- Мужик в бега подался. Взял только самое необходимое. У него проблемы с гадким дыханием… были… и, как у всех брюнетов, быстро отрастает щетина. Он не хотел выделяться в толпе небритой мордой и прихватил электробритву с аккумулятором…
- Об этом я и сама догадалась, - кивнула подруга. Потом пошарила в письменном столе и выудила из-под бумаг пачку "Вог" с ментолом. Курила Алиса крайне редко. Но сигарета помогала ей сосредоточиться, и я не стала возражать, когда Фомина приспособила под пепельницу железную крышечку и глубоко затянулась. - В "дипломате" нет ни одной фотографии близких, возможно, на кассете запись семейного торжества. И только.
- А пиджак?
- Дался тебе этот пиджак! - Алиса понимала мою правоту и злилась. - Понравился он им… с дырками на спине…
- Вот именно. Алиса, "дипломат" надо отнести в милицию.
- Разбежалась! Спешу и падаю! Так и знала, нельзя тебе ничего рассказывать… - Алиса со злостью затушила окурок о крышку и, вскочив, заметалась по комнате. - Еще скажи, эти деньги пойдут на помощь сиротам!
- Пойдут, - спокойно ответила я.
- В карманы ментам они пойдут!!
- Алиса, это нечестно. Пора становиться взрослой. Возможно, эти деньги он украл у государства. - Ничего глупее, чем упоминание государства, я придумать не смогла. Лучше б вообще молчала… Фомина от этого слова запнулась на лету, развернулась ко мне и, склонившись лицом к лицу, прошипела:
- Я ничего… не должна… этому государству. Наш вечный спор - роль личности в жизни общества, и наоборот. В особо жаркие моменты Фомина обзывала меня "идейной идиоткой", "худой коровой в розовых очках" и "стадом с промытыми мозгами".
Маму Алисы я не видела никогда, но знала, что она живет в коммуналке в центре Питера с новым пьющим мужем, с коим у падчерицы не сложились отношения.
Фомину воспитывали бабушка и тетя Алина Дмитриевна. До последнего своего дня девяностопятилетняя бабуля называла Советский Союз - Совдепия. Тетушка была не столь крута, но жила в тех же настроениях по отношению к "дерьмократам". Семейка вечных оппозиционеров. К любой власти. Как-то раз мы с Фоминой даже подрались на избирательном участке. Подруга вырывала у меня бюллетень и заставляла поставить крест "против всех".
- Не шипи, - попросила я. - Сядь и подумай.
- Этим местом сама думай, - отрезала Алиса и начала выкидывать вещи из платьевого шкафа. - Где мои джинсы?!
Судя по розыску портков, мозгов у моей подруги хватало. Светиться в своих вечных балахонах она не решалась.
- Я их повесила под голубой пиджак, - спокойно ответила я, легла на кровать и отвернулась к стене.
- А заграничный паспорт где? - на тон ниже спросила Фомина.
Я не ответила, и Алиса принялась стучать выдвижными ящиками комода.
- Вот он, родименький, - пробормотала она, и выругалась, когда неожиданно прозвенел дверной звонок.
- Надеюсь, это милиция, - сказала я, любуясь цветком на обоях.
- Типун тебе на язык, - пробормотала подруга и побежала открывать.
Вернулась Алиса быстро, но голос ее дрожал, когда на вопрос: "Кто там?", она фыркнула:
- Гуля жмот, решил яйцо стрельнуть. Блины на ночь глядя затеял.
Богатый толстый Гуля вечно побирался по соседям. Не удивлюсь, если муку и подсолнечное масло он бегал клянчить на пятый этаж к Капитолине Тимофеевне. То, что на часах половина одиннадцатого, не мешало Гуле бодро носиться по дому в поисках съестного.
- Боткина, - Алиса тряхнула меня за плечо, - давай мириться. Я ведь надолго уезжаю… пока пыль не уляжется. Возможно, навсегда.
Я дернула плечом и стряхнула Алискину руку.
- Ну и пес с тобой, - буркнула Фомина, - тоже мне… оплот цивилизации.
Оскорблять Алиса умела всегда.
