- Утопил в холщовом мешке и придавил камнем. Даже собаки не найдут.
- Ерунда! - скривился Леша. - Чуть разыграется шторм, он твой мешок вместе с камнем выкинет на остров, как окурок.
- Черт возьми! - взревел я, вскакивая со стула, и, путаясь в полах халата, стал ходить по кухне, как несколько минут назад это делал Леша. Нечаянно задел пустой стакан, стоящий на столе. От звона Леша скривился, как от боли. - Черт возьми, Леша, этот вечный маразм, когда нормальный человек должен ломать голову в поисках доказательств того, что он не верблюд! Да я завтра же снова поплыву на этот дурацкий остров, поставлю там палатку и буду жить целый месяц, оставляя свои отпечатки пальцев и дерьмо всюду, где только возможно! И пусть только хоть одна дрянь заикнется об уликах! Нет против меня улик и быть не может, потому что нет главного - мотива. Именно с мотива я начинал раскручивать каждое преступление, за которое брался, и очень быстро выходил на след преступника. Мотив определяет смысл каждого преступления, исключая только поступки душевнобольного человека! Чем сильнее мотив, чем он ярче выражен, тем с большей жестокостью уничтожает преступник свою жертву. Это аксиома криминалистики, азбучная истина! А та несчастная баба - кто она мне? Откуда я мог ее знать? Какой смысл выслеживать ее, гнаться за яхтой на весельной лодке и в конце концов убивать?
- Ты все правильно говоришь, - ответил Леша, выслушав меня. - Дай Бог, чтобы так же думали и наши менты.
- Кстати, о ментах! - вспомнил я. - В нашем отделении работает мой приятель - Володя Кныш. Когда моя фирма процветала, он работал у меня, а как накрылась - снова ушел в отделение. Наверняка он будет в составе бригады, которой поручат это дело. Надо будет завтра рассказать ему, что со мной приключилось.
- Не торопись.
- Почему?
- Воспользуешься своими связями, когда тебе будет совсем плохо. А пока к ментам не ходи.
- Ладно, я подумаю об этом на свежую голову.
Мы вышли во двор. Дождь прекратился, на черном небе пятнами высыпали звезды.
- А где Анна? - спросил Леша.
- Спит, наверное.
Он вскользь глянул на меня.
- Случайно не поссорились?
Вместо ответа я неопределенно пожал плечами.
- И по какому поводу, если не секрет?
- Из-за этого проклятого острова все не слава Богу… Кажется, она меня приревновала. Я так устал, что меня качало как пьяного. А она подумала, что я где-то наклюкался с бабой. - Я усмехнулся и снова пожал плечами. - Никогда не поймешь, что у них на уме… Ладно, не бери в голову, это наши проблемы, разберемся.
- Только из-за того, что тебя шатало? А при чем тут баба? - удивился Леша.
- Да я откуда знаю, отчего ей эта чушь в голову взбрела! Швырнула мне в морду какой-то плащ, зарылась в подушки - и молчок!
- Что? - не понял Леша. - Чем она в тебя швырнула?
- Женским плащом или накидкой - хрен его разберет! Я не стал выяснять, что это все значит. У меня тоже нервы на пределе. И вообще я ей не муж и не обязан отчитываться, где и с кем бываю. Даже если нажрался, даже если с бабой - ей какое дело? Разве я клялся в верности и любви?..
Я заметил, что Леша не очень внимательно меня слушает. Он смотрел сквозь ограду в темные заросли палисадника.
- Что там? - спросил я, невольно вглядываясь в ту же сторону.
- Мне показалось… - неуверенным голосом произнес Леша. - Коты, что ли?
Он повернулся и протянул мне руку.
- Держи! До завтра!
- Собственно, ты можешь переночевать у меня, - предложил я, но Леша уже открыл калитку и помахал мне рукой.
Я остался один. Хмель быстро таял в голове, и я снова стал мерзнуть. Зевнул, поежился и еще раз посмотрел в палисадник. Что там увидел Леша? Что его так напугало?
