- Послушайте, есть мысль, - с досадой сказал капитан. - Пойду домой, поужинаю с женой. А вы, парни, ведите судно.
Ни один из полицейских даже не улыбнулся. Только когда они получили полную уверенность в том, что он везет законный груз, двадцать пять тонн динамита, законному получателю, строителю, взрывающему базальт на утесах в верховьях реки Гудзон, - капитан много раз повторил, что делает это уже восемь лет, - ему наконец разрешили отчалить.
Но и на этот раз ничего не вышло!
Матросы как раз отдавали швартовы, когда высокий, мрачный, светловолосый франт в дорогом пальто показался на пороховом причале в сопровождении спутника, который походил бы на щеголя с Пятой авеню, если бы не боксерские шрамы на лице. Они легко, как акробаты, запрыгнули на борт, и светловолосый показал значок "Агентства Ван Дорна". Он сказал, что он старший дознаватель Исаак Белл, а с ним - детектив Арчибальд Эббот, и потребовал от Петри предъявить документы. Ледяной взгляд Белла подсказал Петри, что не стоит шутить насчет ужина с женой, и капитан терпеливо ждал, пока накладные в десятый раз за день прочитывали строка за строкой.
Именно спутник Белла Эббот голосом обитателя нью-йоркской Адской Кухни сказал:
- Хорошо, капитан, можете отчалить. Простите за задержку, но мы не хотим рисковать.
Он подозвал полицейского с Южно-Тихоокеанской дороги, с руками, как у гориллы:
- Макколин, отправляйтесь с капитаном Петри. Он идет вверх по Гудзону в Саттон-Пойнт, к "Пульверайзд стейт компани". В трюме у него двадцать пять тонн динамита. Если кто-то попытается изменить курс, застрелите ублюдка.
Эббот обнял Белла за плечи и попытался свести его со сходней; совсем иным голосом - голосом истинного щеголя с Пятой авеню - он сказал:
- Все, друг мой. Ты уже неделю этим занимаешься. За делом присмотрят надежные парни. Сегодня вечером мы отдыхаем.
- Нет, - ответил Белл, бросая тревожный взгляд на пять оставшихся вагонов с динамитом. Темнело. Трое железнодорожных полицейских нацелили на ворота, отделявшие причал от основного пути, пулемет "Виккерс" с водяным охлаждением и подачей патронов лентой.
- Приказ мистера Ван Дорна, - сказал Эббот. - Он сказал, что, если сегодня вечером ты не отдохнешь, он снимет тебя с дела и меня тоже. Он не шутит, Исаак. Он сказал, ему нужно, чтобы у нас была ясная голова. Он даже купил нам билеты на "Фоллиз".
- Я думал, они закрылись.
- Шоу открылось для особых представлений, пока идет подготовка к гастролям. Мой друг, газетный критик, написал так: "Лучший коктейль из музыки, шуток и красивых девушек, какой мы видели за много лет". Все в городе из кожи вон лезут, пытаясь достать билеты. А у нас они есть! Но сначала переоденемся и перекусим в моем клубе.
- Сначала, - мрачно сказал Белл, - я хочу, чтобы три полностью загруженных тендера с прижатыми к колесам тормозными колодками стояли за этими воротами - на случай, если кому-нибудь придет в голову выбить ворота локомотивом.
Глава 22
Арчи Эббот, которому родовитая семья запретила поступать на сцену, был членом клуба на Гранмерси-Парк. Клуб назывался "Игроки" и был основан девятнадцать лет назад театральным актером Эдвином Бутом, лучшим Гамлетом прошлого столетия и братом человека, застрелившего президента Линкольна. Марк Твен и генерал Уильям Текумсе Шерман, чей знаменитый разрушительный поход по Джорджии ускорил окончание Гражданской войны, участвовали в устройстве клуба. Бут передал клубу собственный дом, и известный архитектор Стенфорд Уайт, которого потом застрелил на Мэдисон-сквер-гарден наследник стальной империи Гарри То, перестроил его.