Я положила на ухо диванную подушку и принялась считать овец, надеясь уснуть.
Но даже сквозь вату и шестнадцатую овцу до меня добралась ехидная Алискина реплика:
- Получишь ты, Боткина, красный диплом, вернешься в свой почтовый ящик и будешь всю жизнь за копейки новую бомбу придумывать… скушный ты тип, Надежда…
Не спросив хозяйку, на глазах выступили слезы. Но я их не утирала, не шмыгала Носом, зная, что хитрая Алиска тут же бросится утешать, извиняться, мы помиримся и останемся при своих. Фомина с чемоданом денег, я с мечтой о красном дипломе.
Сама по себе красная корочка не была идеей фикс. Но для отца было важно, что дочь, пройдя через детдом и унижения, стала ученым.
Я выросла в почтовом ящике - крошечном городке, принадлежавшем одному заводу и двум научно-исследовательским институтам. Бомбу в них не изобретали, трудились над чем-то менее разрушительным, но не менее секретным.
Отец руководил одним из проектов, когда в начале девяностых началась повальная шпиономания. Папу обвинили в связях с иностранной разведкой и однажды ночью забрали из дома.
До сих пор в редких кошмарах меня накрывают ощущения ребенка, одиннадцатилетней девочки, замерзающей в тонкой ночной рубашке, следящей за непонятными строгими мужчинами, переворачивающими ее спальню.
Той ночью я осталась одна. Моя мама умерла, когда мне было тридцать два часа от роду. Отец так и не женился, ему хватало науки и дочери. Девять лет назад у него попытались отнять все.
На время следствия меня взяли к себе друзья отца - тетя Ада и дядя Сережа. Рядом с ними я чувствовала себя тяжелобольной. Вечером в комнату на цыпочках вносили теплое молоко, садились на краешек кровати и, горестно вздыхая, смотрели, как я давлюсь мерзкой пенкой.
И я чувствовала себя больной и заразной.
В школе на меня косились преподаватели и старательно, громко говорили при моем приближении "не тридцать седьмой, товарищи, разберутся".
Через неделю такой жизни я случайно подслушала кухонный разговор моих опекунов.
- Он виноват? - спросила тетя Ада.
- А черт его знает. Коля весь в себе, мог и напортачить…
Утром вместо школы я пошла в службу безопасности института и, поставив на пол собранный чемодан, сказала:
- Отправьте меня, пожалуйста, в детский дом… Этим демаршем я обидела всех. Друзей папы, соседей, школьных друзей и преподавателей. Но оставаться в городке, где каждый на виду, словно клок волос на лысом черепе, было невозможно. Я знала, что отец невиновен, и принимать соболезнования не торопилась.
Следствие длилось полтора года. За это время, отвлекаясь от тоски, я научилась складывать и перемножать в уме четырехзначные цифры, прошла весь школьный курс точных наук и, когда отца освободили от подозрений, в старый класс вернулась, мстительно поражая учителей невероятными способностями.
Папулю восстановили в прежней должности и званиях, долго извинялись и уверяли, что ни минуты не сомневались в его порядочности. Все это папуля принял равнодушно, его беспокоило одно - как пережитое отразилось на нежной психике его дочери.
Нормально отразилось. Научилась стискивать зубы, погружаться в себя и верить.
И вообще, детский дом, даже первоклассный, крепкая школа для нежных девочек.
- Эй, последняя надежда инфекциониста, - Алиска сдернула с моей головы подушку и тут же получила ногой в живот.
Надежда Боткина. По отдельности милое имя и приличная фамилия, в совокупности - тихий ужас ребенка школьного возраста. В детстве у меня было два прозвища - Ботинок и Желтуха.
В институте каждый на что-то откликался: Алиса на Фому, бывший друг и любимый Игорь Понятовский на Гоша Понт, главный недруг Мишка Сопелин резво бежал на Соплю. Народ принимал это спокойно. Я называла прозвища собачьими кличками и требовала обращения по имени.
Сейчас Алиска преступила все правила. Надежда Инфекциониста, да еще и Последняя, это уж ни в какие ворота…
Я схватила дорогого сердцу плюшевого мишку и запустила другом в подлую Фому.
