- Я видел в Болгарии "некрасовцев" и общался с ними. Значительная часть этих людей состоит из потомков запорожцев, убежавших в Турцию после упразднения Сечи при Екатерине Второй и заточения в Соловецкий монастырь последнего наказного атамана Калнишевского. Запорожцы очень обижены на Россию, считают, что она их предала. Помимо этой публики среди "некрасовцев" много разного беглого народа со всех концов нашего государства. Турки запретили "некрасовцам" заниматься земледелием, дозволив только рыболовство. Казаки должны служить в турецкой армии, что делают весьма охотно и даже ревностно. Насколько я понял, в Турции их считают православными, но на самом деле по своей вере они скорее сектанты-беспоповцы: сами отправляют требы, службы, христианский обряд заметно упростили. Евхаристическое преемство их священство утратило уже давно. Потому их священники в нашем понимании священниками не являются. С таким же успехом и я могу, взяв в руки Библию, причащать и отпускать грехи. "Некрасовцы" меня сильно заинтересовали - вроде бы и русские люди, но антагонисты нам во всём. Я задумался над этим явлением и сейчас вынашиваю мысль о повести или даже романе религиозно-мистической направленности.
- Мытарства мятежного духа, - дополнил Пустынцев.
- Скорее пути правдоискательства. Россия пережила массу разного рода попыток видоизменения православия: со времён Екатерины Великой рассматривались разнообразные проекты замены православной веры на лютеранство или католицизм. Екатерина велела готовить из русских юношей пасторов. Александр Первый был терпим и толерантен ко всем вероисповеданиям, в 1818 году он, например, принимал у себя английских квакеров и молился с ними.
- Первый раз слышу, - признался Шумилов.
- Ещё бы, - усмехнулся Гаршин. - После уваровского "православия и народности", одобренного Императором Николаем, о планах религиозной реформы стало неудобно вспоминать. Между тем, разного рода сектанты, мистики, религиозные уклонисты чувствовали себя в России в начале нашего столетия привольно. Вот как раз-таки об этом я и думаю написать большую вещь.
- Гм, Всеволод, интересные вещи ты рассказываешь! Не слышал я ни о чём таком, - Пустынцев озадаченно покрутил головою. - А как же преследования скопцов, молокан, хлыстов и прочих сектантов? Я уж не говорю о классических староверах…
- А ты, Владимир, слышал об императорском указе 1810 года, постановлявшем оставить скопцов в покое и не подвергать каким-либо преследованиям или стеснениям?
- Нет, не слышал.
- Я слышал о таком указе, - ответил Шумилов. - Скопцы всякий раз ссылаются на него, когда их "прихватывает" полиция.
- А что, часто "прихватывает"? - полюбопытствовал Пустынцев.
- Бывает дело. Хотя и нет так часто, как следовало. В последние десятилетия у скопцов появился обычай кастрировать принудительно или обманом, как правило опоив предварительно жертву вином. Такого прежде у них не бывало. На заре своей деятельности они обычно добивались согласия своей жертвы на кастрацию. Разумеется, не всегда, ведь когда речь шла о подростках, то их, как нетрудно догадаться, никто ни о чём не спрашивал. Но в последние два десятилетия скопцы стали нападать на взрослых мужчин, как правило на больших дорогах, вне городов. Когда полиция добирается до скопческой общины - так называемого "корабля" - и начинает мелким гребнем "шерстить" эту братию, то сектанты из своих рядов выбирают добровольца, который принимает на себя вину за все случаи подобных нападений в округе.
- Так сказать добровольный "терпила"… - подсказал Гаршин.
- Именно, очень удачное слово! - кивнул Алексей. - И этот самый "терпила" сидит в камере, соглашается со всем, в чём его обвиняют и мечтает о том, чтобы пойти в каторгу и пострадать за веру.
- Идиотия какая-то! - озадаченно покрутил головою Пустынцев. - Налей-ка лучше ещё шампанского. И скажи пожалуйста, много таких "терпил" сидит по нашим тюрьмам?
