– Да. Никогда не видели друг друга. Марина несколько раз ездила в Смоленск, проведывала сына, но у них с Аллой был такой уговор: никогда не открывать детям того, что произошло.
– Почему?
– Не знаю.
– Хотя можно догадаться, – сказал Хургин. – Щадили Марину. Трудно было бы объяснить выросшим братьям, почему их разлучили в колыбели. Олег ничего не знал о брате. Видел только на фотографии, да и то думал, что это он, Олег.
– Но у вас-то откуда была уверенность, что они родные братья?
– Меня к этой мысли подтолкнул разговор с профессором Вольским. Я на его столе увидел журнал "Наука и жизнь". Там была статья про близнецов, очень интересная. Описывается случай, как после долгой, в несколько десятков лет, разлуки встретились два брата-близнеца. Каждый прожил свою жизнь, их пути никогда не пересекались, и они даже не знали до поры друг о друге. И когда произошла встреча, открылись удивительные вещи. У них, оказывается, были общие привязанности и привычки. Оба любили один сорт сигарет и не терпели пива. Оба женились на женщинах примерно одинаковой наружности и любили галстуки нежно-зеленого цвета. И все это – независимо друг от друга. Было что-то такое, самой природой заложенное, что связывало их всю жизнь. Какие они – близнецы? Что в них общего, кроме внешности, и какие такие невидимые нити их связывают? Мы не знаем. Слишком все сложно. Но связь есть. У меня был еще один разговор с Вольским. Он сказал, говоря об Олеге, что должен быть какой-то внешний фактор, который воздействовал на Олега. Не мог он измениться ни с того ни с сего.
– И что же это за фактор?
– Он почувствовал брата. Где-то рядом, совсем близко. Он очень впечатлительный…
– Кто? Олег?
– Да. И мне кажется, он повел себя как некое принимающее устройство. Он вот это поле, излучаемое братом, ощущал каждой клеткой своего тела.
– Но откуда эти жуткие сны? Почему он их видит только тогда, когда происходят убийства?
– Не знаю. Возможно, в момент совершения преступления напряжение, которое испытывает Алексей, достигает наивысшей точки. И вот это поле зла, или импульс зла, которое он излучает, достигает Олега. Звучит несколько вульгарно, будто мы о физических процессах говорим, на самом деле все запутаннее и сложнее. Но это как-то так происходит. Так, как я объясняю. – Хургин взглянул на собеседника с неожиданной печалью во взгляде.
– Как-то вы посмотрели… – сказал Большаков. – Не могу даже объяснить.
– Я вдруг вспомнил ваше нежелание выслушать меня прежде. Вашу иронию.
– А вы мстительный.
– Нисколько.
– Ладно, приношу извинения, – сказал Большаков. – И даже более того. Я вынужден признать, что без вас мы не продвинулись бы вперед ни на йоту.
– Ничего удивительного.
– Вот как? – изогнул брови дугой Большаков.
– Да. Здесь не годятся ваши подходы. У вас своя, испытанная временем схема: вот жертва, вот подозреваемый, свидетели дают показания, вы все протоколируете, подогнали эпизод к эпизоду, факт к факту – и все, дело сделано. А здесь все было иначе. И вы забуксовали. В жизни все сложнее и в схемы не всегда укладывается. – Хургин оборвал речь, увидев лицо Большакова. Тот закусил досадливо губу. – Извините, – сказал Хургин. – Я не хотел сказать ничего плохого. Просто мне было очень обидно за Олега. Еще немного – и он мог бы очень жестоко пострадать ни за что. – Доктор вздохнул, запечалившись. – Надо искать Алексея. Он здесь, в городе. И появился сравнительно недавно.
– Вы так думаете?
– Да. Это произошло месяца три или четыре назад. Как раз тогда с Олегом Козловым что-то случилось, он изменился. – Хургин покачал головой. – Он мучился и искал причину происшедшего в себе, а она, эта причина, оказалась вовне. Брат объявился, только Олег об этом не знал. И сейчас не знает. – Хургин встревоженно поднял голову. – Вы ведь ничего не говорили ему о брате?