Алиска поймала игрушку, посадила ее на колени и развязно расслабилась на стуле у компьютерного стола.
- Очнулась, подруга. Слушай сюда. Сейчас я бегу на "Красную стрелу". В Питере хватаю Кира и дую в Амстердам. Сколько мы там пробудем, не знаю. Вот пятьсот долларов, это взнос за квартиру на полгода. Не отказывайся! Так надо.
- Академический оформлять будешь? - хмуро спросила я.
- Как получится. Адрес и телефон тети помнишь?
- Обижаешь, - фыркнула я. - Цифры мой хлеб.
- Назови…
Я проговорила телефон и адрес, включая номер почты и индекс.
- Понятие "международный роуминг" знакомо? Если что, звони, не забывай. И последнее..-. - Фомина запнулась. - Помирись с Гошей.
- Он осел.
- А ты упрямая кобыла!
- Тогда у меня не будет внуков…
- Почему? - удивилась Фомина.
- У нас родятся мулы, а они не репродуктивны.
- Гоша не осел, - категорически заявила Алиса. - И вообще… это я рассказала Лине о детском доме… прости.
- Зачем? - Если бы это я услышала вчера, то без затрещины дорогая подруга не уехала бы. Но сегодня меня ничто не удивляло. Алиса - невероятное существо, к ней надо относиться как к стихии. С достоинством и выдержкой.
- А дуры они все. Высокомерные, напыщенные дуры!
- Это не новость. Зачем ты им рассказала?
- Не знаю.
Исчерпывающий ответ, и иного я не получу.
- Ладно, проехали.
- Так ты помиришься? Обещаешь?
- Подумаю, - уклончиво ответила я, отняла мишку и уткнулась в него лицом.
- Не думай, - приказала Фомина. - Мужик голову сломал, думая, чего ты бесишься. Ведь даже не объяснилась!
- Я не люблю выяснять отношения. Это пошло.
- Фу-ты, ну-ты, сама ослица упрямая.
- С такой любовью к зоологии тебе бы, Алиса, в ветеринары…
Ал иска хотела ответить что-то язвительное, но вспомнила о "Красной стреле" и полезла целоваться.
- Наденька, лапушка, - всхлипнула стихия, - я скучать буду… А ты?
В горле запершило, я шмыгнула готовым потечь носом и от избытка чувств огрела Фомину по спине. Та поморщилась и пробормотала:
- У твоего медведя скоро второй глаз отвалится… Прислать из Амстердама нового?
- Ага. И пакетик марихуаны. Вернешься, обе на нарах будем париться.
Дабы не разрыдаться, Фомина дотянулась до радио и нажала кнопочку; из динамиков понесся канкан Оффенбаха.
- Хорошо, не похоронный марш, - проскулила я. - Очень бы соответствовало.
- Не реви, подруга, - Алиска изо всех сил старалась выглядеть. - Хоронить нас рано… и почему бы не под канкан? Представь, все кладбище рыдает, а у моей ямы народ пляшет. Пришлют похоронку, намекни трубачам, чтоб Оффенбаха сбацали. Договорились?
- А то.
На этой трогательной ноте мы и расстались.
Я стояла у окна нашей комнаты и смотрела, как непривычно худая без балахона Фомина с сумкой наперевес сайгачит через темный двор, и думала. Правду она рассказала об Игоре или нет? Если да, то я ослица. Я почти приучила себя ненавидеть, но удивительно, как легко вспоминается прежняя любовь.
На Алису Фомину я обратила внимание еще при вступительных экзаменах. Все иногородние абитуриенты, размещенные в общежитии Бауманки, тряслись и страдали невыносимо. Нервная обстановка, взвинченные до предела парни и девушки зубрили, повторяли, слонялись из угла в угол и пили капли. Девица в просторном балахоне книг в руки не брала, равнодушно ходила на экзамены и получала "отлично" у преподавателей, славящихся железобетонной непробиваемостью.