- За тот сравнительно небольшой срок, что я отработал в прокуратуре окружного суда, лично мне довелось видеть двух, - ответил Шумилов. - Оба обвинялись по очень большому числу эпизодов, примерно по семьдесяти-восьмидесяти, сейчас уже и не припомню. Все нападения происходили либо в окрестностях Санкт-Петербурга, либо в губернии.
- Ты меня прямо пугаешь! Раньше, отправляясь на дачу, я всегда брал в дорогу револьвер, теперь, пожалуй, стану брать два… И запишусь в стрелковый клуб, набью руку на досуге.
- Мне всё же не совсем ясен механизм принудительного осуществления этой… м-м… операции, - заметил Гаршин. - Ведь человеку надо оказать помощь, чтобы он не изошёл кровью. Как это можно сделать где-то на дороге, в лесу, в темноте? Ведь жертва может умереть как от банальной кровопотери, так и последующего заражения крови! И вся мистическая манипуляция выродится в извращённое, изуверское убийство!
- Во-первых, надо ясно понимать, что существуют два вида скопческой кастрации: так называемые "малая" и "великая" печати. В первом случае иссекалась только мошонка, во втором - ещё и пенис. Чтобы мочеиспускательный канал после отсечения пениса на зарос, скопцы вкладывали в него и подвязывали бинтом особый свинцовый гвоздик… - принялся было объяснять Шумилов, но остановился из-за того, что Пустынцев поперхнулся шампанским.
- Что ты говоришь? - просипел тот. - Отрезали детородный орган и вкладывали в канал свинцовый гвоздь?! Какая гадость! Это не шутка, не оговор?
- Окстись, Владимир, какие уж тут шутки, - с укоризной ответил Шумилов. - Всё, о чём я говорю, зафиксировано судебно-медицинскими документами.
- Ладно-ладно, извини, что перебил. Продолжай, пожалуйста, ты так интересно рассказывал, только шампанского подлей!
- Ну так вот, я говорил о том, что существуют два вида кастрации. Это во-первых. А во-вторых, следует понимать, что кастрация мужчины, в том виде, как она осуществлялась скопцами, обычно не грозила жертве смертью. Обильное кровотечение вымывало из раны заразу, поэтому скопцы даже не дезинфицируют своих инструментов. Жертва кастрации теряет много крови, сильно слабеет, но кровотечение как правило прекращается само, специально его никто не останавливает. Рубцевание раны затягивается надолго, иногда на это требуется месяц, но в конце концов кастрированный мужчина выздоравливает сам, без какой-либо специализированной помощи. С женщинами ситуация немного иная, у женщин кровотечение более обильное, поэтому скопцы обычно прижигают их раны.
- То есть человеческий организм оказывается намного более прочной конструкцией, нежели можно подумать, - задумчиво проговорил Гаршин. - Я на войне не раз замечал: люди получали ужасные раны - кровавые, обширные, казалось бы, неминуемо смертельные в мирной обстановке - однако, оставались в строю и в дальнейшем не умирали. Кстати, во время военных действий практически не было случаев заболевания обычными болезнями, скажем, простудою. Никто не мучился зубной болью или мигренью. Тоже своего рода феномен. И вот что замечательно…
Гаршин запнулся, не окончив фразы, и Шумилов уточнил:
- Что же?
- Наше отечественное сектантство является своего рода уникальным памятником человеческих заблуждений. Ни у кого в мире - ни у баптистов, ни у мормонов, ни у франкмасонов - невозможно встретить столь далеко зашедших блужданий мудрствующего ума. Нигде древо религиозного мировоззрения, искривившись единожды в самом начале, почему-то не вырастает столь кривым, как на нашей родимой почве.
- Воздух, что ли, в России такой? - с ехидцей в голосе спросил Пустынцев.
