Тридцать этажей - сколько это будет в ярдах? Но натренированный мозг безуспешно пытался решить столь простенькую арифметическую задачку…
- Ну что ты молчишь? Стыдно, да? Разумеется, стыдно. Ты прямо как нашкодивший щенок, Дэвероу. Пора платить, - а где же денежки?
Квадрат массы на скорость падения… Или масса на квадрат скорости? О Боже…
- Умоляю…
- Раньше надо было думать, дружок. Нам теперь остается только попрощаться с тобой. Жаль, конечно, что земля отнюдь не будет тебе пухом, но что ж поделать - от судьбы ведь не уйдешь…
- Не-ет…
Из носа хлынула кровь, заливая глаза, склеивая ресницы, а улица внизу стала, кажется, чуть ближе…
- Нет, говоришь? Ладно, приятель, тебе повезло. Мы сегодня добрые почему-то….
Неужели? Фрэнку показалось, что он ослышался. Вот сейчас эти страшные руки разожмутся - и…
- Послушай-ка внимательнее, Фрэнк. Ты ведь совсем недурной специалист в органической химии, ведь так? Тут такая оказия: мой химик попал в катастрофу - бедняга, не повезло ему… И вот образовалась вакансия. Ты меня понимаешь, Фрэнк?
А пропасть все звала и звала, улица внизу словно бы ощеривалась в гостеприимной улыбке…
Фрэнк Дэвероу собрал все свое мужество - и все последние способности к членораздельной речи:
- Я никогда… не сделаю этого для вас…
- Да брось ты - чего ломаешься, как целочка?
- Не-ет…
- Ах нет? Ладно, Сэм, бросай его. Сейчас, сосчитаю до трех… Раз… Два… Ну как, Фрэнк, надумал?
Ну вот и все. По счетам надо платить. Деваться некуда.
- Нет… Никогда… Делайте что хотите… Отпускай, сволочь!
- Ты, может, полиции боишься, Фрэнк? Так это ерунда! Тут ведь Невада - в нашем штате все законно, особенно для хороших людей…
- Я тебе сказал, гад: отпускай!
- Не очень ли ты спешишь? Я ведь могу сделать одну очень простую вещь… Навещу твою бывшую женушку в Майами. Как, бишь, ее зовут - Линн? Там у тебя и сынишка остался, между прочим…
- Ах вы, подонки…
- Что-что? Я не слышу? - переспросили с балкона.
Тридцать этажей - разве это высота?
"Жаль, что они не швырнули меня туда минутой раньше", - подумал Фрэнк Дэвероу.
А вслух с трудом сказал:
- Ладно, я согласен. Ваша взяла.
Брюс-авеню - и впрямь прекрасная улица.
9
Он редко вспоминал о Линн.
Фрэнк Дэвероу вообще предпочитал отсекать неприятные для себя воспоминания - не хотел взваливать на душу лишнюю тяжесть, забивать голову обременительными думами. Понимал, конечно, что это говорит в нем элементарный эгоизм, однако сделать себе поблажку, уступку так легко, так удобно… А совесть поворчит малость - да, глядишь, и успокоится: с нею договориться легко.
О своем детстве, например, он помнил только веселое и приятное, напрочь отбрасывая какие-либо унизительные и неприятные моменты вроде обид, нанесенных большими мальчишками или взрослыми. А подростковый период не хранил в памяти вовсе: период возмужания на пороге юности был слишком мучителен - вечные прыщи на лице, потные руки, страшная скованность в общении с девочками, изнуряющие занятия онанизмом, за которыми ему постоянно мерещилась перспектива стать в будущем импотентом… К чему беречь такой тягостный багаж - это явно лишнее.
Вот так же вышвырнул Фрэнк Дэвероу из памяти то, что произошло душной вьетнамской ночью. Хотя удалось это не сразу - зов Ника Паркера еще долго стоял у него в ушах, отчаянный, умоляющий зов.
Иное дело Билли: о сыне Фрэнк думал часто и мечтал перевезти его к себе в Рино, но тут все упиралось в Линн, которая наотрез отказалась отдать ему мальчика после развода. Это было для Фрэнка Дэвероу непреходящей болью, и лекарства от нее найти не удавалось. Он любил представлять себе, как они с Билли гуляют по парку, мастерят что-нибудь вместе или возятся с аквариумом, - и не было ничего горше этих бесплодных грез. И отрекаться от столь тяжкого креста Фрэнк не хотел - да и попросту бы не смог, даже при всем желании.