Профилирующие предметы - математика и физика - меня беспокоили мало. Но страх перед сочинением подсадил на капли, как и все общежитие. Москвичи, "отрепетированные" членами приемной комиссии и закончившие подготовительные курсы, демонстрировали спокойствие и выдержку патрициев. Фомина держалась особняком, на сплетни и разговоры "за жизнь" не велась, но почему-то однажды вечером подошла ко мне и села рядом на лавочку в сквере.
- Трясешься?
- Угу, - у меня на коленях лежал толстенный справочник "300 лучших сочинений".
- Косяк забьем? Поможет…
- Кого? - не поняла я.
Алиса не стала ничего объяснять, достала из складок балахона подозрительную папиросу, несколько раз затянулась и протянула мне.
- Не курю, - я дернулась, и справочник шлепнулся на землю.
- Насильно в рай не тянут, - пробормотала странная девушка и расслабленно откинулась на скамейке.
Я косилась на соседку и стремительно шуршала извилинами - удрать сразу или посидеть немного для приличия. Но девушка в балахоне давно меня интриговала, и я отважно осталась на месте.
- Говно трава, - вдруг пробормотала девица, швырнула окурок в урну и протянула руку: - Алиса Фомина.
- Надежда. Боткина, - представлялась я всегда с расстановкой, произнесенные скороговоркой имя и фамилия часто вызывали смешки.
Алиса с иронией посмотрела мне в глаза, по-моему, хотела сказать "бывает", но передумала.
- Ты откуда?
- Да так, - уклончиво ответила я.
- Из деревни, - сама себе утвердительно произнесла Алиса. - А я из Питера.
- В Питере своих институтов не хватает? - я действительно сильно удивилась.
Вместо ответа Алиса достала из сумочки лаковую миниатюру и протянула ее мне:
- Знакомый писал… мой портрет. Из-за него из Питера сдернула.
На завтра был назначен экзамен по русскому и литературе. Этого испытания я боялась до тошноты и никак не предполагала, что вместо отдыха и сна смогу протрепаться на лавочке до первых петухов.
Впрочем, треп пошел на пользу, от новой знакомой я заразилась таким равнодушием, что экзамен сдала, как запрограммированный на "отлично" киборг.
С тем же показным равнодушием я нашла свою фамилию на стенде в списках принятых в студенты. Вокруг бушевала толпа будущих и несостоявшихся бауманцев, народ собирался в кучки, кто-то звонил по сотовому телефону: "Мама! Меня приняли!!" - кто-то рыдал… Фомина нашла свою фамилию, пробормотала: "Не повезло" - и замерла, грустя о брошенном в Питере Кире. Любимой тете Алиса пообещала, что если поступит, то останется в Москве и выбросит из головы все, кроме учебы.
От одной из группок отбился высокий худой блондин и подошел к нам.
- Алиса, поздравляю.
- Не с чем, - пробормотала подруга и ткнула пальцем в мою сторону. - Познакомься, это Надежда.
- Игорь Понятовский, - представился блондин. Друзья, которых он только что оставил, звали его обратно, шумели, махали руками, и, внезапно решившись, Игорь произнес: - Отмечать будете? Если да, то поехали с нами, ко мне на дачу. Будем мы, природа, шашлыки и "Киндзмараули".
- Подготовился, - усмехнулась Фомина. - Заранее знал, что поступишь?
Игорь смутился.
- Ладно, поехали… папин сын.
И Алиска невозмутимо пошагала к автомобилю Понятовского.
Я трусила сзади. Через полгода Игорь назовет нашу дружбу "аншлюс".
В тот день сбилась наша компания из десяти человек - Фомина, Боткина, Гоша Понятовский, Лина Синицина, Соня Голыптейн, Вика Полякова, Дима Фурцев, Артем Соколов, Павел Вахрушев, Антон Солецкий. Все, кроме нас с Фоминой, коренные москвичи. Родители Гоши Понятовского и Лины Синициной даже дружили с детства.
В дачный поселок, окруженный корабельными соснами, компания приехала на двух машинах. На полянке за домом пылал заваленный дровами мангал. За ним приглядывал сосед Понятовских по даче - Митрофан Оболенский, в то время начинающий диджей одной из столичных радиостанций. Остроумный развязный парень, с которым Фомина моментально нашла общий язык.