Я подошел к забору, оттянул в сторону ветку вишни. На меня посыпались дождевые капли. Несколько минут, стараясь дышать тихо, я всматривался в темноту.
- Эй! - негромко позвал я, потом сплюнул, вернулся в домик и запер дверь на замок, чего не делал уже, по-моему, несколько лет.
Ощущение смутной тревоги не покидало меня. Я снова прицелился на ополовиненную бутылку, но неожиданно посчитал алкоголь слабым утешением, заткнул ее пробкой и поставил в стенной шкаф. Взгляд мой упал на пухлый полиэтиленовый пакет. Я вытащил из пакета накидку, развернул ее во всю ширину, осмотрел, зачем-то встряхнул, будто она была пропыленной, и сразу уловил тонкий запах дорогих духов. Я не любитель шарить по чужим карманам, но надо было найти хозяйку накидки или на худший случай выяснить, как эта вещь попала на мою дачу. В левом кармане не было ничего, кроме маленького засохшего полевого цветка, а в правом я нашел сложенный в несколько раз лист бумаги.
Я развернул его, посмотрел на текст, написанный крупными неровными буквами, и с изумлением узнал свой почерк.
"Эльвира!
Что касается нашей с тобой договоренности, то можешь полностью положиться на меня, и пусть гарантом моего слова станут мои чувства, которые я испытываю к тебе. Твое решение о прекращении выплат по вкладам, конечно, несколько ошеломило меня, но, смею надеяться, это ни в какой мере не будет касаться меня. Требовать не в силах - ты для меня не тот человек, °т которого я могу что-либо требовать, но лишь надеюсь на то, что мои чувства обретут взаимность и ты будешь благосклонна ко мне. Но не денег ради я стараюсь. Все мысли - только о тебе. Ты заслуживаешь большего, и это большее мне по силам дарить тебе. Считай так: ты не возвращаешь мне деньги, а лишь оказываешь мне, твоему доверенному лицу и самому надежному другу, помощь в приобретении нашего с тобой общего счастья.
Слышал, что девятнадцатого ты отправляешься на морскую прогулку по своему излюбленному маршруту. Я найду тебя там, где ты меньше всего ожидаешь меня увидеть, но, надеюсь, встреча со мной будет тебе приятна.
Твой покорный слуга Кирилл. 17. 08. 95г. "
Под письмом красным косметическим карандашом хорошо знакомым мне почерком Анны было приписано: "ПОДОНОК!!!"
5
Анна не открывала глаза до тех пор, пока я не брызнул ей в лицо воду. Сначала она посмотрела на меня совершенно безумным взглядом, потом вяло оттолкнула от себя.
- Уйди, - тихо попросила она и снова опустилась на подушку.
- Анна! - позвал я и снова приподнял ее голову, чтобы она могла рассмотреть письмо. - Что это?
- Тебе лучше знать.
- Где ты взяла эту накидку?
- Послушай, Кирилл, - устало произнесла Анна. - Не надо разыгрывать передо мной комедию.
- Где ты взяла накидку? - повторил я.
- Ее принесли с лодочной станции.
- Почему сюда? Чья она?
- О-о-о! - завыла Анна, закатывая глаза. - Имей же ты мужество красиво уйти! Ты все правильно говорил: я тебе не жена. И нечего передо мной оправдываться.
- Да пойми же ты, глупая девчонка! - крикнул я и тряхнул ее за плечи с такой силой, что ее золотистые волосы взметнулись и закрыли лицо. - Я не имею ни малейшего понятия, чья эта накидка, почему она здесь и что это за письмо. Я не писал ничего подобного. Это сфабриковано против меня!
- Ты можешь придумать что-нибудь более правдоподобное? - спросила она, не открывая глаз.
Мне показалось, что я уже близок к тому, чтобы ударить Анну.
- Чья накидка? - сквозь зубы и с угрозой в голосе повторил я.
- Ее нашли в твоей лодке пограничники и под расписку отдали Моргуну, - с кривой ухмылкой ответила Анна, и я увидел, как ее глаза стремительно наполняются слезами.