- Я думаю, дело тут не в воздухе. Это нам аукаются года блестящего царствования Императора Александра Первого, ну и отчасти эпоха правления его бабки, Екатерины Великой. Ты вот, Владимир, поди и не знаешь, что Кондратий Селиванов, один из основателей скопческой ереси, жил в столице в специально построенном для него дворце, который именовался "Горний Сион" и "Новый Иерусалим". Там для него был установлен золотой трон, имелся тронный зал, который вмещал до трёхсот человек. И те года, когда он заседал в этом дворце, сами скопцы называют не иначе как "золотым веком" своего вероучения.
- Да ты, верно, шутишь? - Пустынцев в недоумении поднял глаза на Гаршина. - Как такое может быть? В Санкт-Петербурге? В столице Империи?
- Именно.
- Нет, такого я не слышал! А где именно находился сей дворец?
- На Знаменской улице, второй дом от её пересечения с Ковенским переулком. Тот дом, что стоял на этом месте прежде, в 1816 году был разобран и вместо него возведён роскошный особняк. Он изначально строился как резиденция Селиванова. Здание принадлежало видному скопцу Михаилу Назаровичу Соковникову.
Шумилов при упоминании этой фамилии чуть было не подпрыгнул на месте.
- Соковников был близок Селиванову?
- Да, очень, - кивнул Гаршин. - Потом, разумеется, он всячески пытался свою близость заретушировать. Я говорю о времени, когда со скопцами власть принялась активно бороться, то есть конец двадцатых - начало тридцатых годов. Михаил стал утверждать, что он вовсе не был сторонником скопческого учения, он-де, держался мистического учения "татаринцев"…
- Что за "татаринцы"? - задал уточняющий вопрос Шумилов.
- Мистики, члены кружка Екатерины Филипповны Татариновой. Вначале сия дама тяготела к скопцам, затем отделилась от них, создала собственную секту. Проповедовала "скопление духовное", в отличие от физического, принятого у последователей Кондратия Селиванова. Татаринова сумела привлечь в свой кружок весьма высокопоставленных людей: офицеров гвардии, в том числе командира лейб-гвардии Егерского полка Головина, будущего генерал-губернатора Прибалтийских губерний; министра духовных дел и народного просвещения князя Голицына; заведующего канцелярией Императрицы Родионова и многих других. Сама Татаринова была лично знакома со всею царской фамилией, поскольку являлась дочерью няни Великой княжны Марии Александровны.
- А как с ними был связан Михаил Соковников? - навёл разговор на интересовавшую его тему Шумилов.
- Членами кружка Татариновой являлись и некоторые видные скопцы - купец Ненастьев с женою, Михаил Соковников. Когда последний сделался объектом полицейского расследования по поводу насильственного оскопления младшего брата, Михаил доказывал, будто скопческой ереси вообще никогда не придерживался, а был сторонником учения Татариновой. В доказательство этого указывал на то обстоятельство, что сам кастрирован не был.
- То есть как это не был? - поразился Алексей Иванович. - Брата младшего кастрировал, а сам подобной операции не подвергнулся?
- Именно так.
Шумилов крайне озадачился услышанным. Он не мог пока знать, каким именно образом события шестидесятилетней давности могли быть связаны со всем произошедшим не так давно на даче в Лесном (и связаны ли вообще), но он явственно почувствовал, что столкнулся с какой-то тайной. Пока нелогичной, парадоксальной и неправдоподобной, но возможно, способной пролить свет на многое в жизни умершего Николая Назаровича.
- У меня всё это в голове не укладывается, - пробормотал Алексей Иванович, прошагав по кабинету из угла в угол. - Ты, Всеволод, что-то невообразимое рассказываешь! Ты какую-то другую историю России нам излагаешь, такую, каковой не было, вернее, каковая осталась нам неизвестной. Для нас эпоха Александра Первого - это континентальная блокада, наполеоновское нашествие, Венский конгресс, запрет тайных обществ, наконец, декабрьское возмущение двадцать пятого года. А тут… поразительно, я бы сказал, необыкновенно интересно! Откуда сие сделалось тебе известным?
