Дворник, увидев, кто именно перед ним, отложил работу в сторону и встал по стойке "смирно":
- Так точно, ваше благородие! Прекрасно вас помню. А я именно Матвеев и есть.
- Да ты садись, не стой столбом! Вот подскажи-ка, Поликарп, Яков Данилович Селивёрстов у себя? Не съехал, ненароком?
- Никак нет, не съехал. Живёт по-прежнему. И то сказать, куда ему съезжать, у него же вперёд плачено!
- А скажи, есть ли у Селивёрстова кроме квартиры какие-нибудь подсобные помещения в доме - сарайчики, там, выгородки в подвале или на чердаке?
- Никак нет, ваше благородие, таковых в нашем доме не имеется. На чердаке бабы наши бельё сушат, а в подвале у нас ключи бьют, родники то есть.
- Как это - родники? - не понял Иванов.
- Так и есть, родники. Слой водоносный под домом близко к поверхности. И вода вкусная. Только надо всё время следить, чтобы они не заилились и не засорились, иначе вода перестанет уходить, и затопится подвал. Такое уже было однажды - так насилу прочистили. Мороки было!..
- Гм-м, интересно, - Агафон покачал головою, - и дом стоит, не рушится?
- Как видите, стоит. Уж годков сорок…
- Ну, хорошо, а есть ли у Селивёрстова женщина, сожительница или просто… для души, для тела…?
- Об том не знаю, ваше благородие, он мне не докладывает. Знаю точно, что в нашем дворе ни за кем не волочится, это точно. Сурьезный мужчина.
- А как же он живёт, совсем без женской руки? Кто ж ему убирает, готовит?
- Убирает Анастасия Молчанова, она вон по той лестнице живёт, на четвёртом этаже, - последовал кивок в сторону подъезда, соседнего тому, где проживал Селивёрстов, - комнату они с мамашей снимают. А готовит - Авдотья Синицына, она у нас многим стряпает обеды на вынос. Хорошая повариха, скажу я вам, отменная. Он раньше редко у неё брал, а теперича живёт здеся уже, почитай, неделю, так каждый божий день у Авдотьи столуется.
- Что ж, ясно. Проводи-ка меня, Поликарп, к Анастасии, к уборщице, значит.
- Сей момент, - дворник обстоятельно собрал свои пожитки в коробку с плотницким инструментом, стоявшую подле скамейки, взял древко от метлы и хворост и отнёс всё это в свою комнату, затем вышел во двор и жестом указал на дверь нужной чёрной лестницы. - Милости прошу, ваше благородие.
В подъезде пахло мышами, сыростью, в нос шибали тошнотворные ароматы тушёной брюквы и капусты. Пролёт, как и положено чёрной лестнице, оказался узок и крут. Шагая через ступеньку или две - лишь поскорее преодолеть необходимое расстояние - Агафон в сопровождении дворника поднялся на четвёртый этаж. Дворник не выдержал скорого шага сыщика и, не доходя до нужного этажа одного пролёта, задохнулся, привалился к перилам, чтоб отдышаться.
- Резво вы скачете, ваше благородие, - только и сказал он, переводя дыхание. - Вам бы с таким здоровьем на стройке кирпичи подносить…
- Здесь, что ли? - Агафон постучал в обшарпанную дверь, на которую ему указал дворник. Звонка дверь не имела, что, впрочем, не казалось удивительным для этого довольно убогого места.
Появилась старушка в шерстяном платке, перетянутом крест накрест под мышками наподобие лямок солдатского ранца. Воззрившись на незваных гостей, она изрекла недружелюбно:
- Чего надоть?
Оказалось, что Анастасия отправилась к соседям за солью, и дворник, не раздумывая, распорядился:
- Зови её сюда, видишь, важный господин желает разговаривать!
Старушка живо шмыгнула за дверь и через полминуты вернулась, ведя за руку краснощёкую, круглолицую молодку лет двадцати. Одета та оказалась очень просто, в ситцевое в цветочек платье, в переднике, на босых ногах - шерстяные, грубой домашней вязки носки и калоши. Личико девицы оказалось простым, но свежим и не лишённым приятности: острый носик, конопушки, большой нескладный рот. Её никак нельзя было назвать красавицей, но она выглядела весёлой и озорно улыбалась, находясь, видимо, всё ещё в настроении только что прерванного разговора. Увидев незнакомого мужчину, девица нисколько не смутилась и не испугалась.