Белл и Эббот наскоро поужинали внизу, в "Гриле". Это была их первая трапеза после торопливого завтрака на рассвете в одном из салунов Джерси-Сити. Потом поднялись наверх, выпили кофе и лишь затем направились на угол Сорок Четвертой улицы и Бродвея, чтобы посмотреть "Фоллиз" 1907 года.
Белл задержался в читальне, разглядывая портрет Эдвина Бута в полный рост. Неповторимый стиль актера, мощное смешение самого прямого реализма с романтическим импрессионизмом, вызывали сильный отклик в душе Белла.
- Написано одним из братьев по "Игрокам", - заметил Эббот. - Хорошо, не правда ли?
- Джон Сингер Сарджент, - сказал Белл.
- О, конечно, ты узнал его кисть, - сказал Эббот. - Сарджент написал портрет твоей матери, который висит в гостиной твоего отца в Бостоне.
- Перед самой ее смертью, - сказал Белл. - Чего никогда не скажешь, глядя на столь прекрасную молодую женщину. - Он улыбнулся воспоминанию. - Иногда я садился на ступеньку и разговаривал с ней. У нее такой вид, словно ее снедает нетерпение, и я словно слышу, как она говорит Сардженту: "Заканчивайте. Мне надоело держать этот цветок".
- Откровенно говоря, - пошутил Эббот, - я бы предпочел говорить с портретом, чем со своей матерью.
- Пошли! Мне нужно зайти в контору и сказать, где меня найти.
Как и все отделения Ван Дорна в больших городах, контора на Таймс-сквер была открыта круглосуточно.
Во фраках, с белыми галстуками, в плащах и цилиндрах они вышли на Парк-авеню, забитую колясками, такси и трамваями.
- Быстрей доберемся на подземке.
Станция подземки на Двадцать третьей улице сверкала электрическими огнями и белой плиткой. Среди пассажиров, заполнивших платформу, были представлены все слои общества: от мужчин и женщин, готовых к вечерним развлечениям, до едущих домой продавцов, рабочих и домохозяек. Промчался заполненный народом скоростной экспресс, и Эббот похвастал:
- Наша подземка позволяет миллионам жителей Нью-Йорка ездить на работу в небоскребы.
- Ваша подземка, - сухо заметил Белл, - позволяет преступникам ограбить банк в центре города и отпраздновать это на окраине раньше, чем на месте события появятся копы.
Подземка за несколько мгновений доставила их с окраины на угол Сорок Второй и Бродвея. Они поднялись в мир, откуда ночь была изгнана. Таймс-сквер ярко, как днем, озаряли огромные электрифицированные рекламные щиты, на которых тысячи ламп рекламировали театры, отели и рестораны. По улицам ехали автомобили, такси и автобусы. По широким тротуарам двигались толпы пешеходов.
Белл направился в отель "Никербокер" - первоклассную гостиницу с фреской Максфилда, изображающей веселого короля Коля, в вестибюле. Контора Ван Дорна располагалась на втором этаже, довольно далеко от главной лестницы. Деловитый молодой человек с прилизанными черными волосами, серебряной булавкой в галстуке встречал гостей в со вкусом убранной приемной. В его сшитом на заказ костюме прятался пистолет, и он умел им пользоваться. А под рукой в ящике стола лежала еще и двустволка. Кнопкой, расположенной возле колена, он открывал дверь в заднюю комнату.
Задняя комната напоминала контору рекламного агентства со множеством пишущих машинок, электрических ламп под зелеными абажурами, стальными шкафами для папок, календарем на стене, телеграфным аппаратом и уймой телефонов на столе дежурного. Но за машинками сидели не женщины в белых кофточках, а детективы, составлявшие отчеты, обсуждавшие тактику действий или отдыхавшие от дежурства в отелях Таймс-сквер. Контора имела особый вход для клиентов, которым не стоило показываться в вестибюле отеля "Никербокер"; такие клиенты могли зайти в детективное агентство из переулка и выйти тем же путем.
Наряды Белла и Эббота вызвали поток комментариев.
- Ребята! Сегодня у нас в гостях оперные щеголи!