- Всё очень просто: отец моего товарища по армии служит хранителем синодального архива. Друг просил меня, как только я окажусь в столице, зайти к старику, передать поклон. Я так и сделал. Оказалось, что это мой горячий поклонник, истинно православный человек. Я ему о некрасовцах, воевавших против нас в Болгарии, рассказал, а он мне - о скопцах и "татаринцах". Оказывается, в архиве Святейшего Синода хранится масса дел, связанных с этими сектами. Человек этот очень в их истории подкован, ему впору лекции в духовной академии читать! Узнав, что я обдумываю повесть о сектантах-правдоискателях, очень поддержал меня в моём намерении и много интересного рассказал об этой братии.
- Послушай, Всеволод, мне, возможно, понадобится консультация у этого самого архивиста. Вопрос серьёзный, не подумай, что безделица какая-то. Можешь меня с ним свести?
- Могу, конечно, - не колеблясь отозвался Гаршин. - Давай-ка так решим: я вручу тебе, Алексей, свою визитную карточку, благо сегодня в типографии получил, и оставлю краткое письмо рекомендательное. Возникнет надобность - найдёшь этого человека и предъявишь ему то и другое, сошлёшься на меня. Адрес я укажу. Уверен, он тебе - да притом со ссылкой на меня - не откажет.
Шумилов обменялся с Гаршиным визитными карточками. Писатель быстро составил короткое, буквально в пять строк, письмо, адресованное Сулине Михаилу Андреевичу, в котором просил последнего "помочь подателю сего поелику это окажется возможным". Письмо это Гаршин вложил в незапечатанный конверт вместе со своею визитной карточкой. Жил хранитель архива, как понял Шумилов из надписи на конверте, на Васильевском острове, в доме на Николаевской набережной, стало быть, чтобы попасть к месту службы, ему требовалось лишь перейти мост.
Возвращаясь вечером на дачу в Лесном, Шумилов размышлял о странности и непредсказуемости Божьего промысла. Знакомство с Гаршиным, человеком по-настоящему необычным и интересным, Алексей не считал случайностью. Но то обстоятельство, что их интересы в такой необычной области, как прошлое скопческой секты, неожиданно пересеклись, вообще показалось Шумилову событием символичным и даже знаковым. Возможно, именно знание скрытых пружин взаимоотношений рода Соковниковых с последователями учения основоположника скопчества Кондратия Селиванова помогло бы Алексею отбить притязания скопцов на долю в наследстве Василия.
5
Утром первого сентября на дачу покойного Николая Назаровича вновь пожаловал пристав. На этот раз он приехал в сопровождении двух человек в штатском; обоих Шумилов знал достаточно хорошо ещё со времён своей службы в прокуратуре окружного суда. Оба являлись штатными сотрудниками Сыскной полиции, занимавшейся уголовным розыском в столице. Старший из них, Агафон Иванов, возраст имел около тридцати лет; чуть выше среднего роста, крепкий, кряжистый мужик, похожий всем своим видом, речью и манерами на обыкновенного трудягу - то ли мастерового, то ли ломового извозчика. Хотя Агафон ничего чрезвычайно богатырского в своём облике не имел, всё же в каждом его жесте и взгляде чувствовалась настоящая мужская хватка, основательность и надёжность, так располагающие к себе женщин. Крупные, очень сильные кисти рук, выдавали его давнее знакомство с тяжёлым физическим трудом; с самых своих детских лет Агафон работал в подмастерьях у отца-кожевенника. Вручную разминая громадные куски кожи, Иванов приобрёл прямо-таки невероятную физическую силу; рассказывали, будто он груз в восемь пудов мог держать на вытянутых руках, хотя сам Шумилов такого фокуса в исполнении сыскного агента никогда не видел.
