было бы составить целые видеотеки.
Но один из своих снов Ник Паркер не любил и даже боялся его - но тот из года в год не отступался от него. Сон, в котором с документальной точностью раз за разом воспроизводились события давней душной ночи во вьетнамских джунглях.
2
Та ночь началась весело и беззаботно, да и как могло быть иначе: у пятерых из взвода истекал срок службы. Через три дня им предстояло возвращаться домой, в Штаты, - и даже не верилось, что это действительно так, что позади долгие-долгие месяцы, проведенные среди проклятых джунглей - душных, топких, коварных.
Отправляясь во Вьетнам, Ник Паркер совершенно не ожидал того, что будет столь тяжело приспособиться к здешнему климату: ведь он был родом из Флориды - казалось бы, те же субтропики, жара, влажность и все такое. И растительность почти та же, если судить по телевизионной картинке. Но Вьетнам оказался сущим адом для белого человека: болота с ядовитыми испарениями, отвратительные насекомые, от укусов которых руки опухали, превращаясь в багровые поленья, колючие кусты, оставляющие долго не заживающие, нагнаивающиеся царапины… Невесело усмехаясь, новобранцы называли Вьетнам испытательным полигоном ада - и были недалеки от истины. Особенно досаждала малярия - болезнь и сама по себе малоприятная, да и вдобавок, как поговаривали, дающая осложнения на половой аппарат. Достоверно никто этого не знал, - но только и было разговоров о том, что по последствиям малярия мало чем отличается от кастрации. И все эти напасти в совокупности угнетали куда более, чем сама война как таковая. А может, то был попросту психологический самообман?
Война представлялась как бы частью дремучих опасных джунглей, неким странным зловещим существом, обитающим в чаще и время от времени огрызающимся автоматной и пулеметной пальбой, отрывистым тявканьем минометов. Врага как такового словно не существовало - ни в одном из боев Нику Паркеру не доводилось отчетливо увидеть вьетконговца. Лишь иногда - смутный силуэт, мелькнувший в зарослях где-то в полумиле, да и то не сообразишь: то ли это фигура противника, то ли просто от напряжения померещилось. Сколько раз Ник нажимал на спуск своей М-16 - и всякий раз не был твердо уверен, что пуля его действительно может угодить в цель. В ночных боях он чувствовал себя даже увереннее - там, по крайней мере, можно было ориентироваться на вспышки выстрелов, на беглые строчки трассеров, хотя и тут приходилось вести стрельбу практически наугад. И когда доводилось увидеть пленных вьетконговцев, брало даже некоторое недоумение: при чем здесь эти худенькие желтолицые люди, похожие на подростков? Разве это - ОНИ? Нет-нет, не может быть: твой враг - сами джунгли, имеющие способность плеваться свинцом. И не победить их иначе как напалмом, единственный выход - выжечь проклятые заросли гектар за гектаром, превратив местность в пустыню.
А узкоглазые хлюпики со скрученными за спиной руками тут ни при чем. Разве способны были бы они убить здоровяка Стива Кросби, прошив его широченную грудь полудюжиной пуль? Разве под силу было б им оставить без обеих ног Фила Смита, весельчака бейсболиста из Чикаго? Убивали и калечили джунгли. Они и были врагом.
Прежние войны были, наверное, как-то очевиднее, что ли. Более понятными. Например, когда бились Север с Югом на той далекой, на гражданской. Потом войска начали все глубже и глубже зарываться в окопы и блиндажи, - но все же оставались ведь еще и штыковые атаки, и рукопашные схватки. Теперь же приходилось воевать с невидимками - и похоже было это вовсе не на войну, а на какую-то странную игру с причудливыми и до конца не понятными правилами: что-то вроде пряток со стрельбой. И только жертвы напоминали о том, что никакая это не игра…
Впрочем, смертей в их взводе было немного. Они обслуживали склад боеприпасов, а потому попадать под огонь приходилось нечасто. Постоянно, правда, мерещилось, что достаточно одной случайной пули - и все взлетит на воздух к чертовой матери, но это была иллюзия: боеприпасы укрывались самым надежным образом и реальная опасность грозила только от собственной халатности. Самое хлопотное в этой службе было - передислокация: погрузка, марш по джунглям под усиленной охраной, а затем - устройство новой базы. Но такое случалось нечасто.