- Никогда раньше не видели джентльмена? - спросил Эббот.
- Куда это вы нарядились этакими пингвинами?
- В "Жарден де Пари" на крыше Хаммерштейновского театра, - ответил Эббот. - На "Фоллиз-1907".
- Что? У вас есть билеты на "Фоллиз"? - послышались возбужденные возгласы. - Как вы их добыли?
- Милостью босса, - сказал Эббот. - Продюсер, мистер Зигфельд, в долгу у мистера Ван Дорна. Что-то насчет жены, которая оказалась не его женой. Пошли, Исаак. Занавес поднимается.
Но Исаак Белл стоял неподвижно, глядя на шеренгу телефонов. Что-то не давало ему покоя. Что-то он упустил. Что-то забыл. Что-то плохое.
Перед его глазами встал пороховой причал Джерси-Сити. У Белла была фотографическая память, и он мысленно проследил весь путь от начала причала до воды, фут за футом, ярд за ярдом. Увидел пулемет "Виккерс", нацеленный на ворота, отделяющие причал от главного двора. Увидел тендеры с углем, которые приказал передвинуть для защиты ворот. Увидел цепочку вагонов с динамитом, дым, поднявшуюся в прилив воду, вдали кирпичный пассажирский вокзал Коммьюнипо с причалом для паромов.
Что он упустил?
Зазвонил телефон. Дежурный схватил трубку среднего аппарата, который кто-то обозначил мазком помады как главный.
- Да, сэр, мистер Ван Дорн!.. Да, сэр! Он здесь… Да, сэр! Я передам. До свидания, мистер Ван Дорн.
Кладя трубку, он сказал Исааку Беллу:
- Мистер Ван Дорн сказал, что, если вы немедленно не покинете контору, вы уволены.
Они ушли из "Никербокера".
По пути на Бродвей Арчи Эббот, как гордый городской гид, указал на двухэтажный желтый фасад ресторана "Ректор". Обратил особое внимание на статую перед входом.
- Видишь этого грифона?
- Трудно не увидеть.
- Он охраняет самый большой в городе ресторан, где подают омаров.
Лилиан Хеннеси нравилось заходить в "Ректор". Проходя по тротуару мимо грифона, вступая в огромный желто-зеленый мир чудес из хрусталя и золота, ярко освещенный гигантскими люстрами, она представляла себя великой и любимой актрисой. Лучше всего были зеркала от пола до потолка, позволявшие всему ресторану видеть, кто входит во вращающуюся дверь.
Сегодня все смотрели на ее изумительное золотое платье, на ее бриллиантовое ожерелье и шептались о ее восхитительно красивом сопровождающем. Или, пользуясь термином Марион Морган, ее неоспоримо красивом сопровождающем. Жаль только, что это был всего лишь сенатор Кинкейд, по-прежнему неутомимо ухаживающий за ней и мечтающий заполучить ее состояние. Насколько интереснее было бы войти сюда с таким человеком, как Исаак Белл, красивым, но не смазливым, сильным, но не жестоким, твердым, но не грубым.
- Угадать, о чем вы думаете? - поинтересовался Кин-кейд.
- Я думаю, нам пора покончить с омарами и идти на представление. О, послушайте оркестр… Анна Хелд заходит!
Ресторанный оркестр всегда играл новую модную песенку бродвейской актрисы, когда она входила. Мелодия называлась "Не могу на тебя наглядеться".
Лилиан красивым голосом и точно в лад запела:
На самом северном краешке моего лице
И в самом северном уголке того же места…
А вот и она, французская актриса Анна Хелд, тонкая талия подчеркнута великолепным зеленым платьем, гораздо более длинным, чем те, что она носит на сцене. Вся - сплошная улыбка и блеск глаз.
- О, Чарлз, как замечательно! Я рада, что мы пришли.
Чарлз Кинкейд улыбнулся сказочно богатой девушке, подавшейся вперед через накрытый скатертью стол, и неожиданно подумал, как она на самом деле молода и невинна. Он готов был биться об заклад, что Лилиан училась стрелять своими прекрасными глазками, затверживая каждый жест Хелд. И хорошо затвердила, должен был он признать, когда она привычно окинула его взглядом с головы до ног.
