Лишь одно облачко омрачало радостное единение семейства Супрун со съемочной группой: у Тошика и многоопытной Катерины Галанкиной ни с того ни с сего вдруг тоже вспыхнул роман. Собственно, ничего удивительного в этом не было. Даже сама Нелли Ивановна признавала, что связь зрелой, повидавшей виды, но пылкой женщины и свежего любопытного мальчика вполне естественна. Она говорила себе: такое со всеми случается, что-то подобное должно было произойти, долго это не продлится, это чистая физиология. Катерина еще далеко не худшая из бывалых стерв, какие могли бы подвернуться ребенку. Все-таки она известный режиссер и замужем и тому подобное. Но материнское сердце ныло. Вид Тошика, тающего от сексуальной горячки, вызывал у Нелли Ивановны тоску. Невозмутимая Катерина с ее властными и расхлябанными замашками так и стояла перед глазами несчастной матери. Даже живопись Нелли Ивановны в последнее время все чаще бывала выдержана в непроглядно-мрачной гамме.
Сестра Саша тоже не слишком жаловала Катерину. Она пробовала обратить внимание брата как на кривоватые Катеринины ноги, так и на собственных красавиц подруг. Пока из этого ничего не получалось.
В целом жизнь Тошки в съемочной группе протекала так интересно и радостно, что организовавший ее Валерик очень удивился, когда его протеже вдруг заявил по телефону:
- Ты меня втравил в дерьмо!
- Откуда дерьмо? Все так хорошо шло, - не поверил услышанному Валерик.
Тошик, держа мобильник возле уха, углубился в кусты сирени и бузины за павильоном номер 1. Он проводил взглядом внушительную фигуру майора Новикова. Майор прошагал к соседнему зданию, и Тошик продолжил:
- Шло-то хорошо, только все вышло. У нас тут какого-то мужика ножом пырнули. Прямо в кабинете у Карасевича!
- Ты сам видел?
- Как пырнули? Нет, конечно. Я и самого мужика не видел, только фото. Противный, мертвый, глаза под лоб - прямо мороз по коже. А Карасевич куда-то смылся. Менты нас весь день пытали: кто чего видел, кто что вчера делал?
- Любопытно. Только где тут дерьмо? У тебя алиби нет, что ли?
- Вроде бы есть. Но ты пойми, работа встала! До выяснения обстоятельств. Скажу я тебе, Валерик, одно: женщинам не верь, а главное, никогда их не люби. Они все садистки. Они способны первого встречного приковать наручниками к кровати!
Розовое на стенах, розовое на потолке. Почему розовое? Наверное, на софит поставили фильтр? Солнечный свет не может быть настолько ядовитым. Противный, неубедительный, тошнотворный цвет… Ну вот, так и есть - тошнит. Тошнит невероятно. Попить бы…
Ага, все-таки это не фильтр. Просто штора розовая. Откуда же, откуда взялась такая пошлятина? Хорошо бы закрыть глаза, но там, под веками, совсем уж дичь творится: все кишит красными пятнами, живыми червячками, огненными жилками. Кишит и бьется в правый висок. О, вот где собралась вся боль и тошнота!
Да где же это он? Что это? Бред?
Федор Витальевич Карасевич лежал в чужой кровати в чужой квартире. Он трудно поводил больными горячими глазами и ничего не узнавал. Видел розовые, в атласную крапинку обои, шкаф с резьбой, какой-то пуфик. Спальня? Чья спальня? Мебель новая, потому что пахнет нежило, как в магазине, - деревом и лаком. Дорогая мебель…
Карасевич долго силился разглядеть что-то темное, плавно-округлое, высившееся у него в ногах. На минуту ему даже привиделся степной курган, подернутый пыльным золотым туманцем. Но тут же он понял, что это резное кроватное изножье. А изголовье обито стеганым скользким атласом - он ощупал его, закинув назад руку. Рука была бессильная, но все-таки своя, в мелких черных волосках. Больше Федя не узнавал здесь ничего.
Он пошевелился под одеялом, понял, что совершенно голый, и застонал. Очень хотелось, чтобы ему принесли сейчас его одежду, воды, а еще лучше - о ужас, противно представить, но надо! - стопку водочки.
Карасевич стонал долго, пока не устал. Никакого ответа не было. Тишина вокруг стояла такая глухая, что, казалось, голос таял прямо у рта, как белое дыхание в мороз, и никуда больше не распространялся. Тишина, только в ушах шумит - шу-шу. Шу-шу. Черт, ведь это он умирает!
Федя поднял глаза в потолок. Потолок тоже оказался розовый, как клубничное мороженое. Мерзость какая!
Нет, в конце концов, где же это он? У кого? Сроду не видал он такой спальни! Если не откликается никто, то самому надо встать и помочь себе… Где-то же тут есть туалет, есть кухня. Надо только взять себя в руки!
Федя сосредоточился и начал борьбу с собой. Он то выбрасывал из-под одеяла ногу и приподнимался на локтях, то снова без сил падал в кровать. Время от времени он на всякий случай мычал, но никто так и не отозвался. Больше всего на свете ему сейчас хотелось увидеть Катерину - тогда бы все стало на свои места. Но он знал, что Катерину не затащишь в такие вульгарные розовые спальни.
Наконец ему удалось кое-как встать. В лаковой столешнице прикроватной тумбочки отразились его слегка волосатый, бледный торс и бедра. Он попытался прикрыться одеялом, но руки не слушались. Что же делать? Где одежда?..
Да наплевать на все! Он пойдет как есть!
За дверью с матовым стеклом обнаружилась неизвестная гостиная. В ней стояли диваны с шелковыми подушками, розовыми и блекло-зелеными. От вида этих подушек что-то горько-кислое подкатило из желудка у Феди прямо к горлу.
Он отвернулся от диванов и стал глядеть в пол. Пол сиял треугольничками и ромбами новенького паркета. К нему липли босые Федины ступни. Гостиная - или это был будуар? ведь за очередной дверью снова маячили какие-то диваны и стеклянные столики! - Федю не привлекла, хотя где-то тут мог быть бар. Держась за косяки, он медленно стал бродить по незнакомым, свежеобставленным и потому безликим комнатам. Наконец через полутемный холл, где смутно поблескивала громадная, как автопокрышка, люстра, он добрался до кухни.
Кухня была очень просторная. К Фединому неудовольствию, она тоже была решена в розовых и сливочных тонах. Радовало одно: слоноподобный розовый холодильник, хоть и новый, содержал массу всякой снеди. От вида еды режиссера немедленно замутило. Зато в холодильнике нашлось несколько сувенирных бутылок с водкой.
Федя выбрал себе бутылку и плюхнулся на ближайший из дюжины стульев, что теснились вокруг стола. Нагими ягодицами он ощутил шершавую нежность бархата. Налил себе водки в кефирный бокал, с трудом выпил. Потом он сжевал кусочек жирного бекона и прикрыл глаза, дожидаясь благотворных химических реакций в своем организме.
Когда реакции пошли, дурнота немного отпустила. Начал понемногу работать и трезвеющий мозг режиссера. Странность заточения в безлюдном розовом царстве стала очевидной. Она требовала объяснения.
Память Карасевича восстанавливалась с лихорадочной скоростью, но упорно зависала на вчерашней вечеринке в павильоне. А ведь именно эту чертову вечеринку Феде надо было мысленно реконструировать, чтоб сообразить, где и как он теперь оказался!
Карасевич славился своим образным мышлением. Поэтому он решил напрячься и с закрытыми глазами вообразить все, что было вчера. Разрозненные картинки послушно поплыли под его горячими веками. Вот оно! Так и было! Дрожал и качался в разных направлениях танцующий живот Нади Кутузовой, над собственными остротами одиноко хохотал сценарист Кайк. Толстая Маринка Хохлова подставляла кому-то - не ему ли самому, Феде, очень хмельному тогда? - свои толстые губы для поцелуя. "Стоп! - обрадовался Карасевич. - Может, сейчас я у Маринки? Квартира явно бабская!"
Он на радостях вскочил со стула и распахнул глаза, но память с жестокой ясностью продолжала оживать, опровергая заблуждения. "Нет, у Маринки я раньше уже был и ничего похожего не видел, - вспомнил Федя. - Маринкина квартира сделана в мавританском стиле. А главное, там сидит эта омерзительная толстозадая тварь - ротвейлер, кажется? Да и сама Маринка на ротвейлера похожа. И сзади, и сбоку!"
Федя страшно разобиделся на Маринку за то, что оказался не в ее квартире. Надо было искать другие варианты. Немного окрепнув, режиссер встал с бархатного стула и снова принялся обследовать розовые интерьеры. Нужно было найти хоть какие-нибудь указания на владелицу квартиры, а также поискать телефон и собственную одежду.
Ничего подобного в проклятой квартире не оказалось! Она была новенькая, необжитая. В двух комнатах из пяти даже мебели никакой не стояло! Городской телефон здесь пока тоже не подключили. Шкафы были либо совершенно пустыми, либо запертыми.
Лишь в спальне, в шифоньере, Федя обнаружил немного женской одежды в розовой гамме, женские же трусики и бюстгальтер примерно пятого размера. Разглядев все это, Карасевич сделал вывод: хозяйка квартиры была хоть и пышных форм, но роста небольшого, примерно ему по грудь. В ванной и спальне он нашел кое-что из косметики, причем губная помада и лак для ногтей были сплошь жемчужно-розового либо карминного цвета. Зубья расчески, валявшейся под стулом на кухне, обвивало несколько белокурых волосков.
Федя задумался. Дедуктивным методом он попытался воссоздать образ грудастой малышки с карминными губами, чтобы поискать ее среди своих старых и особенно мимолетных знакомых. То, что у него получилось, изумило. Нет, с Мерилин Монро он никогда не встречался!
Обиднее всего было то, что Федя, обшарив все углы, не нашел не только своей, но и вообще никакой мужской одежды. Нельзя же ему выйти за двери в вечернем платье на косточках, с одной бретелькой! Или в мерзком розовом мини-халатике.
Кстати, куда выйти-то?
Федя присмотрелся к пейзажу за окнами. С высоты, скорее всего, восьмого этажа перед ним открылись неоглядные просторы с березовыми рощицами, затуманенными молодой листвой. Меж берез сверкало кривое зеркало какого-то водоема. "Никак это экологически чистый район Пучково! - догадался Карасевич. - И похоже, я нахожусь в широко разрекламированном элитном комплексе "Золотые дали". Неужели его уже заселяют?"
Федя взял на кухне жостовский поднос с пышными розами, прикрылся им спереди и вышел на балкон. Так и есть, это "Золотые дали"! И тут мало кто пока живет. Квартиры очень дорогие, продаются туго. Во всяком случае, он не увидел ни души на прочих балконах. Внизу не было ни одной машины. Правда, квартира и обширным балконом, и всей дюжиной своих окон выходила не во двор, а на нетронутые живописные окрестности. Западня, и только!
Карасевич вернулся в гостиную, разлегся на диване среди подушек. Их нежный розовый атлас ярко контрастировал с желтизной его измученного тела. На самую большую подушку он возложил ступни и задумчиво шевелил мозолистыми пальцами, торчащими в разные стороны.
"Только без паники! Не нагишом же меня сюда завезли, - размышлял Федя. - Значит, где-то тут лежат мои тряпки. Какая-то поганка вздумала надо мной подшутить. Мои шмотки наверняка заперты в каком-нибудь шкафу. А я вот сейчас возьму и отшучусь - взломаю все ящики, найду одежду и смоюсь".
Он отправился на кухню, выпил еще раз сувенирной водочки. Затем, вооружившись китайским мясным ножом и молоточком для отбивных, набросился на ближайший шкаф. Добротная новая мебель трудно поддавалась взлому. Изувечив пару выдвижных ящиков и посшибав в гневе все женственно изогнутые бронзовые ручки шкафа, Федя раздобыл лишь очередные розовые трусики.
Он долбил уже третий ящик, когда стоявший на шкафу кованый сундук, похоже антикварный, опасно затрясся. Федя на него не смотрел и остервенело дергал нож, засунутый в тесную щель. Между тем сундук ерзал, совался из стороны в сторону и вдруг пал на Федину голову, нездоровую после вчерашнего.
Удар пришелся прямо по темени. Нагой Федя рухнул на холодный сияющий паркет. В его глазах свет брызнул и поплыл медлительными огненными мухами. Затем мухи померкли одна за другой, и осталась лишь тьма.
Глава 3
Тошик Супрун
Сериал за три копейки
Настя Порублева была теперь Самоваровой - стало быть, всерьез замужем. За другим. Валерика это не удивляло - он никогда и помыслить не мог, что она выберет его. Но видеть ее такой сияющей было грустно. Сумасшедшая влюбленность, какая бывает лишь на первом курсе, давно прошла (они все поголовно были тогда почему-то влюблены в Настю!). Но другие девушки ничего похожего на то давнее сумасшествие не вызывали. Значит ли это, что Настя лучше их всех?
Сама Настя полагала, что дружит с Валериком, а он до сих пор был в нее влюблен - правда, влюблен хронически и туповато. Он просто привык быть влюбленным. Он знал, что если куда-то уедет - а его уже звали в Питер! - то все закончится само собой. Время лечит. Это обязательно будет, но не сейчас.
Настина же дружба выразилась в том, что она пристроила Валерика в сериал, от которого сама отказалась. Это было в прошлом году. Сказать ей "нет" Валерик тогда не смог, хотя сразу понял, что существовать среди суматошных телевизионщиков ему будет так же неуютно, как рыбе в курятнике. Им он тоже, кстати, ничуть не понравился. Но с тех пор как его заменил Тошка Супрун, жизнь стала вполне сносной и предсказуемой.
И вот вчера Тошка позвонил ему и заявил: "Ты втравил меня в дерьмо".
Совестливый Валерик из этого телефонного разговора мало что понял. Кого-то, кажется, у них в съемочной группе убили, и примешались вдобавок женщины, каких нельзя любить. Тошик явно был в смятении. А ведь это отличный повод поговорить с Настей! Вот, мол, какая вышла скверная история там, где вместо Тошика мог быть я или ты. Валерик будет говорить это и смотреть на Настю - на ее нежное, бледное, будто изнутри подсвеченное лицо. Глаза у Насти особенные - серые, с хрустальными лучиками вокруг зрачков. Теперь видеться приходится редко - диплом, прочие заботы. Можно бы начинать совсем не видеться, только к чему мучить себя раньше времени?
- Какой ужас! - сказала Настя, выслушав рассказ Валерика.
Она по-настоящему забеспокоилась и потребовала:
- Тебе надо срочно найти Тошку и узнать все подробности. Вдруг у них там маньяк завелся? Чего доброго, и Тошку прирежет! Надо все рассказать Коле.
Коля как раз и был Настин муж. Валерик называл его Николаем Алексеевичем и очень уважал. Если б ее мужем стал кто-то другой, Валерик его бы возненавидел.
Познакомились они несколько лет назад на даче художника Кузнецова. Тогда Кузнецова прикончили самым жестоким и неожиданным образом, а Самоваров, реставратор мебели из областного музея, помог найти убийцу. Оказалось, что и в реставраторы-то он подался после ранения, а до того служил в уголовном розыске. Ранение было настолько тяжелым, что пришлось мучительно лечиться несколько лет, и никто не верил, что Самоваров выкарабкается. Но он выжил. Только левая нога до колена была у него теперь ненастоящей - протезом, а лицо навсегда стало серьезным и желтым.
Работать в милиции он больше не мог. Соседка, Вера Герасимовна, гардеробщица из музея, уговорила его попробовать пойти в реставраторы - Самоваров всегда любил мастерить. И реставратор из него получился отменный. К тому же он стал знатоком всяких антикварных вещиц и собрал превосходную коллекцию самоваров. Первый самовар друзья подарили ему в шутку, на день рождения. Он же, как человек методичный, но с фантазией, из шутки сотворил вполне серьезное, хотя очень его увлекающее дело. Его коллекция чайных принадлежностей даже была выставлена в музее прошлой зимой.
В общем, Николая Алексеевича Самоварова Валерик терпел. И все-таки удивляло, что строптивая, амбициозная Настя выбрала себе такого мужа. Своим счастливым соперником Валерик скорее воображал какого-нибудь преуспевающего живописца - может быть, даже столичного! - либо богатенького бизнесмена с меценатскими наклонностями. И вдруг Самоваров из музея. С его чайниками! На ненастоящей ноге! Неужели Настя сделала это всерьез?
Похоже, всерьез. Она была счастлива, она сияла. И ничего с этим нельзя было поделать. Наверное, Валерик раньше совсем ее не знал.
Настя никогда не оставляла друзей в беде. Можно было не сомневаться, что она непременно потащит втравленного в дерьмо Тошика к своему Коле. Коля был для нее воплощением скорой и чудодейственной помощи. Тошик рано или поздно должен был появиться в музее, в мастерской Самоварова.
Так и случилось. Покладистый Тошик куда угодно поплелся бы с такой замечательной девчонкой. Но на душе у Тошика было скверно. В ходе вчерашнего собеседования майора Новикова со съемочной группой всплыла история с доцентом в наручниках. Этот доцент стал алиби Катерины: его видел Ник Дубарев и Катеринины соседи. Одна соседка даже вызволила беднягу из оков. Вот она какая, Катерина! Она занималась с дюжим бородатым дядькой, которого Тошик как-то встречал на какой-то премьере, сексом пылким и разнообразным по стилю. А в это время в павильоне убивали неизвестного! А он, Тошик, нелепо пьяный, маялся тогда дома между собственной кроватью и сортиром, бережно поддерживаемый с двух сторон матерью и сестрой!
Что его Катерина буйствует и с другими, Тошик подозревал. Но теперь он узнал, как и с кем буйствует. От этого Тошику стало очень плохо. Не то чтобы жить не хотелось - напротив, очень хотелось! Но только чтоб рядом была Катерина. Труп на режиссерском диване не очень тревожил Тошика - ведь это оказался не Карасевич. Хотя, конечно, Карасевич тоже до сих пор почему-то не объявился. И черт знает, что все это значит!
В мастерской Самоварова хорошо пахло деревом, лаком и еще чем-то музейным - сладким, но не домашним. В золоченых чашках, на которых были нарисованы башни, кривые деревья и пестрые китайцы, алел душистый чай. Но сильнее всего пахла черемуха в фарфоровой вазе. Та же самая черемуха, вся в мелких акварельных мазочках, красовалась рядом, на свежем Настином этюде.
- Этот мужик неизвестно как пролез в наш павильон, - рассказывал Тошик. - Практически это невозможно!
Валерик только фыркнул:
- Скажешь тоже - невозможно! Да у вас там настоящий бардак, а вчера еще и пьянка была.
- Ну и что? Выпили немного. Все, кроме Карасевича, отлично себя чувствовали, - обиделся Тошик. - И насчет бардака зря гонишь, Валерик, ночью в павильоне все заперто.
Тошка даже пожалел, что Валерик увязался с ним в качестве давнего знакомого Самоварова. Теперь вот сидит тут, парафинит и их классный сериал, и их крутую съемочную группу.
- Я думаю, в павильоне есть серьезные материальные ценности: аппаратура, декорации, реквизит, - заметил Самоваров.
Тошик самодовольно улыбнулся:
- Реквизит у меня, что называется, винтажный - с бору по сосенке.
- С помойки, - подсказал Валерик.
- Ну и что? Смотрится вполне стильно. А камеру Ника и все его барахло обычно вечером увозят на телестудию. Он ведь, бывает, и репортажи делает, и интервью, особенно когда у нас репетиции или еще какой-нибудь затык. Как классно Ник снимает - прямо с рук! Он гений. И Карасевич почти гений. Он сериал раскрутил за три копейки!
- Это как? - удивился Самоваров.
- Наш сериал сам себя сделал!
Хотя Тошик выразился очень невнятно, но это была сущая правда. Сериал "Единственная моя" на всю страну прославился, и не просто как единственный туземный в Нетске. Были и другие причины им гордиться. Даже Самоваров, не так часто глядевший в телевизор, что-то про этот невиданный телепроект слышал. По радио, наверное? Или в газетах что-то было?