Если Агафон имел крупные, грубоватые черты лица типичного русского простолюдина, светло-карие глаза, светло-русые коротко остриженные волосы, то Гаевский разительно отличался от него своей особенной породой, которая чувствовалась во всём облике этого польского паныча. Он был несколько моложе Иванова, и примерно на вершок выше. (1 вершок = 4,45 см. - прим. Ракитина) Из-за стройности сложения Владислава и его тонкой кости эта разница в росте казалась куда больше, нежели на самом деле. Рафинированная внешность, тонкие черты лица, умение изящно носить дорогие костюмы выдавали благородное происхождение Гаевского. Светловолосый, белокожий, с хорошо очерченными нервными крыльями тонкого прямого носа, с милой ямочкой на одной щеке, он подле кряжистого Иванова выглядел чуть ли не эфирным созданием. Однако эта воздушная утончённость ничуть не умаляла его профессиональных качеств: в действительности Гаевский являлся сыщиком ретивым, злым до работы, бескомпромиссным; в отличие от эмоционально сдержанного Иванова вспыхивал точно порох. Несмотря на внешнюю несхожесть и разность темпераментов тандем этих сыскных агентов оказался на удивление удачным, они великолепно дополняли друг друга, кроме того, их связывала тесная дружба, ещё более удивительная, если принимать во внимание различие их социального происхождения.
Разумеется, Агафон Порфирьевич Иванов и Владислав Андреевич Гаевский в свою очередь имели довольно полное представление о роде занятий Шумилова; время от времени им приходилось сталкиваться при расследованиях тех или иных дел. Как показалось Алексею Ивановичу, они как будто бы даже обрадовались, увидев его на террасе в числе прочих обитателей дома Соковникова. Выйдя из коляски, агенты подождали, пока пристав представит их присутствовавшей публике, после чего, сразу отозвали Алексея Ивановича в сторонку, дабы побеседовать с глазу на глаз. Вольно или невольно сыщики сделали ему неожиданную рекламу: и пристав, и Василий Соковников, и Базаров - все оказались чрезвычайно удивлены тем, что сыскные агенты первым делом решили доверительно пообщаться именно с Шумиловым.
Отойдя от дома на десяток шагов, так чтобы даже самое чуткое ухо не могло уловить обрывков беседы, полицейские встали таким образом, чтобы видеть лицо Шумилова и при этом наблюдать за людьми на террасе.
- Это даже хорошо, что вы здесь, Алексей Иванович, - простодушно признался Иванов. - Вы нам поможете много времени сберечь. Кратко опишите, кто те люди, что стоят на террасе подле пристава?
Шумилов назвал каждого, не забыв присовокупить краткую характеристику.
- Вы чьи тут интересы представляете? - продолжал расспрашивать Иванов.
- Василия Александровича Соковникова, получателя основной доли наследства. Ему отошли дом на Вознесенском проспекте и эта дача.
- Самого умершего миллионщика знали?
- Нет. Уже после его смерти меня пригласил его лакей Базаров.
- Вы же утверждаете, что вас нанял Василий Соковников…
Шумилов объяснил, как именно появился в этом доме. Рассказ его Иванов и Гаевский слушали словно вполуха, во всяком случае, Агафон посреди фразы неожиданно остановил Алексея и спросил о другом:
- Как на ваш взгляд, Алексей Иванович, убийство Николая Назаровича имело место?
- Мне об этом ничего не известно. Никто из присутствовавших никаких подозрений на сей счёт не заявлял.
- А хищение имущества?
- Полагаю, да. Самое подозрительно состоит в том, что полиция появилась в этом доме спустя значительное время с момента установления факта смерти Николая Назаровича. Полагаю, минули часа четыре или даже более.
- Откуда такие сведения? - тут же заинтересовался молчавший до того Гаевский.
Алексей Иванович пересказал давешнюю беседу с Базаровым. Сделал это по возможности кратко, без уклонений в детали, но сыскные агенты оценили важность услышанного.