- Ты Анастасия Молчанова? Я из Сыскной полиции, моя фамилия Иванов, - скороговоркой начал Агафон. - Хочу задать пару вопросов.
Девица косо взглянула на старушку и сделала приглашающий жест:
- Отчего же не задать, господин хороший. Проходьте в комнату.
Они прошли в узкую, убогую прихожую, а оттуда в комнату, единственным окном выходившую на глухую стену соседнего дома. Комнатка оказалась куда чище всего того, что Иванов увидел прежде в этом подъезде. На стенах красовались новые обои в цветочек, на окне - горшки с геранью, на полу подле порога и окна - домотканые деревенские коврики, связанные из лент, нарезанных из старого тряпья. В комнатке почти всё свободное место занимала пара кроватей, да кухонный стол, застеленный белой скатертью. Общая обстановка помещения чем-то напоминала зажиточную деревенскую избу.
- Скажи-ка, Анастасия, ты ли убираешь у Якова Даниловича Селивёрстова?
- Да, именно я убираю, - кивнула девушка, - да только, наверное, сегодня последний раз к нему ходила. Откажусь от работы, ей богу откажусь. И семи рублей его не надо.
- А что такое?
- Да вот, меня цирюльник приглашает, пойду к нему - всё ж веселее - на людях, с народом, значит, да и запахи приятные кругом, одеколон да пудра… - девица явно не поняла вопроса сыщика.
- Да я не об том, Анастасия, - поморщился Агафон. - Селивёрстов чем тебе опостылел?
- Орёт, как оглашенный, бестолочью обзывается. Кому такое приятно слушать! Особливо когда ни за что. Сегодня он на меня изволит замахнуться, наорать, стало быть, а завтра чайником с кипятком в меня запустит?! Нет уж, увольте, я такое терпеть не стану…
- Это правильно, Анастасия, такое мужикам спускать нельзя, есть такие тираны, что на прислугу руки любят распускать. Таких сразу надо на место ставить, - поддакнул Агафон. - А что ж такое сегодня у Селивёрстова приключилось?
- Ну, убирала я у него как обычно, пыль смела, полы помыла, посуду грязную перемыла, одежду от прачки нагладила и стопочкой сложила, мне за глажку он отдельно приплачивает, ну, стало быть, взялась за сапоги, хотела почистить, а он кинулся на меня, чисто коршун, думала, ударит… Выхватил, значит, сапоги, да как заорал на меня, а глаза аж бешеные стали. Ну чисто одержимый, если вы видали бесноватых на отчитке у старцев, то здесь вот такие же глаза у Селивёрстова оказались… Бельма одни… Губы трясутся! Думала, растерзает. Главное, непонятно из-за чего! Другой бы хозяин "спасибо" сказал, слово доброе нашёл бы в благодарность, всё ж чистильщику платить не придётся…
- Так-так-так, Анастасия, очень хорошо, - обрадованно закивал Иванов. - А раньше Селивёрстов запрещал тебе чисткой обуви заниматься?
- Так в том-то и дело, что всегда чистила! Правда, он раньше мало тут жил, бывал редко, но я завсегда ему сапоги начищала. Да разве ж только ему? почитай, каждому, кто нанимает убирать. Это как часть работы - за платьем проследить и обувь вычистить, но за это всегда доплачивают.
- А он как-то объяснил, что в этот раз ему не понравилось?
- Да никак не объяснил, заорал просто как бешеный - не смей трогать, не прикасайся… на меня вообще-то никто так никогда не орал. Все господа ведут себя достойно и завсегда моей уборкой довольны. Вот пусть женится и орёт на жену - ей полагается терпеть от мужа всякое, а я терпеть не стану. Уйду и всё тут, ей-Богу, уйду…
- А вот насчёт жениться: у Селивёрстова есть на ком?