Будничная служба была довольно монотонной: дежурства, оборудование укрытий. Больше приходилось орудовать лопатой, чем винтовкой. Склад опоясывала сеть траншей, тут и там были натыканы дзоты: хорошо хоть, земля мягкая. Ник ненавидел эту землю: черную, вязкую, пропахшую болотом землю джунглей. Они называли себя "лопатными солдатами" - все основания были для такого самопрозвания. Кожа на ладонях задубела от мозолей, и самая популярная шутка была такой: "Что будешь делать, когда домой вернешься?" - "Пойду работать землекопом".
Но физические нагрузки - отнюдь не самое трудное. Шел месяц за месяцем - и постепенно Ник явственно стал ощущать, что и душа его словно бы покрылась мозолистой коркой, что никогда уже не вернется светлая юношеская наивность и угрюмая печаль навсегда поселилась в сердце. И причиной тому - именно эти треклятые джунгли, по-вампирски тебя высасывающие. И с его товарищами по взводу происходило то же самое - Ник знал наверняка, хотя вслух об этом никто никогда не говорил. Да и как скажешь, как объяснишь такое сложное, трудноуловимое ощущение - что-то на грани мистики…
А может быть, сказывалось то, что рядом постоянно бродила старуха Смерть и ее пронзительный голос вторил крикам ночных птиц. Вот бы пристрелить ее, старую суку…
Но в тот день ни о чем таком не думалось: ведь скоро домой и - "зарою свой автомат там, где цветущий сад", как в одной песенке поется. Замечательный повод для того, чтобы хорошенько нарезаться, разве не так?
В блиндаже было душно, распаренные парни сидели без рубашек, и их крепкие тела лоснились от пота. Пойло было отвратительное - вьетнамская рисовая водка, которую контрабандой привозили шоферы. Но привередничать не приходилось.
Напротив Ника сидел его закадычный дружок Фрэнк Дэвероу и усердно занимался естествознанием: прижав спичечным коробком крупного черного таракана, обильно поливал бедное насекомое водкой. Таракан скреб лапками, дергал усами, явно недовольный алкогольным душем.
- Да отпусти ты его, - сказал Ник. - Зачем мучаешь животное?
- А ни хрена, - пьяновато отозвался Фрэнк. - Пусть глотает, тварь этакая. Должен же он сдохнуть от такой гадости.
- Ты-то не дохнешь, - резонно заметил Ник. - А ведь сколько галлонов уже выдул…
- Я - ч-человек. Мне положено, - туманно ответил Фрэнк, продолжая потчевать таракана.
- А я когда маленький был - тараканов боялся, - подал голос сержант Сэм Коллинз. - Думал почему-то, что они по ночам кровь сосут.
- А у меня корешок был - негр. Так он тараканов ел, - поделился Фрэнк.
Чернокожий Джо Баксли неодобрительно хмыкнул.
- Щелкал их, будто тыквенные семечки, - продолжал Фрэнк, не обращая внимания на реакцию Джо. - Только крылышки сплевывал.
- Тьфу, гадость! - поморщился Коллинз. - Прекрати, Фрэнк! Нашел тему…
- Да уж… - буркнул Баксли.
- Ну уж и гадость… - не согласился Фрэнк. - Откуда ты знаешь - разве пробовал? Может, они сладенькие. На, Джо, закуси.
- Кретин! - взорвался Джо.
- Ладно, Фрэнк, увянь ты, ей-богу, - урезонил приятеля Ник.
- Ну, не хотите - не надо, - сделал обиженный вид Фрэнк и отпустил таракана.
Тот зигзагами двинулся через стол.
- Ха, гляньте-ка: окосел, бедняжка! - довольно заржал Фрэнк.
- Да и ты, кажется, тоже, - неодобрительно заметил Коллинз.
- Да брось ты, сержант. Не гони волну, - отмахнулся Фрэнк. - Тебе небось просто завидно, что я сейчас туту - и домой, а тебе еще годик тут трубить.
- Ну вот еще - завидно. Может быть, мне тут правится, во Вьетнаме.
- Ого, ты и пошутил! У нормальных людей в печенках сидят эти вонючие джунгли! А ему, видишь ли, нравится! Большой ты оригинал, как я погляжу.
- А вот и нравится! - упрямо повторил сержант Коллинз. - Самое подходящее место для настоящего мужчины.
- Неужели? - изумился Фрэнк. - А по мне, самое подходящее место для настоящего мужчины между ножек у такой вот милашки.