– Нет.
– Не надо ему пока ничего говорить. Так лучше.
Большаков кивнул.
– А где искать Алексея? – спросил он.
Хургин пожал плечами:
– Не знаю.
– А если хорошенько подумать?
– Я действительно не знаю.
– Кем он может быть, по-вашему?
– Профессия?
– Да. Пишет диссертацию, как Олег?
– Возможно. Но не надо искать прямого сходства. Есть нечто иное, что их объединяет.
– Что?
– У них схожие характеры. Про Олега рассказывали люди, которые его хорошо знали, что он был замкнут, не любил компаний, происходившее с ним, как правило, переживал в душе. Вам это ничего не напоминает?
– То же самое рассказывали об Алексее.
– Вот! – сказал Хургин. – Об этом я и говорю. Алексея будет сложно найти. Он где-то в стороне от людей, сам по себе, на отшибе. Вы обратили внимание, чему Олег посвятил свою жизнь? Взялся за диссертацию, что-то там о латыни. Понимаете? Он в седой древности укрылся, ему никто не нужен. Спрятался.
– И Алексей может себя вести подобным образом?
– Думаю, да. Попробую сейчас сформулировать, но все это будет очень зыбко и неконкретно, – Хургин развел руками, будто извиняясь. – Итак, стремление к уединению. В жизни, в мыслях. Все время один. Даже если рядом люди, то все равно не с ним. Тихое, укромное место. Олег, например, приходя в библиотеку, всегда садился в самом углу, у окна. Особое ощущение уединенности, так я понимаю. Мечта – чтобы никого не было вокруг. В общем, если абстрактно представить лелеемый им идеал, ту среду обитания, где ему было бы наиболее приятно проводить время, то это кладбище.
Хургин не видел, как при его последних словах вздрогнул Большаков.
– Да, именно кладбище, – продолжал он. – Даже вот эта тяга Олега к латыни, к мертвому, по сути, языку…
Он увидел наконец выражение лица Большакова и осекся.
– Кладбище! – потрясенно произнес Большаков.
Он заметно побледнел.
– Что?! – отрывисто спросил Хургин.
– У них у всех незадолго до случившегося кто-нибудь умер!
– У кого – у них?
– У людей, которые погибали, которых Козлов видел в своих снах! Я на эту особенность еще тогда обратил внимание, но не мог этой закономерности объяснить! Убийства происходили вскоре после того, как эти люди, жертвы, кого-нибудь схоронили! Кладбище! Все правильно вы говорили! Алексея на кладбище надо искать! – Большаков рассмеялся дробным нервным смехом и замотал головой. – Он где-то на кладбище работает! Понимаете? Он видит похоронные процессии, по два или три десятка за день. И выбирает свою будущую жертву!
– По какому принципу?
– Не знаю. Это и неважно сейчас. Можно предположить, что он выслеживает тех, кто одинок. Небольшая, в несколько человек, процессия, родственников – почти никого, безутешная вдова рыдает над гробом, и уже ясно, что она одна осталась в доме, ею и надо заняться, это почти безопасно. Вот так и происходит отбор, я думаю. – Большаков потер ладонью лоб. – Да, именно так. Девушка, которая осталась жива и Козлова опознала, была ведь приезжая. И Козлов еще тогда сказал, что он, идя на убийство там, во сне, почему-то знал, что девушки не должно быть в квартире. А ее действительно не должно было быть, она собиралась уезжать после похорон, но не купила билет и заночевала у своего дядюшки, того самого, которого в ту же ночь убили. Значит, убийца выслеживает свои жертвы, у него своя методика отбора.
Большаков был возбужден – совсем как в ту минуту, когда он вошел в кабинет Хургина.
– Мы возьмем его! Прямо сейчас!
Придвинул к себе телефонный аппарат, позвонил в управление, вызвал машину с людьми. Все, кажется, встало на свое место – так ему казалось. Он еще не подозревал о разочаровании, которое ему вскоре предстояло испытать.