- Про то не знаю. Вряд ли… Скареда он, а на жену-то хошь - не хошь, а придётся тратиться… да и кто пойдет за него такого? старый, да ещё и жадный в придачу. Разве ж что от полной тоски и нужды беспросветной. Вот предложи мне - не-а, не пойду, мне такого не надо, лучше пол буду мыть, чем попрёки за каждый кусок хлеба терпеть.
Иванов поймал себя на той мысли, что ему кажутся неожиданно забавными рассуждения этой поломойки, в которых сквозили самостоятельность и решимость, весьма неожиданные при её молодых летах и низкой доле. Помимо этого история с сапогами врезалась сыщику в сознание. Селивёрстов производил впечатление человека рассудительного, сдержанного, а такие люди вряд ли опустились бы до такой безобразной сцены с прислугой без веской на то причины. Иванов мысленно укорил себя за то, что во время обыска они так опростоволосились, не осмотрев обувь подозреваемого. Сейчас же загвоздка заключалась в том, что для проведения осмотра сапог нужен был новый ордер. Даже если при осмотре сапог им удастся найти некую важную улику, её невозможно будет приобщить к делу, если только изъятие состоится без надлежаще оформленного ордера.
А потому, прежде чем отправляться к Селивёрстову на новый обыск, надлежало получить от следователя необходимый документ.
11
Во вторник 7 сентября 1880 года Агафон Иванов и Владислав Гаевский явились к товарищу прокурора Следственной части Отлогину Ивану Андреевичу, в чьём ведении находилось проведение расследования по факту кражи имущества и денег покойного Соковникова. Выслушав сыщиков, пожилой уже прокурорский чиновник как будто даже вздохнул с облегчением:
- Слава Богу, что наконец интересные идеи появились. Признаюсь, я уже хотел просить Ивана Дмитриевича Путилина направить вас по ювелирным лавкам и ломбардам с описью ценных вещей Соковникова. Понимаю, что это уже от безысходности, но теперь-то, надеюсь, что-нибудь у нас и выгорит.
Разговор этот проходил в так называемой "прокурорской камере" в тюрьме на Шпалерной улице - сюда на допрос следователю приводили арестантов. В отличие от обычных камер, эта имела все атрибуты типичного кабинета - тут находились письменный стол с бумагой и письменными принадлежностями, пара стульев, скамья. Правда, в отличие от обычного кабинета, все предметы казённого интерьера были привинчены к полу, дабы сделать невозможным их использование в качестве оружия. Тихий, вежливый Иван Андреевич, похожий внешностью и повадками на скромного сельского врача, в этой мрачной обстановке казался человеком не на своём месте, хотя на самом деле слава о нём шла как о толковом знатоке своего дела, принципиальном и дотошном.
- Есть любопытные сведения, могущие представить интерес для вас, - продолжал между тем Отлогин. - В рамках настоящего расследования я допросил игумена Никодима, настоятеля подворья Валаамского монастыря в Санкт-Петербурге. Этот человек лучше прочих знал икону Святого Николая Чудотворца, так вот он рассказал, что оценку её проводил придворный ювелир Генрих Гау. Я попрошу вас, Всеволод Андреевич, - следователь кивнул Гаевскому, - наведаться к почтенному к ювелиру, дабы получить возможно более полное описание иконы - точный размер, количество и тип драгоценных камней в её окладе, жемчуга, масса золота и тому подобное.
Владислав не мешкая отправился на розыски Генриха Гау, Иванов же потратил некоторое время на ожидание оформления обыскного ордера. Товарищ прокурора вручил ему документ с напутствием:
- Действуйте, Агафон, с выдумкой и инициативнее, глядишь на этот раз повезёт!
- Я ему, Иван Андреевич, как снег на голову свалюсь! - пообещал сыщик. - Чует моё сердце, в конце концов мы его прижучим.
Со Шпалерной Агафон Порфирьевич прямиком направился на Петроградскую сторону, на Малую Посадскую улицу. По пути заехал в околоток, взял с собою знакомого квартального надзирателя и его помощника. Так втроём полицейские и вошли во двор. Дворник, в который уже раз за последние дни увидав Иванова, даже и не удивился, встал по стойке "смирно", не дожидаясь, пока полицейские приблизятся.
- Ну что, Поликарп, известный тебе человек дома? - Иванов даже не стал называть Селивёрстова по фамилии, поскольку был уверен, что дворник поймёт его правильно.
- Так точно-с, ваше благородие! Он в последние дни вообще очень мало выходит, в основном после обеда.
- Пойдём, Поликарп, с нами, - распорядился Иванов.
Они поднялись в квартиру Селиверстова. На требовательный начальнический стук дверь отпер сам хозяин - в телогрейке, плисовых штанах, фланелевой толстовке. Агафон сразу же обратил внимание на его ноги, ведь именно обувь и интересовала сыскного агента. Обут Селивёрстов оказался в войлочные домашние туфли без задников. Сапоги же стояли под вешалкой в прихожей, прикрытые висевшей одеждой.
При виде полиции Селивёрстов нахмурился, нелюбезно поздоровался, как человек, которого отвлекли от какого-то чрезвычайно важного занятия. Иванов предъявил ему постановление на обыск. Прочитав ордер, Яков Данилович вернул бумагу, с показным равнодушием впустил полицию в прихожую, но примерно через минуту вдруг сел на стул, схватившись за сердце. Агафон не сомневался, что это не симуляция - напротив, Селивёрстов старался не показать слабости, однако, здоровья ему не хватило, сердечко, видать, по-настоящему затрепыхало.
- У меня настой валерьяны на кухне… - слабеющим голосом выдавил из себя Яков Данилович, - в шкапчике из карельской берёзы… по левую руку пузырёк зелёного стекла… кто-нибудь… подайте, Христа ради.
Иванов дал знак квартальному, тот отправился на кухню, сам же сыскной агент остался стоять перед Яковом Даниловичем.
- А чего это вам так вдруг занехорошело? - поинтересовался Иванов, пройдя по тесной прихожей и останавливаясь перед вешалкой. - Вы таким огурцом выскочили на лестницу.
- Общение с вами, господин агент, здоровья не прибавляет! Уж извините!
- Ах, так это мы виноваты… - Агафон покачал головою и, повернувшись к помощнику квартального, распорядился, - позови-ка, братец, любого соседа. Один понятой у нас уже есть, пусть будет и второй.
Он раскачивался с носка на пятку, делая вид, будто рассматривает вешалку и сапоги, а на самом деле боковым зрением следил за реакцией Селивёрстова. Тот тяжело дышал, изредка хрипя точно лошадь, и тыльной стороной ладони стирал катившийся по лбу холодный пот. Его нервная реакция убеждала сейчас Агафона в том, что под вешалкой стоят сапоги с "секретом".
Квартальный вернулся с водою и валерьянкой, тут подоспел и его помощник с жительницей четвёртого этажа, как оказалось, пожилой портнихой. Тут нервы Селивёрстова не выдержали, отпив прямо из пузырька добрый глоток настойки, он почти крикнул:
- Что вы меня перед людьми-то позорите, господин сыщик! Сколько же можно кровь пить из честного человека? Искали ведь уже, всё осмотрели, обои ободрали, сейчас придётся ремонтом заниматься… плитку с печи пооткалывали! Совесть-то у вас есть!? Или вы думаете, что оно из воздуха появилось…
- Что появилось? - тут же уточнил Иванов.
- То, что вы ищите!
- Ну почему же из воздуха? - Иванов помолчал и, кивком указав на сапоги, поинтересовался. - Яков Данилович, это ваша обувь?
Селивёрстов пожал плечами:
- Да моя, вроде… Чья же ещё?
- Как-то вы неуверенно отвечаете.
- Моя, моя.
- Вот и хорошо.
Иванов стремительно нагнулся, поднял сапоги и, повернувшись к присутствующим, распорядился:
- Понятым - следовать за мною! Помощник квартального остаётся в дверях!
С сапогами в руках Агафон прошёл в комнату и поставил обувь на стол. Не говоря более ни слова, сыщик полез рукою в вонючее нутро левого сапога, тщательно ощупывая внутреннюю сторону голенища и подошву. Через полминуты Агафон вытащил стельку, покрутил её, отбросил в сторону и взялся за правый сапог. И тут же потащил руку назад.