И он ткнул пальцем в прикнопленную на стене блиндажа журнальную страницу из "Плейбоя", на которой вольготно раскинулась голенькая блондиночка.
- Хотел бы сейчас такую, сержант, а? - скорчил Фрэнк скабрезную физиономию.
Коллинз скривился:
- При чем здесь вообще бабы?
- Так-так-так! - оживился Фрэнк. - Так ты у нас гомик, что ли?
Он явно опьянел, глаза его затягивала мутноватая поволока, лицо было покрыто меленькими капельками пота.
Сержант было приподнялся с места, но сидящие рядом ребята из взвода придержали его.
- Кончай, Фрэнк, - сказал Ник. - Что тебе неймется? Чего цепляешься попусту?
- А что я такого сказал? - удивился Фрэнк. - Ну и так что ж такого, что гомик? Это бывает, тут ничего зазорного нет. Я против гомиков ничего не имею, честное слово. И если кому-то угодно обижаться…
- Фрэнк!
- Все-все, молчу, - покорно согласился Фрэнк. - Я вот только не пойму, что ему может нравиться в этой чертовой дыре. А, сержант?
- Действительно, - поддержал кто-то Фрэнка. - Если человек не мазохист, то…
- При чем здесь - мазохист? - холодно сказал сержант Коллинз.
Он медленно вытащил из-под скамьи винтовку.
- Эй-эй! - предостерегающе сказал Фрэнк. - Ты давай-ка не шали…
- Не бойся, Дэвероу, - усмехнулся Коллинз.
Он провел пальцем по зарубкам на прикладе М-16 - их было около десятка.
- Когда я уезжал сюда из Миннесоты, - медленно продолжал сержант, - то дал себе зарок: убить не меньше двадцати пяти косоглазых. Но пока не выполнил свой план и наполовину. А свое слово надо держать - особенно если дал его сам себе. Вот так-то, Фрэнк.
Ник почувствовал, что его слегка затошнило. Какая все-таки гадость эта рисовая водка.
- Тебе, Коллинз, надо было бы идти в авиацию, - сказал он. - Поливал бы с воздуха напалмом - и никаких проблем.
- Ну вот еще! - возмутился Коллинз. - Напалмом - это развлечение для маменькиных сынков. Это все равно что охотиться в курятнике с пулеметом. Мне бы в штурмовую группу, а не торчать на нашем дурацком складе, где не дождешься приличной заварухи.
- Нам и здесь доводилось попадать в переделки.
- Ерунда! Разве это настоящие бои!
- Ага, ему хочется повоевать врукопашную - чтобы желтомордые ему яйца оторвали. Они ему все равно без надобности, - продолжал валять дурака Фрэнк.
- Мне надо исполнить свой зарок - вот и все, - упрямо сказал сержант.
У Ника стало скверно на душе. Все они относились к войне, как к повинности, как к неприятной обязаловке, от которой не удалось отвертеться. Да, стреляли. Да, убивали. Но относиться к этому мерзкому делу так, как Коллинз… Что за дурацкий зарок? Ведь убивая других, ты постепенно убиваешь себя - так было, так будет, и никакая война тут служить оправданием не может. Ник не знал, скольких он убил здесь, во Вьетнаме, но чувствовал, что пережитое необратимо изменило его. Чтобы понять это отчетливее, нужно вернуться на родину, в привычную обстановку: вот тогда-то и скажется явственно разница между тобою прежним и тобою теперешним, вот тогда-то, возможно, и завоешь от тоски по утерянной наивности и будешь кусать по ночам подушку от сознания невозможности вступить в ту же реку - ведь не та она уже, не та, воды ее подкрашены кровью.
- Ладно, - махнул рукой Фрэнк. - Ты тут исполняй, чего хочешь, а мы - домой, девочек трахать. И пить нормальное виски. Верно, Ник?
Ник рассеянно кивнул.
- Я, как только вернусь, куплю сразу ящик хорошего ирландского виски, - вдохновенно мечтал Фрэнк. - Ты любишь ирландское виски, Ник?
- Я предпочитаю "Катти Сарк", - сдержанно ответил Ник. - С такой зеленой наклейкой, знаешь?
- Ну еще бы! Но я все-таки по ирландскому ударю. И пока весь ящик не выпью - с места не встану, вот честное слово, ребята!
- А как же девочки, Фрэнк? - поинтересовался Баксли. - Ты про них забыл, что ли?