Глава 48
В машине, кроме Большакова, были два оперативника.
– Он на Северном кладбище работает, – говорил Большаков, нервно потирая руки. – Кем – не знаю, но он там, я уверен. – Обернулся к сидевшему сзади оперативнику: – Как же мы кладбище прежде не проверили? А, Коля?
– Ваша промашка, Игорь Андреевич. Вы проморгали. Нам-то что, наше дело маленькое. Скажут: "Проверить!" – проверим. Скажут: "Задержать!" – задержим.
– Ты всегда ни при чем… Моя хата с краю… – погрозил пальцем Большаков, но в душе сознавал, что Коля прав.
Проехали мимо трубного завода, миновали железнодорожный переезд.
– Уже скоро, – сказал Большаков. – Значит, так: тип очень опасный, людей режет, как мясник. Использует все, что под руку попадается, одну старушку даже сковородой убил. Поэтому никакой расслабленности, чтоб в полсекунды ему браслеты надели.
– За нами не заржавеет, – мрачно произнес Коля. Ворота кладбища были распахнуты. Старушка у входа торговала цветами. Большаков купил букет, не выходя из машины.
– Вперед! – велел водителю.
Машина медленно покатила по аллее. Большаков держал букет высоко, чтобы со стороны было видно: безутешные родственники едут на могилу.
– Напрасные траты, – буркнул с заднего сиденья Коля. – Вам стоимость цветов все равно не возместят, Игорь Андреевич.
– По сторонам смотри! – оборвал его Большаков. Кладбищенская контора оказалась в самом конце аллеи. Большаков, не выпуская цветов из рук, со скорбным выражением лица вышел из машины. Оперативники разделились: один завернул за угол здания. Коля направился следом за Большаковым.
В небольшой, с затхлым запахом комнате сидели трое мужчин. Они обернулись одновременно, когда открылась дверь, – среди них не было человека, которого искал Большаков. Убедившись в этом, Большаков швырнул в сторону уже ненужный букет, коротко спросил:
– Кто директор?
– Я.
Неказистый рыжеволосый мужичонка. Большаков махнул у него перед носом удостоверением – ровно столько времени показывал удостоверение, чтобы директор кладбища успел звезды на погонах рассмотреть.
– Я из милиции.
Директор испуганно махнул рукой своим товарищам: оставьте, мол, нас с гостем. Мужчины было поднялись, но Большаков рявкнул:
– Сидеть! Никому не выходить из помещения!
Коля из окна рассматривал близкие могилы. Большаков извлек из кармана фотографию Олега Козлова, небрежно бросил на стол:
– Мы ищем этого человека!
Директор взял снимок в руки, долго всматривался. Рука со снимком дрожала.
– Не знаю такого, – сказал наконец.
– Лучше всмотритесь! – произнес с досадой Большаков. – Он шастал здесь совсем недавно, вы должны были его видеть!
– Нет, не видел, – качнул головой рыжеволосый.
– А это кто? – ткнул пальцем в мужчин Большаков.
– Наши работники.
– Пусть и они посмотрят!
Они почти и не всматривались в снимок. Только взглянули – и дружно замотали головами. Были похожи на нашкодивших мальчишек: натворили бед, но не хотят признаваться. Большаков сел напротив, расстегнул пиджак так, чтобы был виден пистолет в кобуре под мышкой, произнес значительно и с угрозой:
– Я официально предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний.
Этого ему показалось мало, и он уточнил:
– Об уголовной ответственности!
Но чувствовал он себя, несмотря на грозный вид, не очень уверенно. Когда ехал сюда, ожидал быстрого и безусловного успеха. Но все вышло совсем не так.
– Этот человек нам незнаком, – сказал директор.
В произнесенной им фразе слух Большакова резануло слово "нам". Этот рыжеволосый прямо при нем, при Большакове, инструктировал своих людей, как следует отвечать. Он с Большаковым решил потягаться. Еще не понял, с кем имеет дело. Большаков перегнулся через стол и схватил рыжеволосого за ворот рубашки. Директор оказался очень легким.