Праздник по поводу зачисления получился отменный. Новоиспеченные студенты-физики пили, ели, кого-то тошнило в кустах, Соня целовалась с Фурцевым, Вика добивалась Соколова, Алиса флиртовала с Митрофаном, Лина давилась шашлыком, глядя, как друг детства Игорек обхаживает провинциальную Надежду. Не так собиралась Лина Синицина отдохнуть в тот день. Красивая и стервозная Лина не привыкла делиться мужчинами. Возникшие из ниоткуда провинциалки уводили лучших - Фомина очаровала Оболенского, вокруг меня вращался Гоша.
Не выдержав, Лина принялась дерзить. Со мной у нее этот номер мог пройти, но Фомина так отбрила красотку, что та с горя пошла целоваться с Антошей Солецким. Думала, отомстит. Оказалось, упустила инициативу.
- Господа студиозусы, - поднял очередной бокал "Киндзмараули" Гоша, - через несколько дней, в пятницу, у меня день рождения. Приглашены все. Надеюсь, приедете.
День рождения Гоши, двадцать первое июля, стал днем обязательного сбора нашей компании на даче Понятовских. Даже Димон Фурцев, отчисленный из института год спустя, старался приезжать.
С Димоном вообще вышла странная история. Приличный математик, талантливый студент, Фурцев внезапно забросил учебу и подался в рабочие сцены одного из столичных театров. И только спустя какое-то время мы вычислили - Димона пришибла неразделенная любовь к актрисульке не второго, и даже не третьего плана - "кушать подано" в переднике.
Но хороша была чертовка невероятно! Таланта ноль, гонора на "Оскар".
Спала актрисулька со всем театром, кроме Димона. Бедняга сох, чернел лицом и пил горькую.
Через год после их знакомства девица добилась роли в две реплики: "Мадам, ваш гардероб прибыл" и "Месье, не распускайте руки". Остальное время актрисулька молча носилась по сцене, уворачиваясь от похотливого месье.
Тайком от Димона наша компания полным составом явилась на премьеру. Дамская часть коллектива предлагала актриску освистать, мужчины, проявляя корпоративную солидарность с влюбленным Фурцевым, объявили, что горничная от месье уворачивалась довольно эротично.
Еще бы! Чулки с подвязками до трусов мелькали!
Попа в кружевном белье понравилась не только зеленым студентам. Некий режиссер пригласил мадемуазель горничную играть в провинциальном театре.
Недолго думая, Димон отправился вслед за попой, таскать декорации в забытом богом, публикой и администрацией замшелом театре.
Проводы Фурцева вылились в грандиозную пьянку, на которой Гоша, под влиянием безнадежно влюбленного Димона, сделал мне предложение. (Не замуж, а только стать "его девушкой".
Я бы и без официального предложения давно стала. Пугали Гошины родители. Отец - знаменитый архитектор, а мама - психиатр, заведующая одной из частных клиник для нервных толстосумов.
Каждый раз, когда я попадала к ним в дом, начинало казаться - меня тестируют. Ирина Андреевна, милая воспитанная дама, разговаривала со мной по форме вопросы-ответы, папаша Сергей Яковлевич смотрел так, словно прикидывал, чего бы девушке пристроить, а то невзрачная какая-то. Гошу моя мнительность умиляла и трогала. Он уверял, что его родители люди доброй воли и напрочь лишены столичного снобизма.
Возможно. Тем более что разведка донесла (Синицина - Гольштейн, Гольштейн - Поляковой, Полякова - Фоминой, Фомина - мне), что не далее как недавно, на даче Синициных, Ирина адреевна пошутила:
- Моя невестка может быть кривой, горбатой, без зубов. Лишь бы любила Гошу и не была неряхой. Двух нерях, Гошу и его жену, наш дом не выдержит.
Крайне справедливое замечание. Понятовский-младший был пугающе рассеян и мог захламить комнату любого размера. Приведу пример.
Гошина "келья" пять на восемь. В одном конце комнаты фортепьяно, в другом - модерновая стенка белого дерева. Понятовский достает из отделения стенки ножницы, подрезает сломанный ноготь, идет к пианино и кладет ножницы на крышку.