Он сказал:
- Я рад, что вы позвонили.
- "Фоллиз" вернулись, - беспечно ответила Лилиан. - Я должна была пойти. А кому же хочется идти на спектакль в одиночестве?
Это прекрасно отражает ее отношение к нему. Ему не нравилось, что Лилиан им пренебрегает. Но когда он разделается с ее отцом, у старика не останется ни гроша, чтобы завещать дочери, а он будет так богат, что сможет купить Лилиан с потрохами. А пока, ухаживая за ней, он получает необходимый предлог, чтобы проводить с ее отцом больше времени, чем было бы позволено ручному сенатору, голосующему в поддержку железнодорожной корпорации. Пусть Лилиан посмеивается над своим чересчур старым, немного комичным ухажером, безнадежно влюбленным, незначительным и незаметным, как мебель. В конечном счете он завладеет ею - не как женой, а как вещью, как прекрасной статуей, чтобы наслаждаться, когда захочется.
- Я тоже не мог не прийти, - ответил Кинкейд, про себя проклиная вышибал из Роулинса, не сумевших убить Белла.
Сегодня ночью его обязательно должны видеть в обществе. Если Белл ни о чем не подозревает, то скоро заподозрит. Сейчас в сознании детектива должна возникнуть мысль, что что-то неладно. Скоро ли кто-нибудь, взглянув на рисунок, вспомнит, как он готовил очередную катастрофу? Слишком большие уши на рисунке не смогут защищать его вечно.
А какое алиби может быть лучше "Фоллиз" Хаммерштейна в "Жарден де Пари"?
Сотни людей запомнят, что сенатор обедал у "Ректора" с самой желанной наследницей Нью-Йорка. И тысячи увидят, как "инженер-герой" явится на грандиозный бродвейский спектакль под руку с незабываемой девушкой - в полумиле от того спектакля, который затмит даже "Фоллиз".
- Чему вы улыбаетесь, Чарлз? - спросила Лилиан.
- С нетерпением жду представления.
Глава 23
В начале двадцатого века пиратство на реке Гудзон встречалось редко. Когда капитан Уит Петри увидел сквозь дождь нависший нос судна, его первым порывом было дать гудок, чтобы предупредить это судно об опасном сближении. Зычный паровой гудок разбудил Макколлина, железнодорожного полицейского, который храпел на скамье в рубке, пока "Лилиан-I", преодолевая отлив и сильное течение реки, шла на север мимо Йонкерса.
- Что это?
- Судно под парусом… Проклятый олух, должно быть, полный тупица.
Нависающий нос по-прежнему приближался, он уже надвинулся так близко, что можно было различить паруса шхуны. Чтобы лучше видеть, Уит Петри высунулся в окно рубки и услышал шум вспомогательного бензинового двигателя шхуны. Он снова дал свисток и схватился за руль, стремясь избежать столкновения. Шхуна тоже повернула.
- Какого дьявола?
К этому времени Макколлин настороженно вскочил и выхватил револьвер.
Прогремел выстрел из дробовика; он разбил окно и ослепил Макколлина осколками стекла. Схватившись за лицо, полицейский отступил с криком боли. Он принялся стрелять наобум. В капитане Петри, выросшем на улицах Джерси-Сити, проснулся боец. Он резко повернул руль, собираясь протаранить шхуну.
Это было правильно. Тяжело груженный стальной лихтер, несомненно, разрезал бы шхуну пополам. Но изношенная рычажная передача "Лилиан-I", которую не хотели ремонтировать прежние хозяева и не стали новые, при резком маневре вышла из строя. Шестеренки полетели, руль отказал, поворот на полпути прекратился, и корабль беспомощно закачался. Шхуна подошла к борту, и команда вооруженных людей, воя, как призраки, и стреляя во все, что движется, перебралась на борт.