– Ты не знаешь, в какие опасные игры играешь! – рявкнул Большаков. – Ты покрываешь человека, который…
– Приближается мужчина! – бросил от окна Коля. Большаков отпустил директора, тот рухнул на скамью.
– Сюда идет? – спросил Большаков.
– Да.
– Очень хорошо.
Большаков обернулся. Кладбищенские рабочие затаились, это он увидел и недобро засмеялся:
– Сейчас все всплывет, ребята. Тихо чтоб сидели, иначе головы поотрываю.
Хлопнула входная дверь. Мужчина вошел и остановился. Коля встал у него за спиной, загораживая дверь.
– Быстро! – сказал Большаков. – Где этот человек? – Показал издалека снимок Козлова. – Сюда подойди! Ну! Мы этого человека ищем! Ты здесь работаешь?
– Да, – ответил мужчина, подойдя ближе.
– Быстро! Где он сейчас?
Большаков очень нервничал. Чувствовал, знал, что через несколько секунд все раскроется.
– Говори! Где он? Твой директор сказал, что он где-то здесь!
Большаков успевал следить за ними обоими – и за директором, и за своим собеседником – и видел, как побагровел директор, но главное – вновь пришедший дрогнул. Большаков это явственно видел и понял, что тот растерялся, что сейчас скажет все, и бросился к нему:
– Говори! Говори!
Даже дрожал от нетерпения. Но при этом он на секунду выпустил из поля зрения директора, всего на секунду, и одного этого мгновения директору хватило. Он едва заметно за спиной Большакова качнул головой, и мужчина, сразу поняв все, отступил от Большакова на шаг и твердо сказал:
– Я этого человека не знаю! Никогда его не видел!
– Я вас всех пересажаю за укрывательство! – закричал Большаков, не в силах сдержать переполнявшую его ярость, но уже знал, что проиграл.
Он вызвал подкрепление, и прибывшие через двадцать минут оперативники прочесали все кладбище, могилу за могилой, но никого не обнаружили.
Глава 49
– Вы уже совсем неплохо выглядите, Олег, – сказал Хургин. Они с Козловым находились в больничной палате, и никто им не мешал. – Санитары за вами уже не присматривают?
– Нет. И колоть всякую дрянь перестали.
Хургин удовлетворенно кивнул:
– Скоро вас выпишут, Олег. И этот нелепый диагноз с вас снимут.
– Правда?
– Да.
Это известие, кажется, приободрило Козлова. Он даже посветлел лицом.
– Вам лучше? – осторожно спросил Хургин.
– Лучше.
– Ничто не тяготит? На душе легко?
Козлов нахмурился.
– Что-то все-таки тревожит? – догадался Хургин.
– Да.
– Настроения по-прежнему нет?
Козлов кивнул. Иначе и не могло быть. Его брат где-то рядом, ходит по городским улицам, и потому на Олега вдруг накатывается черная тяжелая волна, от которой нет спасения.
– Как вам спится?
– Что? – вскинул голову Козлов.
Он будто пребывал в полузабытьи.
– Как ночи проходят? Вам что-то снится?
– Не помню.
– Значит, страшных снов не видите.
– Нет.
Ответил очень уверенно и как будто с облегчением – устал уже от ночных кошмаров.
– Все у вас наладится, – пообещал Хургин. – Вот увидите.
За зарешеченным окном светило яркое солнце. Верхушки деревьев едва раскачивались под легким теплым ветром.
– Я на днях встретил Вику, – сказал Хургин и даже улыбнулся, давая понять, что та, прежняя, жизнь очень близка и достижима. Еще несколько дней, и Козлов возвратится в нее. – Знаете, по-моему, она чудесная девушка.
Хургин поднял глаза на собеседника и осекся. Олег закрыл лицо руками и дрожал, сжавшись в комок. Хургин хотел поспешить к нему на помощь, но не успел – Козлов вдруг вскрикнул и сполз со стула на пол. Он так и лежал – закрыв лицо руками, и казался бездыханным.