А память о Линн долго торчала в сердце острой саднящей занозой, но постепенно уколы ее притупились, а затем и вовсе сошли на нет. Их связывало очень многое: почти пятнадцать лет супружеской жизни да плюс еще период доармейского ухаживания, когда Фрэнк упорно и терпеливо пытался добиться расположения этой тоненькой белокурой девушки.
Они познакомились за пару лет до его призыва в армию - и были те годы сущим наказанием или нелепой комедией. Это как посмотреть. Какой-нибудь правоверный моралист, пожалуй, только порадовался бы на их тогдашние взаимоотношения - во всяком случае, на то, как вела себя Линн. Она была неприступной скалой, заколдованным замком, держащим круговую оборону фортом, а Фрэнк вился кругом назойливым комаром, безуспешно пытаясь найти хоть какую-нибудь брешь в непроницаемой железобетонной стене. Максимум, чего он добился, - это разрешения поддерживать ее за локоть во время перехода через улицу, но, как только они ступали на тротуар, рука девушки моментально выскальзывала из его пальцев.
Фрэнк порой проклинал все на свете, когда, проводив Линн после киносеанса, возвращался домой по темным улицам и едва передвигал ноги из-за нестерпимой ломоты в самом пылком и возбудимом месте своего организма. В такие минуты он ругал свою целомудренную подружку последними словами и в мыслях уже был готов либо навсегда закаяться встречаться с Линн, либо грубо и дерзко изнасиловать эту чертову недотрогу при первой же возможности. Но когда видел ее снова, все эти поползновения тут же исчезали бесследно, и монотонная осада начиналась сызнова.
Постепенно он даже возгордился, что имеет дело со столь высоконравственной особой. Возможно, в этом была доля мазохизма, но Фрэнк влюблялся в Линн все больше и больше, хотя таковое обстоятельство никак не мешало ему находить плотские удовольствия на стороне, разряжая свой измученный воздержанием аппарат в случайно подцепленных шалашовок, раздвигавших ножки без долгих уговоров. С ними он бывал бесцеремонен и ненасытен, словно бы отыгрываясь за неумение покорить Линн. Одним такая безапелляционная агрессивность нравилась, другие обзывали Фрэнка садистом и мужланом, но его мало трогало мнение всех этих проходных пассий: по-настоящему он вожделел только Линн.
Она превратилась в его сладкое проклятье: Фрэнк совершенно терял голову, улавливая девственный, молочный запах ее тела, видя ее скромно сдвинутые круглые коленки и нетронутые груди, выпирающие под платьем. Он не мог позволить себе ни единого сомнительного прикосновения, ни какого-либо нескромного взгляда - и ощущал себя рядом с чистейшей Линн гнусным распутником, мерзким животным, недостойным находиться подле столь невинного существа.
И пожалуй, самое обидное заключалось в том, что Линн при этом постоянно признавалась ему в любви, не чуралась называть его милым, дорогим, единственным, но тело ее по-прежнему оставалось запретной зоной.
И тем сильнее было потрясение Фрэнка после того, что случилось за три дня до того, как он надел солдатскую форму…
Он редко напрашивался к ней в гости, зная по горькому опыту, что в родных стенах она особенно сдержанна и чопорна, но на сей раз Линн сама пригласила его зайти на чашку чая. На сердце у Фрэнка было совсем невесело: в кармане шуршала призывная повестка, предстояло скорое прощание с гражданской жизнью, с утехами юности, да и учебу приходилось откладывать на потом… А Линн в этот день была как-то особенно задумчива и молчалива, - но Фрэнк совершенно не подозревал, что творится на душе у девушки.
Они долго пили чай с крекерами и мармеладом, разговор как-то не клеился, и Фрэнк наконец попросту уткнулся в номер "Нэйшнл джиогрэфик", лениво перелистывая страницы журнала.
- Я пойду приму душ, - сказала Линн, и он только небрежно кивнул в ответ.
Что ж, денек и впрямь жаркий. Он с раздражением рассматривал на снимках в журнале крутые крупы газелей, щиплющих зеленую травку, - они вдруг напомнили ему своим абрисом похотливые женские бедра. Ну вот, подумал Фрэнк саркастически, так скоро и до скотоложства дойду, до зоофилии - с этой неподатливой девчонкой.
Вдруг до него донесся шум води в ванной, и он напрягся всем своим существом, представив себе, как сбегают струи воды по свежему упругому телу Линн, как усыпана бисеринками капелек ее высокая грудь, как темнеют, влажнея, волосы на лобке… Фрэнка даже передернуло от столь откровенного видения, я его невостребованный дружок беспокойно шевельнулся в джинсах.
Нет-нет, нужно выбросить это из головы - только лишние мучения, не нужно себя дразнить несбыточными картинами. Он с отвращением швырнул журнал на столик.
И тут вышла Лина…
Фрэнк оторопел: она была совершенно обнаженной, лишь полотенце свисало через плечо, - и она шла к нему. Лицо ее было бледным и напряженным, но глаза неудержимо сияли, а на губах пробивалась ласковая улыбка.
- Ты что? - растерянно выдавил из себя он, а Линн все приближалась, и вот она уже совсем рядом, и Фрэнку казалось, что его взволнованное дыхание достигает нежной кожи ее живота, покрытой мелкими зябкими пупырышками.
- Я иду к тебе, милый, - шепнула Линн - и ее слова громом отдались в ушах Фрэнка.
Он не помнил, как скинул с себя одежду, все смешалось в его помутившемся сознании - успел только заметить, как Линн, расстеливая полотенце на диване, украдкой бросила взгляд на его набухшее мужское достоинство и зрачки ее чуть расширились.
И вот ее стройное белоснежное тело раскинулось перед ним - желанное и желающее.
Фрэнку приходилось прежде ломать целки - и никакого кайфа он в этом не видел: тупое и неблагодарное занятие. Тут, однако, был совсем иной случай: не целку он ломал, но - лишал девственности, и торжественная ответственность этого момента была ему полностью внятна.
Он долго целовал Линн, чувствуя, как ее свежее тело робко подрагивает под его осторожными губами, как постепенно расслабляются ее ноги, а груди, наоборот, крепнут, наливаются тяжестью, - и не узнавал сам себя. Он ли это, безжалостный трахальщик, привыкший ставить девок на уши, хлестать их по щекам и ягодицам, пихать свой наглый член в раззявленные рты? Оказывается, он совсем другой: ласковый, осторожный, бережный…
И когда настал наконец момент соития и его алчущий жезл, проникнув в святая святых любимой, ощутил неподатливую преграду, он нежно зашептал на ухо Линн что-то бессвязно-страстное - и вошел в нее мягко, одним сильным тычком, и заглушил ее короткий вскрик влажными горячими поцелуями…
Потом они долго лежали рядом, соприкасаясь бедрами, и когда Фрэнк решился наконец взглянуть на Линн, то увидел, что ее лицо словно светится изнутри, неуловимо изменившись, и понял, какое же это чудо - сотворение женщины.
Она попросила еще - и он смутился:
- Тебе же будет больно…
- Нет, нет, - жарко шептала Линн, притягивая его к себе-
И он выполнил волю любимой, взяв ее уже более сильно и настойчиво, все более распаляя пробужденную плоть Линн. Она почувствовала эту разницу очень хорошо и даже начала неумело подмахивать, стараясь, чтобы Фрэнк вошел в нее как можно дальше, и он постарался на славу, вламываясь, в жаркие глубины ее лона. Жалел об одном - что диван слишком мягок, податлив: чем сильнее был напор Франка, тем глубже погружалось тело Линн в этот предмет мебели, явно не рассчитанный на занятия бурным сексом.