В "Жарден де Пари", временном театре на крыше "Олимпии" Хаммерштейна, в этот холодный, дождливый вечер опустили брезентовые завесы для защиты от ветра, но завесы не могли заглушить шум автомобилей, двигавшихся по Бродвею. Однако всякий обладатель билета был только счастлив оказаться здесь.
Столы и стулья были расставлены на полу, отчего театр напоминал скорее танцевальный, чем зрительный зал. Но управляющие добавили ложи для тех, кого Арчи Эббот называл "сливками присутствующих". Ложи были построены недавно, на вращающейся платформе, напоминавшей подкову на верху пагоды, украшавшей вход.
Флоренц Зигфельд, продюсер "Фоллиз", отвел детективам Ван Дорна лучшие из этих мест. С них отлично была видна сцена, а также остальные ложи, которые заполняли мужчины во фраках и белых бабочках и женщины в бальных платьях.
Оглядывая собравшихся, Белл неожиданно встретился взглядом с Лилиан Хеннеси, когда та садилась через ряд от него. В золотом платье, со светлыми волосами, зачесанными наверх, она выглядела еще прекраснее, чем всегда. Он улыбнулся ей, и она ответила радостной улыбкой: очевидно, простила, что он разбил ее "паккард". На самом деле, тревожно подумал он, похоже, барышня готова влюбиться без памяти - а ему это нужно меньше всего.
- Ты только посмотри на эту девушку! - выпалил Эббот.
- Арчи, если ты еще немного наклонишься, выпадешь из кресла.
- Пусть, если она заплачет над моим телом… расскажешь ей, как я умер. Минутку, она тебе улыбается.
- Ее зовут Лилиан, - сказал Белл. - Тот лихтер, на который ты глазел сегодня днем, назван в ее честь. Как и все остальное, что плавает и принадлежит железной дороге. Это дочь старика Хеннеси.
- Правда? Господи Иисусе! А что это за напыщенный тип с ней? Он кажется знакомым.
- Сенатор Чарлз Кинкейд.
- Ах да. "Инженер-герой".
Белл холодно ответил на кивок Кинкейда. Он не удивился тому, что чек Кинкейда все еще не пришел в Йельский клуб. Люди, действующие тишком, стараются не платить долги, если полагают, что это им сойдет с рук.
- Сенатор определенно не кажется довольным.
- Да, не похоже, - согласился Белл. - Она слишком богата и независима, чтобы попасться на его крючок.
- Почему ты так считаешь?
- Она сама сказала.
- А почему она стала делиться с тобой?
- Ну, это было после третьей бутылки шампанского.
- Значит, тебе повезло.
- Мне повезло с Марион, и я не собираюсь отказываться от такой удачи.
Огни начали гаснуть.
- Любовь, - траурно сказал Арчи, - преследует нас, как смерть и налоги.
Могучая вдова в шляпе с перьями, закутанная в ярды шелка и увешанная бриллиантами, наклонилась из соседней ложи и властно постучала лорнетом по плечу Эббота.
- Тише, молодой человек. Представление начинается. Ах, Арчи, это вы? Как матушка?
- Спасибо, очень хорошо, миссис Вандербильт. Я передам ей, что вы спрашивали.
- Да, пожалуйста. И, Арчи. Я не могла не услышать. Этот джентльмен, ваш спутник, прав. Юная леди ни в грош не ставит гадкого законодателя. Должна сказать, она могла бы поправить финансовые дела вашей семьи.
- Мама будет рада, - согласился Арчи и добавил так, чтобы слышал только Белл: - Мама считает Вандербильтов хамами и нуворишами. Можешь себе представить, в какой ужас она придет, если я приведу в дом дочь железнодорожника-рабочего.
- Ты был бы счастлив, - сказал Белл.
- Знаю. Но мама ясно дала понять: никого ниже Астора.
Белл бросил взгляд на Лилиан, и в голове у него возник замечательный план. Этот план остановит растущую влюбленность мисс Лилиан и одновременно избавит Арчи от рабства у матери. Но осуществление этого плана потребует искусства дипломата и ювелирной тонкости. Поэтому он сказал только:
- Помолчи! Представление начинается.