– Что случилось? – склонился над лежащим доктор, но Козлов не ответил, мычал что-то нечленораздельное. Хургин вслушивался, но не мог разобрать слов. – Что? – спросил он. – Что произошло, Олег?
– Он ударил меня.
– Кто?
– Не знаю.
– Чем ударил?
– Лопатой. По голове.
Хургин резко склонился и отнял руки от лица Козлова. Багровый шрам шел через весь лоб – от виска к виску.
– Ты видел это, да? – крикнул Хургин, боясь, что не успеет, что все уплывет из памяти Козлова, исчезнет. – У тебя это было перед глазами?
– Да.
– Кто он? Кто ударил тебя?
– Не знаю, – сказал Козлов. – Я не рассмотрел его лица.
И заплакал.
Директор кладбища наконец распрямился и оглянулся по сторонам. Тихо было вокруг, только шелестела листва деревьев да где-то далеко, через две или три кладбищенские аллеи, пели птицы. Директор осторожно положил лопату на траву – лопата была в крови, и ее еще предстояло чистить.
Алексей лежал так, как упал, – навзничь на спине, широко раскинув руки. Все его лицо было в крови – удар пришелся прямо в лоб, и у него, наверное, был раскроен череп.
Директор вышел на аллею. Там лежали собранные в кучу сухие ветки, которые не успели вывезти, и директор стал носить эти ветки туда, где между могилами лежал Алексей. Он успел сделать две ходки, а на третий раз, бросив очередную охапку веток на труп, смахнул утомленно пот со лба и вдруг услышал шорох. Обернулся и увидел Кирьякова – одного из кладбищенских рабочих. Кирьяков смотрел не на директора, а на прикрытый ветками труп, и его лицо было белее мела.
– Шпионишь? – зашипел директор. – Любопытствуешь?
Он стал наступать на Кирьякова, и тот попятился и пятился до тех пор, пока не уперся спиной в могильную ограду. Директор приблизился к нему вплотную и зло, с ненавистью заговорил:
– Друга себе завели, да? Водкой он вас поил без меры? А говорил я вам, сволочи, что не будет добра от этого?
Он так зло говорил, что Кирьяков даже не выдержал, отвернулся и бросил:
– Да ты сам его и пригрел, Михалыч!
– Я?! – взвизгнул директор и сам испугался произведенного им шума, оглянулся затравленно по сторонам и, только когда убедился, что рядом никого нет, повернул лицо к Кирьякову. – Ты на меня собак не вешай! На мне их и так знаешь сколько!
Было видно: испугался, и это Кирьякову придало решимости.
– Ты на меня не вали ничего, Михалыч, – сказал Кирьяков. – Ты сам его на подсобу взял, могилы копать.
– Вам! – выкрикнул директор. – Вам, дураки! Для вас старался!
– А мы и без него справлялись, – недобро усмехнулся Кирьяков. – А взял ты его, потому что он тебе по сердцу пришелся. А знаешь, чем он тебе понравился, Михалыч?
Директор по его глазам прочитал, что тот сейчас скажет гадость, но отступать уже было поздно, и он сказал мрачно:
– Ну?
Вроде без угрозы прозвучало, хотя и недобро, но Кирьяков не испугался, склонил голову набок и сказал с плохо скрытой насмешкой:
– Колечком он тебя купил, Михалыч.
– Каким колечком? – поинтересовался директор, мрачнея.
– Золотым. Колечко он тебе подарил, Леха сам нам рассказывал…
Кирьяков недоговорил, потому что директор схватил его за ворот рубахи и, не помня себя от ярости, рванул, с хрустом отскочили пуговицы, обнажая загорелую кирьяковскую грудь, а на той груди – золотой крестик. Директор едва увидел этот крестик – и в тот же миг обмяк, и Кирьяков, скользнув взглядом по своему распахнутому вороту, тоже вдруг смешался и побагровел.
– Колечко, говоришь? – прошептал горячим шепотом Михалыч. – А что-то ты в крестах? А, дружок?
Его голос стал совсем ласковым, певучим, но этой внезапно родившейся доброте Кирьяков знал истинную цену.