Я скрипнул зубами в бессильной ярости. Анна опустилась на подушку, закрыла глаза, и по Щекам заскользили прозрачные капли. Я понял, что сейчас бесполезно убеждать ее в чем-либо. Сейчас она была совсем в ином мире, мыслила Другими категориями и не была способна поверить мне. Надо дождаться, когда она успокоится, когда выплачет все слезы, когда боль от мнимой измены притупится, и тогда спокойно обо всем рассказать.
Я выключил свет в комнате и снова вышел во двор. "Черт возьми, - думал я, - вокруг меня снова плетут сети. Только по счастливой случайности эта накидка с письмом не попала в милицию". Эльвира… Боюсь, завтра выяснится, что это имя убитой. Эльвира… Я прислушивался к звучанию имени, но не смог его вспомнить. Читал ли письмо Дима Моргун, начальник лодочной станции? Он мой приятель, раньше много помогал мне в частном сыске, хотя напрямую связан с местными уголовными авторитетами, не скрывает этого и гордится этим. Человек делает в сезон большие деньги - катает отдыхающих на "банане", дает напрокат водные мотоциклы, акваланги, лодки, катамараны, парусные серфинга, а заодно содержит на своей территории два открытых кафе, где всегда отличный выбор спиртного и закусок да готовы к любви пяток проституток. Дима, естественно, делится прибылью с авторитетами и милицией, обеспечивая себе надежную "крышу". В итоге все вокруг довольны: милиция - оттого, что на лодочной станции всегда порядок, чистота, никто не хулиганит, не ворует, не совершает никаких противоправных действий; авторитеты - оттого, что их не трогает милиция и исправно поступает прибыль; отдыхающие - оттого, что большой выбор услуг, устойчивые цены и полная безопасность.
Дима всегда охотно делился со мной информацией о наездах на станцию, которые хоть и редко, но все же были, о "гастролерах", заезжих рэкетирах и ворах, пытавшихся снять деньги на чужой территории. Он помогал мне, а я - ему, улаживая конфликты с пограничниками, которые время от времени арестовывали плавсредства и приостанавливали прокат. На верность Димы, естественно в определенных пределах, я мог рассчитывать. Если письмо прочел только он, то можно было облегченно вздохнуть, немедленно сжечь его и навсегда забыть о нем. Пусть даже в ближайшие дни всплывет имя Эльвиры - Дима будет молчать. Но пограничники, если они читали письмо, обязательно сообщат о нем и плаще в уголовный розыск. В этом случае письмо лучше сохранить, чтобы потом экспертиза могла провести идентификацию моего почерка и поддельного, которым написано послание.
Я еще раз прочитал письмо. Мой почерк скопирован неплохо, но кое-где автора заносило и буквы "р" и "к" в разных местах были выписаны неодинаково. И вообще подделка грубая, непрофессиональная. На месте автора я бы сочинил короткую записку из нескольких слов: "Встречаемся на Диком острове девятнадцатого". И точка. Здесь же автором овладела бурная фантазия. Он зачем-то приплел сюда любовь и денежные вклады. Никаких вкладов, счетов в банках и тому подобного у меня не было, нет и вряд ли когда будет. Это легко проверить, что тем самым подтвердит мое алиби.
Я немного воспрянул духом и подумал о том, что это письмо вместе с плащом, вопреки планам злоумышленников, станет не уликой, а моим алиби. Я завтра же покажу письмо Кнышу. С поддельными документами, печатями и подписями он часто имел дело и наверняка легко распознает в этом письме фальшивку. Таким образом я предупрежу возможный удар со стороны пограничников - их сигнал, если он поступит в утро, окажется запоздавшим и пройдет мимо цели.
Мягким чешским ластиком я стер слово, дописанное Анной в конце письма, полагая, что такая формулировка не совсем справедлива и к тому же не будет иметь принципиального значения для следствия.
6
Достаточно мне было услышать первую фразу, сказанную Кнышем по телефону, как я понял: труп женщины нашли, вся милиция района поднята на ноги.
- Старичок, сейчас не до тебя, - прогундосил Кныш в трубку. - У нас тут переполох. Позвони вечером. Или лучше дня через три.
- Всего одно слово, Володя! Я знаю, о чем ты говоришь, и могу быть вам полезен.
- Ты хочешь взяться за это дело, даже не зная, что случилось?
- Мне уже многое известно. Есть вещдоки.
- Хорошо. Мы сейчас выезжаем к центральному причалу. Подходи туда, там поговорим.
Анна демонстративно не разговаривала со мной и на мое выдавленное сквозь зубы "добрутро" никак не отреагировала. Выглядела она неважно: глаза подпухли, на щеках - невралгические пятнышки. Мое сердце сдавила жалость к девушке. Я, конечно, должен был подойти к ней, обнять, успокоить, дать возможность Анне выплакать последние слезы на моей груди, но мне мешала дурацкая гордость и осознание собственной правоты. А может быть, я боялся снова приблизить ее к себе? Разрыв произошел, самое болезненное позади, и все теперь станет на свои места. Она уедет, со временем забудет меня, полюбит более достойного гражданина, чем я, и станет счастливой. "Пусть будет так", - подумал я, спокойно глядя на то, как Анна собирает свои вещи и складывает их в большую спортивную сумку.
- Ты мне ничего не хочешь сказать на прощание? - спросила она, когда собралась и закинула сумку на плечо.
- На прощание? - переспросил я и как дурак наморщил лоб, словно усиленно думал, что бы сказать ей. - А ты разве уходишь?
- Ухожу.
- Собственно, я тебя не прогоняю.
- Не хватало, чтобы ты посмел выгнать меня.
- Куда же ты в таком случае намылилась? Анна смотрела на меня, покусывая губы.
- Кирилл, - сказала она, но осеклась, передумав продолжать, круто повернулась, вышла через калитку и с грохотом захлопнула за собой металлическую дверь.
- Скатертью дорожка, - негромко произнес я, без особого сожаления глядя вслед девушке. "А вообще-то я сволочь еще та, - мысленно добавил я. - И правильно Анна сделала, что ушла. С такими говнюками, как я, вообще никаких дел иметь не стоит. Их надо всячески избегать, как сумасшедших сифилитиков".
Этого короткого сеанса самоуничижения оказалось достаточно, чтобы привести в рабочее состояние свою совесть. Через несколько минут мне позвонил Леша, и я, разговаривая с ним, быстро забыл о всех обидах, которые вольно или невольно нанес Анне.
- Зря ты все-таки это сделал, - сказал Леша, когда я сообщил ему о разговоре с Кнышем. - Возьмут они тебя на крючок - не сорвешься.
Мы условились встретиться с ним там же, у причала. Я бежал по шоссе вдоль крепостной стены, испытывая удивительное чувство легкости и силы, какое бывает, когда избавляешься от проблем, созданных самим собой. Я ценю мужиков, настоящую мужскую дружбу. В ней нет сентиментальных эмоций, чувств, слез, условностей и абстракций, называемых любовью. Зато есть поступки, которые эту дружбу и определяют. Анну я долгое время считал своим другом. Мы многое пережили с ней, последние два года нас объединяли одна судьба, одни испытания, одни цели и, естественно, общая постель. И все было бы хорошо, если бы эту дружбу не стали портить совершенно противоречивые, разнополярные цели. Анна, оказывается, хотела выйти за меня замуж. Я же в отличие от нее жениться вообще не планировал в ближайшее десятилетие, чего никогда от нее не скрывал. Тут-то и нашла коса на камень.
"Расстались так расстались, - думал я, сбегая по ступеням с Рыбачьей на Приморскую. - На все воля Господня".
Приморская улица, сколько я себя помню, всегда была руслом, щедро заполненным по утрам потоком отдыхающих, устремляющихся к морю. Спускаешься по ней вниз в разгар сезона - и не видишь моря. Лишь бронзовые спины, белые панамы, надувные матрацы, круги, подстилки да клубы пыли из-под частокола ног. И лишь только когда людской поток выносит на пятачок перед причалом, восторженно восклицаешь: "Ба-а! Да тут еще и море есть!" Теперь Приморская, как Рыбачья, Морская и другие райские улочки, почти безлюдна - будь то утро, день или вечер. На калитках сиротливо висят таблички с рисованными дельфинами, пляжными зонтиками и надписями: "Сдается комната". Предложение есть, спроса нет. Обнищал народ. Море стало не по карману.