- А я буду драть их, не отходя от ящика! Он будет стоять у меня в изголовье постели. Так что ты за меня не волнуйся - я своего не упущу. Установлю себе норму, как Коллинз: натянуть двадцать пять девок!
- А за какой срок? - осведомился Баксли.
- Срок? - переспросил Фрэнк. - А срок тоже будет - двадцать пять дней. В день по телке.
- Но тогда виски кончится раньше, - кротко заметил Ник.
- Да? Вот дьявол - действительно… Ладно, придется драть их по две-три сразу, - нашелся Фрэнк.
- А ты потянешь?
- Еще бы - после такого-то воздержания! Да я их на куски рвать буду!
- Жалко мне тебя, Фрэнк, - сказал Баксли.
- Это почему же? Не бойся - не надорвусь, - заявил Фрэнк, залихватски опрокинув в себя очередную порцию отвратительной водки.
- Да я не о том… Видишь ли, приятель: раз ты размечтался о куче девок - значит, тебя дома толком никто не ждет. Никому ты там не нужен. Иначе бы ты так хвост не распускал, Фрэнк.
Фрэнк опешил.
- Можно подумать, тебя кто-то ждет, - сказал он несколько растерянно.
- А вот это тебя не касается, - отрезал Джо Баксли. - Не твоего это ума дело.
Фрэнк побагровел. Заметив, что дело может принять нехороший оборот, Ник толкнул приятеля в плечо:
- Слушай, пойдем-ка отольем, Фрэнк.
Тот послушно встал и побрел вслед за Ником к выходу из блиндажа.
Свежий ночной воздух слегка отрезвил их разгоряченные головы. В воздухе стоял оглушительный треск цикад - шум от них стоял, словно на лесопилке.
- Не отходи далеко - еще, чего доброго, на змею наступишь, - предупредил Ник.
- Сволочь какая этот Джо, - угрюмо бурчал Фрэнк, орошая из своего шланга вьетнамскую землю. - "Никому не нужен…" Что он вообще знает? Пусть жрет своих тараканов и не вякает, кретин вонючий.
- Да брось ты, - урезонил его Ник. - Не обижайся. Двадцать пять девок и ящик виски - это совсем неплохо. Утомительно, правда…
- Я ему сейчас морду разобью, этому подонку, - продолжал ворчать Фрэнк.
- Уймись. И ширинку застегни.
- Чтобы он знал, этот Баксли, - долдонил Фрэнк, приводя в порядок свои штаны. - Думает, если он черный, то я постесняюсь врезать ему по харе?
- А что, разве тебя кто-нибудь ждет? - спросил Ник, чтобы отвлечь друга от кровожадных мыслей. - Ты мне об этом ничего не говорил.
- Ждет - не ждет… Сейчас, погоди-ка.
Фрэнк пошарил в нагрудном кармане, выудил что-то оттуда и щелкнул зажигалкой:
- Вот, Ник, погляди…
В руке у него была завернутая в полиэтилен фотография хорошенькой белокурой девушки. Она мечтательно улыбалась, глядя куда-то вдаль.
- Миленькая, - одобрил Ник.
- Еще бы, - охотно подтвердил Фрэнк. - И вот только она мне и нужна. А все разговоры про кучу телок - просто трепотня, разве ты не понимаешь?
Он бережно спрятал снимок обратно.
- А ты уверен, что она тебя ждет? - осторожно спросил Ник.
- Да, - твердо сказал Фрэнк. - Да, обязательно. И я ее ни на кого на свете не променяю.
- Не зарекайся, дружище. Жизнь длинная - мало ли что может случиться…
- Не тот случай, Ник. Тут совершенно особенное дело - такое, может, раз в сто лет случается.
- Дай Бог тебе не ошибиться, Фрэнк, - искренне сказал Ник.
Фрэнк в ответ только потрепал его по плечу. Когда они вошли в блиндаж, там стоял дикий хохот.
- Что у вас тут за веселье, мальчики? - спросил Фрэнк. - В сороковой раз рассказываете анекдот про ковбоя, который красил свою лошадь зеленой краской, чтобы соблазнить девицу?
- Нет, - давясь смехом, отозвался Коллинз. - Баксли вспомнил, как он в учебке в Ки-Уэсте помехи на сигнализации устранял.
- Это как же, Джо? Расскажи-ка еще разок, - попросил Фрэнк.
Джо Баксли, явно довольный тем, что ему удалось повеселить товарищей, принялся излагать историю сызнова: