Завотделением торопливо распахнул дверь палаты. Козлов лежал на кровати и рассматривал потолок. Рядом, на стуле, дежурил санитар. Он обернулся к вошедшим и окинул их скучающим нелюбопытным взглядом.
– Что скажешь? – спросил завотделением.
– Он в норме.
– Хорошо. Выйди.
Хургин подошел к кровати.
– Здравствуй, Олег.
Козлов повернул наконец голову. Доктор обратил внимание на происшедшую перемену – в глазах засветилась жизнь.
– Вы меня узнаете?
– Да, – ответил Козлов.
Хургин обернулся и посмотрел на завотделением. Тот отвел взгляд, сделав вид, что рассматривает пейзаж за забранным решеткой окном. Они были способны сделать с Козловым все, что угодно: лишить его разума, а затем вернуть к жизни – в любую минуту, когда им это заблагорассудится.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Хургин.
– Нормально. Только голова какая-то…
– Какая?
– Пустая.
Хургин опять обернулся к завотделением и зло сказал:
– Не советую!
– Что такое? – изобразил недоумение тот.
– Не советую! – крикнул Хургин. – Вам это "лечение" боком выйдет!
Его душила злоба.
– Не надо кричать, – сказал Большаков. – Не забывайте, что вы находитесь здесь неофициально.
– В таком случае можете сами заниматься с Козловым! – зло ответил Хургин. – У вас это неплохо получается.
Большаков промолчал. Хургину понадобилось некоторое время, чтобы хоть немного унять разбушевавшийся темперамент.
– Олег, я хотел бы с вами поговорить, – сказал он после паузы. – Давайте вернемся к нашему разговору о вашем детстве. Не возражаете?
– Нет, – качнул головой Козлов.
Хургин достал из папки пачку фотографий.
– Это снимки из вашего альбома, Олег. Ваше детство.
Стал перебирать снимки, раскладывая их пасьянсом перед Козловым. Вот на фотографии маленький Олег со своей матерью. На голове мальчугана пилотка.
– Рассказывайте, – попросил Хургин.
– О чем?
– Об этих фотографиях. Вы помните, как вас фотографировали?
– Да. Это я в детском саду. Пришел какой-то фотограф и за пятьдесят копеек делал снимки всем желающим. Дело было вечером, мама за мной пришла, поэтому мы здесь вместе.
– А вот этот снимок?
– Нас мамин знакомый фотографировал.
Берег водоема. На заднем плане множество людей, Олег и его мама улыбаются в объектив.
– Счастливое время, да? – спросил Хургин.
– Да. Был выходной, мы поехали втроем на речку…
– Втроем? – переспросил Хургин.
– Да. Третий – тот самый мамин знакомый, дядя Женя его звали.
Хургин обернулся и выразительно посмотрел на Большакова. Тот пожал плечами. Он ничего пока не понимал в происходящем.
– Провели там целый день, да? – спросил Хургин.
– До самого вечера.
– Обгорели, наверное, на солнце?
– Нет.
– Что же вы за солнцеустойчивые такие?
– Мы в тени устроились.
– Хорошо это помните?
– Конечно.
И опять Хургин взглянул на Большакова. Потом выложил перед Козловым следующий снимок. Олег, его мать и тетя Алла.
– Это вы в Смоленске?
– Да.
– Надолго ездили туда?
– Не помню.
– А где фотографировались? Площадь какая-то. Это где?
– Не помню.
– А саму тетю Аллу помните?
– Нет.
– Нет! – выдохнул Хургин и резко обернулся к Большакову, зашептал: – Он не помнит ту поездку в Смоленск! Вы поняли, Игорь Андреевич? Он про все может рассказать: про то, как его сфотографировали в детском саду и сколько стоит снимок, про то, как звали маминого знакомого, с которым они ездили на речку. Но он не может вспомнить свою поездку в Смоленск! И тетю Аллу он не помнит! А? Улавливаете? Вы хоть понимаете, почему?
Большаков наконец догадался, но Хургин все-таки его опередил и закончил торжествующе:
– Он никогда не видел тетю Аллу! Это не он на снимке! Не Олег! Это его брат! Брат, которого он никогда не видел!
Оглянулся – не слышит ли их Козлов. Не слышал.
Глава 45
Девушки, в прошлый раз встретившей Хургина у порога, на этот раз не было. Хургин, побарабанив в дверь, обернулся к Большакову и пожал плечами:
– Никого.
– Но старуха-то должна быть. Та самая, о которой вы рассказывали.
– Да, наверное. Но она не откроет. Слишком плоха.
Хургин вдруг подумал, что женщина могла умереть за это время, и их с Большаковым поездка в Смоленск окажется бессмысленной.
– Поверните ручку, – предложил Большаков. – Может быть, дверь не заперта.
Так и оказалось. Дверь открылась, обнажив сумрачное нутро дома. Все так же пахло плесенью и пылью.
– Есть кто-нибудь? – крикнул Хургин.
Ему никто не ответил. Большаков подтолкнул доктора вперед и сам вошел следом.
– Произведем осмотр, – сказал он будничным голосом, в котором таилась насмешка.
– А если в доме никого нет?
– Посторожим вещи хозяев. Они нам еще будут благодарны.
Хургин дошел до знакомой двери быстрым шагом и толкнул ее. Дверь поддалась. Старуха была здесь. Она лежала в постели и смотрела в потолок. Клочья седых волос на ее голове казались бутафорскими.
– Здравствуйте! – громко произнес Хургин.
Стоящий за его спиной Большаков дышал спокойно и размеренно.
Старуха медленно повернула голову и посмотрела на вошедших.
– Я уже был у вас, – сказал Хургин. – Помните? Спрашивал у вас про Аллу. – Показал рукой на стену: – Алла жила там, за стеной. В соседней квартире.
– Алла – хорошая девочка, – сказала старуха.
– Да, – поддержал разговор Хургин. – Очень хорошая. – Быстрым движением достал из кармана снимок – Марина Козлова, ее сестра Алла и маленький мальчик между ними. – Вот она, видите?
Старуха долго смотрела на фотографию, потом ткнула в Аллу старческим сморщенным пальцем:
– Вот Алла.
– Да, – кивнул Хургин, – это Алла. А кого вы еще здесь знаете? Вот эта женщина вам знакома?
Старуха рассматривала снимок. Пауза затягивалась.
– Ну хорошо, – сказал Хургин. – Тогда скажите о мальчике. Как его зовут? Вы помните?
И опять пауза, но на этот раз не столь продолжительная.
– Алешенька, – сказала старуха.
И в прошлый раз она назвала это же самое имя. В тот раз Хургин поправил ее. Теперь он не собирайся повторять свою ошибку.
– Алешенька, – кивнул он доброжелательно, а сердце словно взбесилось и готово было выпрыгнуть из груди. – Он жил здесь, да?
Хургин слышал, как Большаков за его спиной затаил дыхание.
– Да.
– Вместе с Аллой?
– Да.
Старуха отвечала не сразу, а с большой задержкой, и эти паузы казались Хургину невыносимо длинными.
– А кем Алеша приходился Алле?
Пауза. Очень долгая. Хургин догадался наконец, что старуха не поняла вопроса.
– Кто Алеша для Аллы? – спрашивал он терпеливо. – Племянник?
– Сын.
– Сын?
Женщина прикрыла глаза. Она уставала от длинных разговоров, наверное.
– Алеша – сын Аллы?
– Да, – сказала старуха.
– Он жил здесь все время?
– Да.
– Где он сейчас?
Пауза.
– Вы знаете, где живет Алеша?
– Алла умерла, – неожиданно произнесла женщина тихим голосом.
– Да, я знаю. А что стало с Алешей? Его забрал кто-то из родственников?
– Детский дом.
– Он попал в детский дом? – догадался Хургин. – После того, как Алла погибла. Да?
– Да.
Хургин распрямился и теперь мог перевести дух.
– Был этот мальчишка, был! – сказал он Большакову. – Звали Алешей. Она мне и в прошлый мой приезд в Смоленск это имя называла, а я решил, что она оговорилась, что ее подвела память. Никогда здесь Олег Козлов не бывал. Его мать приезжала сюда одна, без сына. И на фотографии этой – не Олег.
– Но почему они так похожи?
– Не знаю. Возможно, в жизни они не так явно друг друга повторяют. Увидим, когда разыщем этого загадочного Алексея. Вот только где его искать?
– А это уже наша забота, – сказал Большаков.
– Думаете, что найдете?
– Ничуть не сомневаюсь. Если он попал в детский дом, то какие-то его следы обязательно обнаружатся.
Глава 46
Алексей носил фамилию своей матери – Горюнов и действительно воспитывался в детском доме. Имя его отца было неизвестно. Все это Большаков выяснил к вечеру того же дня.
Директора детского дома они застали в ее кабинете.
Молодая женщина, едва ли ей больше тридцати. Но держалась очень уверенно и властно.
На всех воспитанников детского дома были заведены личные дела.
"Сохранились ли бумаги Алексея Горюнова? Посмотрим. Когда, кстати, он здесь жил? Лет двадцать назад? Нет, в таком случае ничем нельзя помочь. Бумаги хранятся десять лет. Что дальше? Просто сжигаются, и все".
Хургин поскучнел. Ему показалось, что ниточка оборвалась. Не может судьба радовать все время. Когда-то везенью приходит конец. Большаков с непонятным доктору упрямством продолжал еще задавать какие-то вопросы, но все это было не то.
Хургин уже не участвовал в разговоре, задумчиво скользил взглядом по свежевыкрашенным стенам кабинета. Здесь все изменилось за эти годы – и стены, и люди. "И люди, – вдруг повторил он про себя. – И люди. И люди!!"
– Вы человек здесь новый? – вторгся в разговор Хургин.
Женщина пожала плечами:
– Не совсем. Четыре года работаю.
– А остался кто-то из тех, кто работал здесь прежде? Десять, двадцать лет назад?
– Да, – женщина прикрыла глаза рукой, вспоминая. – Татьяна Тимофеевна. Она сейчас нянечкой работает.
– А прежде?
– Была воспитателем.
– С ней можно переговорить? – быстро спросил Большаков.
– Конечно.
Татьяна Тимофеевна оказалась худенькой низкорослой женщиной. Голова ее была совершенно седой, но глаза смотрели молодо.
– Вы работали воспитателем? – спросил Хургин. – Раньше, несколько лет назад. – Он ожил и теперь снова надеялся.
– Да.
– Вам знакомо такое имя – Алеша Горюнов?
– Да, конечно.
– Вы его хорошо знали? – подключился к разговору Большаков.
– Настолько хорошо, насколько воспитатель может знать своего воспитанника.
Хургин выложил на стол фотографию – Марина, Алла и маленький мальчик с серьезным и строгим взглядом.
– Это он?
– Да, – кивнула Татьяна Тимофеевна.
– Вы не ошибаетесь?
– Нет. У нас есть его фото.
– Неужели сохранилось? – побоялся поверить Хургин.
– Да.
Снимки действительно были. Каждый год все воспитанники детдома фотографировались вместе. Алеша Горюнов почти всегда оказывался где-то с краю. Хургин всматривался в выражение лица мальчика, запечатленного на фотографиях, – взрослея год от года, он сохранял на лице неизменно сосредоточенное выражение.
– Алеша был бойким мальчиком? – спросил Хургин.
– Нет.
– А каким? Расскажите.
– Тихий. Весь в себе. Сторонился сверстников.
– Почему? Его не брали в компанию?
– Мне кажется, что он сам туда не рвался. Ему было лучше одному.
– Много читал? Любил книги?
– Ни да, ни нет.
– Как проводил время?
– Я, наверное, сейчас не вспомню. Он был очень незаметным. Не доставлял хлопот. Понимаете?
– И поэтому о нем нечего вспомнить?
– Да. У воспитателя нелегкая жизнь. Тридцать детей, причем это не обычные дети, не из семьи, а дети брошенные, с нарушенной психикой. С ними очень непросто, всегда много проблем. А Алеша был спокойный. И чем он занимался, я не всегда даже знала.
– С ним не было проблем?
– Ну, не то чтобы совсем не было.
– Значит, что-то случалось?
– Да. Были пару раз неприятные истории. Однажды он украл у своего товарища часы.
Хургин быстро взглянул на Большакова.
– Кто украл – это обнаружилось очень быстро, – продолжала женщина. – Было разбирательство.
– Чем закончилось дело?
– Пожурили его.
– Алешу?
– Да, Алешу. А что еще сделаешь? И часы-то были поломанные, как потом оказалось. Не в тюрьму же его за это сажать. Тем более с такой судьбой ребенок.
– А вы знали о его судьбе?
– Конечно. Его мать погибла в автокатастрофе, отца он не знал вовсе. У нас большинство детей было брошенных. Мать просто оставляет ребенка в роддоме – и все. А у Алеши не было совсем никого. И поэтому его было особенно жалко.
– Родственников, значит, не было? – уточнил Хургин.
– Кто-то был, наверное. Один раз даже приезжала женщина, назвалась его теткой.
– Что вы о ней знаете? – быстро спросил Большаков.
– Ничего.
– Может, и не родственница вовсе?
– Я все-таки думаю, что родственница. Она показывала документы, и там фамилия стояла – Горюнова, как у Алеши. Это я точно помню.
– Откуда она приезжала?
– Ой, этого я не скажу, – пожала плечами Татьяна Тимофеевна. – Какой-то город… – Она задумалась. – Вот эта республика, на Севере, возле Финляндии… Она оттуда была.
– Карелия?
– А какая там столица?
– В Карелии?
– Да, в Карелии. Как их столица называется?
– Петрозаводск.
– Нет, – покачала с сомнением головой Татьяна Тимофеевна, – не то. Что еще там есть, на Севере?
– Республика Коми. Город Сыктывкар.
– Вот! – женщина хлопнула ладонью по крышке стола. – Точно! Из Сыктывкара она приезжала.
– Вы с ней разговаривали?
– Да. Если честно, я надеялась, что она заберет Алешу к себе. В семье ребенку лучше.
– Но она не сделала этого?
– Она и не собиралась, как выяснилось. Провела с ним полдня и уехала. Больше не приезжала никогда.
– А письма писала?
– Нет.
– Ни одного?
– Ни одного.
– Вы в этом уверены?
– Конечно. Все письма приходят на адрес детского дома, и только потом воспитатель отдает письмо ребенку. Я ожидала, что эта женщина напишет Алеше, но писем не было. Это я хорошо помню.
Хургин взглянул на Большакова. Тот пожал плечами, негромко сказал:
– Найдем ее. Горюнова из Сыктывкара. Это проще простого.
– А вы, извиняюсь, кто будете? – спросила Татьяна Тимофеевна.
– А дальше-то что было? – поинтересовался Большаков, демонстративно игнорируя заданный женщиной вопрос.
– Когда – дальше?
– Закончилась детдомовская жизнь Алексея. А дальше что?
– Он пошел в армию.
– Где служил?
– Не знаю.
– Не знаете? – удивился Большаков.
– Нет.
– Он разве не писал писем?
– Нет.
– И после армии – тоже?
– Да.
– Вы что-нибудь о нем слышали? – осторожно осведомился Хургин.
– Нет.
– Совсем ничего?
– Совсем.
– Это обычное дело? Всегда так бывает – уходят из детдома и больше сюда ни ногой?
– Я бы не сказала. И письма пишут, и приезжают. Хотя бы первое время. А от Алеши – ничего.
– Пропал, – сказал понимающе Хургин.
– Да, вроде того.
Татьяна Тимофеевна даже вздохнула.
– А почему, как вы думаете?
– Не знаю.
– Может, с ним что-то случилось? – подсказал Хургин.
Женщина на мгновение задумалась.
– Не знаю, – повторила после паузы. – Хотя для меня, если честно, в этом нет ничего странного.
– В чем вы не видите странности?
– В том, что Алеша так никогда больше не объявлялся. Он все время был сам по себе. Понимаете? Он жил здесь, но это не был его дом.
– А где был его дом? Что было ему дорого?
Татьяна Тимофеевна покачала головой:
– Он всегда был один. Ни к кому не привязывался. Никогда.
В разговоре возникла пауза. Где-то в коридоре послышались детские голоса.
– Алеша никогда не говорил вам о своем брате?
– Брате? – удивилась Татьяна Тимофеевна.
– Да, у него был брат.
– Не слышала ни разу. – У женщины на лице по-прежнему сохранялось выражение удивления. – Это был родной брат?
– Не знаю, – сказал Хургин. – Двоюродный, а может быть – еще более дальнее родство. Значит, не слышали?
– Нет, – сказала Татьяна Тимофеевна. – Для меня это новость.
– Вам приходилось видеть, чтобы Алеша дрался?
Этот вопрос оказался для женщины неожиданным.
– Не помню, – призналась она после паузы. – Хотя… – Покачала головой. – Да, было. Теперь я вспомнила. Как-то он подрался с одним из мальчишек, разбил ему лицо в кровь.
– Алеша разбил? – уточнил Хургин.
– Да.
– Как по-вашему, он был жестоким?
– Я бы не стала давать такое определение.
– Но ведь лицо в кровь разбил, – напомнил Хургин.
– Это совсем не то. Для меня жестокость – это что-то ужасное, что делают бессмысленно и беспощадно.
– А если со смыслом – то это уже не жестокость?
– Ну, не знаю. Как-то иначе называется, наверное.
Она больше ничего не могла им сказать. Пришлось распрощаться.
По пути на вокзал Большаков был молчалив и задумчив.
– Как ваш сын? – вспомнил Хургин.
– Ничего, – ответил Большаков односложно.
– Там за ним присматривают?
– Не понял?
– К врачу его водили? Он обязательно должен находиться под наблюдением.
– Да, – кивнул Большаков. – Это жена уже сделала. – И неожиданно, без какого-либо перехода спросил: – А все-таки кто он, этот Алексей? Как по-вашему? – Видно было, что этот вопрос его очень занимает. – Вы действительно верите, что он брат Олега Козлова?
– Да, – сказал Хургин и посмотрел на собеседника. – Он не просто брат. Он родной брат.
Это было уже слишком. Большаков даже остановился.
– Нет, – сказал он, замотав протестующе головой. – Это невозможно!
– Они – родные братья. Близнецы, – упрямо повторил Хургин. – Хотя мне и самому в это верится с трудом.
Глава 47
Спустя неделю Большаков примчался к Хургину. Возбужденный, едва войдя в кабинет доктора, сказал с порога:
– Они действительно близнецы! Вы были правы!
– Вы разыскали эту сыктывкарскую Горюнову? – догадался Хургин.
– Да! – Большаков был похож на возбужденного пса – волновался и не мог найти себе места. – У них общая мать – Марина Козлова. Такие вот дела.
– Но как они оказались порознь?
– Дело случая. Марина, оказывается, хотела отказаться от детей.
– Оставить в роддоме?
– Да.
– Почему?
– Запаниковала. Она ведь была совсем девчонкой, и никого рядом с ней. Папаша – который Полянский, помните? – исчез еще до рождения детей, родителей у Марины не было. Она бы не подняла на ноги двоих, так она думала. И оставила бы детей в роддоме, в этом нет сомнений, если бы не Алла. Та самая, из Смоленска. Алла перенесла операцию, что-то такое по женской части. У нее никогда не было бы детей. И Алла сказала, что заберет к себе одного из мальчиков, а второй останется у Марины. Поделились по-родственному. Понимаете?
– И дети воспитывались порознь?