- Обращаю внимание присутствующих, - провозгласил сыщик, - в правом сапоге, по утверждению господина Селивёрстова принадлежащем ему, обнаружены две стельки: одна - тряпичная, тонкая, вторая - войлочная, толстая.
Агафон разложил находку на столе. Войлочная стелька в носовой своей части имела тайник - углубление, повторявшее форму ключа, как бы "утопленного" в её мягкой толще. Взяв небольшой плоский ключик в руку, Иванов продемонстрировал его понятым:
- В углублении толстой стельки мною найден ключ с выдавленным числом "37", предположительно от банковской ячейки. Господин Селивёрстов, не желаете ли объяснить, в каком банке находится абонированная вами ячейка?
Бывший управляющий, продолжавший сидеть на стуле в прихожей, уставился на Агафона испепеляющим взглядом. На обращённый к нему вопрос он ничего не ответил.
- Как знаете, Яков Данилыч, как знаете, - Иванов пожал плечами и опять запустил руку в сапог. - Я покамест поищу квитанцию, поскольку к ключу таковая обязательно должна прилагаться.
Прошло ещё несколько мгновений и сыщик вынул из сапога сложенную в узкую полоску бумажку, покачал головою, глядя в глаза Селивёрстову:
- Эко вы её запрятали! С душою потрудились! Кусочек кожи на голенище нашили и под кожу засунули… что б не обтёрхалась, значит! Ай да голова, Яков Данилыч, светлый ум! Та-ак-с, почитаем: коммерческий банк "Юнкер и компания", оч-ч-чень хорошо, полугодовое абонирование, эко денег сразу-то отвалили!
Только теперь к Селивёрстову вернулся дар речи и он попытался защититься:
- А что такого? Я не имею права абонировать хранилище в банке? Я просто схоронил свои вещи, чтоб не потерялись и не украли из квартиры! Сами видите, в каком месте я живу! Мало ли нынче воров? Я вона, в квартире вообще подолгу не ночевал, вот и захотел, чтобы при мне постоянно находились и ключ, и квитанция.
- Конечно, Яков Данилович, конечно, - кивнул Иванов. - Заметьте, я вовсе не спорю с вами! Содержимое ячейки мы осмотрим вместе, не сомневайтесь. Где, кстати, банковское хранилище находится?
- На Невском, в доме у Голландской церкви. Только зря вы на меня, господин сыщик, напраслину возводите.
- Я - на вас? - изумился Агафон. - Помилуй Бог, чем же это?
- В этой ячейке всё моё, заработанное честными трудами, и ничегошеньки я себе никогда не присваивал. Деньги и векселя - это всё моё жалованье за много лет беспорочной службы.
- Угу, - издевательски кивнул Агафон, не сумев перебороть переполнявший его сарказм. - О вашей беспорочной службе мы будем говорить отдельно!
- Вы, господин сыщик, не ёрничайте, я Николаю Назаровичу верою и правдою служил много лет, живота и здоровья своего не жалеючи! - Селивёрстов всё более распалялся, но его пафос Иванов перебил неожиданным вопросом:
- Вы, похоже, стали чувствовать себя лучше? Как сердечко-то?
- Сердечко ничего! - отрезал Селивёрстов.
- Тогда собирайтесь, Яков Данилович, поедемте с нами!
- На каком основании вы меня арестовываете? За то, что я банковский ключик в сапоге носил?
- Я вас не арестовываю. Я вас задерживаю до выяснения всех обстоятельств, связанных с упомянутым ключом.
Селивёрстов поник, принялся вяло одеваться. Через четверть часа он в компании Иванова уже сидел в коляске извозчика, направлявшегося в сторону Шпалерной улицы. Тут неожиданно Якова Даниловича словно прорвало, он принялся обстоятельно рассказывать сыщику о своей службе у покойного миллионера-скопца. Может, Селивёрстов искал расположения сыщика, может, просто испытывал потребность выговориться, но он вдруг пустился в пространные воспоминания, Агафон же, видя такое настроение задержанного, поддержал беседу наводящими вопросами.