Я вышел к причалу. Вопреки моему ожиданию, на пятачке толпилось уже достаточно народу. Там были и малочисленные отдыхающие, и местные зеваки. Посреди причала стояли машины "Скорой" и милиции. Несколько мужчин в форме усталыми голосами, усиленными мегафонами, просили людей разойтись. Женщина средних лет с выкрашенными фиолетовыми чернилами волосами ходила восьмерками среди толпы, отчаянно размахивала руками и о чем-то безостановочно вещала пронзительным голосом. Я разобрал лишь одну фразу, которую она повторяла, как лозунг на митинге: "Не дадим себя ограбить! Не дадим!" Небольшая группа старушек обступила синюю будку, в которой когда-то сидела билетерша экскурсионного бюро. Старушки тыкали пальцами в какие-то списки, наклеенные на стенку, и, перебивая друг друга, неистово спорили.
Толпа росла с каждой минутой. Я встречал знакомые лица: диспетчера автовокзала, продавщицу центрального гастронома, несколько женщин из поликлиники. Дима Моргун, держа под руку начальника райотдела УВД, прохаживался по причалу и что-то говорил ему. Смешавшись с толпой, я искал Лешу и прислушивался к разговорам. Несколько раз я услышал фамилию "Милосердова". Женщина с фиолетовыми волосами, не обращаясь конкретно ни к кому, громко говорила:
- Ну и что?! Мы тоже скорбим! Но дружба - дружбой, а табачок - врозь! Не надо усугублять нашу скорбь! Надо все по-честному решать. Неужели никто, кроме Милосердовой, не знает, где деньги? Это обман, товарищи! Надувательство чистейшей воды! Мы скорбим, но мы требуем вернуть свои деньги!
Она ходила от одного к другому и достаточно быстро заводила толпу. Кто-то уже поднял над головой лист ватмана с кривой надписью: "МИЛОСЕРДИЕ"! НЕ ГНЕВИ ДУШУ УБИЕННОЙ! ВЕРНИ БАБКИ!"
Я протиснулся к группе милиционеров и увидел Кныша. Тот был хмур, неприветлив и все время держал у щеки радиостанцию, словно компресс на флюсе. Рация шипела, трещала, что-то спрашивала сухим надтреснутым голосом, и Кныщ односложно отвечал. Он увидел меня, сдвинул фуражку на затылок и пожал плечами, словно я что-то спросил у него.
- Ты видишь, что делается? - сказал он, кивая на толпу. - Попалась одна провокаторша, и народ уже не успокоишь.
- Кто такая Милосердова, Володя?
- Ну вот, - разочарованно ответил Кныш. - Хочешь взяться за дело, а не знаешь самого главного. Это генеральный директор акционерного общества "Милосердие"… Секунду!.. Слушаю, "седьмой"! - переключился он на радиостанцию. - Да, они уже плывут сюда. Народу больно много, мы сами не справимся. Возможны беспорядки. Еще хотя бы человек пять…
"Акционерное общество "Милосердие", - мысленно повторил я и вспомнил огромные рекламные щиты с крупной фотографией симпатичной бабушки в цветастом платочке, пьющей чай на веранде с видом на море. Самое популярное на побережье АО, обещавшее что-то около трехсот процентов годовых по частным вкладам. Наши местные пенсионеры из-за своей нищеты, кажется, совсем с ума посходили - все повально стали акционерами "Милосердия". Я помню, как поселок регулярно обрастал легендами про каких-то счастливцев, которые всего за год баснословно разбогатели на акциях. К причалу быстро приближалась злополучная яхта, окруженная эскортом милицейских быстроходных катеров. Метров за сто она снизила ход и дала пронзительный сигнал. Народ затих, все повернулись в сторону моря. На причал пробивалась еще одна машина "Скорой помощи", часто и нервно сигналя, заставляя людей расступиться.