Но в любом положении можно найти выход - и тогда Фрэнк, крепко обняв свою партнершу, сполз с дивана на пол, больно ударившись копчиком. При этом его скипетр продолжал находиться в Линн, которая, оказавшись в позе всадницы, сразу же начала такую бешеную скачку, что Фрэнк даже пожалел о своем маневре, чувствуя, как елозит его спина по жесткому паласу. Мелькнула даже сочувственная мысль: каково же было всем тем девочкам, которых он прессовал, повалив на пол навзничь…
Между тем Линн, войдя во вкус бойкого дела, перешла в яростный галоп и пришпорила его еще сильнее. Сладострастно постанывая, она мотала головой, и ее длинные белокурые локоны метались вокруг раскрасневшегося лица сумасшедшей метелью. "Только бы она мне не сломала…" - метнулась в сознании пугливая опаска, но тут же неудержимая сила словно подбросила его вверх - и фаллос выстрелил прерывистой очередью, заставив содрогаться все тело, будто от ударов электрического тока…
Когда Фрэнк очнулся от короткого сладкого забытья, он увидел Линн: она сидела на диване и ласково смотрела на него, обнаженного, беспомощно лежащего на полу.
- Ты мой герой, - восхищенно сказала она.
Он только слабо улыбнулся в ответ - спина болела неимоверно.
- А знаешь, - продолжала она, - я, когда стояла под душем, подумала: вот если ты сейчас войдешь ко мне - то я ударю тебя, закричу… И все было бы между нами кончено, понимаешь?
- Ну и правильно, - ответил Фрэнк.
Язык, однако, еще слабо его слушался.
- Ты такой молодец… Ты настоящий мужчина, честное слово.
- Еще бы… - выдохнул Фрэнк. - А тебе сейчас не было больно?
- Нет-нет, милый. Ну, может, совсем чуть-чуть… Но это даже приятно. Я никогда не думала, что это так великолепно.
"Ладно, я тебе еще не то покажу", - подумал Фрэнк с оттенком некоторой мстительности: все-таки лихо она его укатала.
- Послушай, - смущенно сказала Линн, - а тебе… Тебе не было противно?
- То есть?
- Ну, кровь тут…
- Нормально. Я горжусь, что сделал это, - ответил Фрэнк.
И не было в его словах ничего, кроме правды.
- Понимаешь, я давно хотела, чтобы… Ну, чтобы мы были вместе…
"Зараза какая, - возмущенно подумал Фрэнк. - А чего ж тогда молчала-то?"
- Я тоже, моя прелесть, - вслух сказал он.
- Я мечтала о тебе по ночам, я не могла уснуть, представляя себя в твоих объятьях…
- И даже ни разу не позволила себя поцеловать, - упрекнул Фрэнк.
- Но я боялась…
- Дурочка, чего же тут бояться? Ведь это же прекрасно, разве нет?
- Да-да, мой милый! Ты прости меня.
- Чего уж там теперь, - проворчал Фрэнк. - Чем продолжительней молчанье - тем удивительнее речь…
- Ой, как ты здорово сказал!
- Это не я, - признался Фрэнк. - Поэт какой-то - не помню имени.
- А разве ты любишь стихи?
- Гм… Иногда.
По совести-то говоря, он вычитал эти строчки в каком-то сборнике цитат на все случаи жизни. Называлась книжка - "Настоящие мужчины говорят красиво", а составила ее баба какая-то: ну, ей виднее, чего такого женщина хочет услышать от своего трахаля…
- Ты - удивительный! - с чувством сказала Линн. - Ты - лучше всех!
Фрэнк, разумеется, не стал спорить. И почувствовал некоторые угрызения совести: если б знала Линн, как разнузданно вел он себя со всякими случайными шалавами… Нет-нет, теперь-то он поставит на них крест навсегда - хватит, наигрался. Ему, почитавшему себя за неразборчивого похотливого кобеля, было немного странно так думать, - но тем не менее Фрэнк каким-то шестым чувством осознавал, что именно так и будет.
- Жарко, - сказал он. - Может, пойдем ополоснемся, Линн?
- Пойдем, - легко согласилась она и проворно соскочила с дивана.
Фрэнк сразу открыл душ на полную мощность, и колкие струи ударили по телу, пробуждая в нем новый прилив энергии. Линн стояла к нему спиной, и он водил руками по ее мокрым плечам, ощущая тончайшую прослойку меж своими ладонями и напряженной кожей, которая облегала ее плоть, - и в конце концов он не мог стерпеть при виде ее замечательного зада, омываемого беглыми ручейками, слегка выпячивающегося - как будто напрашивающегося на что-то такое…
- Нагнись-ка, - хрипло сказал он.
Линн послушалась - и ее округлые ягодицы коснулись его чресел… Теперь-то он знал, что делать: не раз уже ему приходилось брать женщину в такой позиции - но тут-то была она, Линн…
Фрэнк ощутил смущение: вдруг Линн подумает о нем что-то лишнее, поймает его на изощренности - ведь она подставила свою попку совершенно случайно, не догадываясь о возможных последствиях… Но желание оказалось сильнее всех сомнений и оговорок - то самое нечто, которым Фрэнк так гордился, тут же подало признаки жизни.
Он был не волен над собою: та штука, размеры которой он прежде определял как вполне стандартные (сверяясь с данными "Пентхауза" по поводу всяческих кинозвезд), приобрела вдруг совершенно умопомрачительные размеры - и ей уже ничего не оставалось другого, кроме как ткнуться между мокрых ляжек Линн.
- Ты что, милый? - прошептала она, запрокидывая голову таким образом, что ее намокшие волосы легли ему на грудь. - Чего ты хочешь?
- Тебя… - сказал Фрэнк, не имея другого объяснения, и, скрестив руки на животе Линн, заставил ее согнуться так, чтобы его настырный оккупант мог без помех вторгнуться в оккупируемые области.
Она тоненько пискнула, ощутив в себе столь здоровенную оглоблю, и спросила срывающимся голосом:
- Фрэнк, но разве так можно?
- Нужно, дурочка, нужно, - отозвался Фрэнк, вторгаясь все дальше в заветный альков.
И Линн поверила ему - он почувствовал это по тому, как ее круп начал навинчиваться на его торчащий гвоздь, изнывающий от желания.
- Ну, давай, моя девочка, давай, - шептал он, окунаясь - иного слова и не подберешь - в ее мягкое податливое тело..
Груди Линн легли в его ладони, и Фрэнк чувствовал как потвердели ее соски - словно кончики карандашей, которыми раскрашивал он в детстве картинки…
- Не может быть… - шептала Линн, вбирая в себя его мужскую силу.
- Может, может… - бормотал Фрэнк, ощущая как охотно распахиваются ворота заветного замка перед его атакой.
- Что же ты делаешь со мной?.. - простонала Линн, не забывая между тем вовсю вертеть наиболее выдающейся частью своего тела.
- Что? Что? Я потом тебе скажу - что…
Голос Фрэнка переходил в рык, и он уже готов был сказать Линн - ЧТО именно он с ней делает, но ему попросту не хватало воздуха на лишнее слово. Да и не до слов ему было сейчас…
- Какой ты…
Боже, что за задница у этой девчонки… И ты ходил рядом с нею два долгих года, не смея ни прикоснуться, ни рассмотреть как следует… Ну, бери же теперь ее, бери - пусть знает, как ЭТО должно быть!
И тут его босая нога предательски скользнула по дну ванны - и трепещущий пенис выскользнул из своего тесного убежища.
- Ах-х… - простонала Линн.
Фрэнк попытался удержаться на ногах, но силы уже изменили ему - и он вытянулся во весь рост на эмалированном днище.
- Ну куда же ты, милый?
Ее ноги вздымались над ним подобно колоннам храма, а между ними призывно зияла мохнатая святыня…
- Ой, прости, я поскользнулся…
- Ничего, ничего, мой дорогой… Сейчас все будет хорошо…
Линн заткнула пробку, и ванна начала заполняться. Вода подступила Фрэнку под бока, защекотала волосы на груди… А подрагивающий инструмент по-прежнему торчал на изготовку, готовый овладеть снова этой ненасытной девичьей плотью.
- Ну где же ты? - прохрипел Фрэнк.
- Я здесь…
Линн обрушилась на него сверху с такой силой, что часть воды шумно выплеснулась на пол ванной комнаты. Ее прицел был верен - она нанизалась на торчащий кол Фрэнка с такой точностью, будто проделывала это уже не первый раз.
- Ох-х…
Он чуть не захлебнулся от поднятой ее телом волны, но инструмент сработал безукоризненно - и два жаждущих тела тут же забились в экстазе.
"Опять она на мне", - с неудовольствием подумал Фрэнк, сглатывая попавшую в рот воду.