3
- Оленька, а почему вы меня не предупредили?
- Извини, не пришло в голову. Квартира отдельная. Эта девица тебе мешает, устраивает ночные оргии, водит мужчин?
- Да я ее видел только раз, когда взорвался автомобиль.
- О, мы слышали. Так в чем проблема?
- Никакой проблемы, но ведь надо знать, с кем живешь через стенку.
Ольга Ипполитовна - живая, маленькая, прелестная женщина, почти на пятнадцать лет моложе мужа, который ее обожал, - улыбнулась мельком, многозначительно.
- Она тебя так заинтриговала, что ты прибежал за сведениями? Ну-ка, признавайся!
- Не в этом дело, - он покривил душой, - вы поступили не по- родственному.
Младшего брата отца никак нельзя было упрекнуть в недостатке родственных чувств: Петрушу (так его звали в семье дяди) он привык опекать, проще говоря, кошелек преуспевающего адвоката всегда был к услугам племянника, чем тот пользовался редко. А с Оленькой, почти ровесницей, Петра связывало нечто вроде нежной дружбы, только Ипполита он переносил с трудом. Словом, упрек незаслуженный; тетушка угадала: он пришел за сведениями.
Ольга Ипполитовна закурила тоненькую коричневую сигаретку (дамскую, американскую).
- Третьего дня заявился Ангелевич, Жени не было дома. И уговорил меня, а я - твоего дядю. Слушай, двести пятьдесят долларов на земле не валяются.
- Да конечно. Стало быть, квартиру Ангелевич оплачивает?
- Ее папа каким-то боком связан с шоуменом, вот и балует дочку.
- Новый буржуа, - вспомнил Петр.
- Да, работает киллером.
- Кем? - изумился он, а из квартирных недр донеслось ржанье Ипполита.
- То есть дилером. в общем, какой-то посредник, я не в силах запомнить эту терминологию. Сейчас за границей по делам, я только с ней познакомилась. И, межу нами говоря, пожалела, что дала слово Ангелевичу.
- Почему?
- Она мне не понравилась. Что-то в ней. не то, скользкое. Ты скажешь, стареющая дама необъективна к юному существу. И это, должно быть, есть, не спорю, но.
- Да ну, Оль, я обаятельней тебя женщины не встречал.
- Спасибо. В общем, нечто почти неуловимое меня тревожит.
- Что тебя тревожит, душа моя? - подхватил вошедший в гостиную дядя - явно с процесса - безукоризненный джентльмен в траурной "тройке". Эта пара - их удивительная многолетняя любовь - служила для племянника идеалом недосягаемым.
Жена пояснила:
- Протеже Ангелевича.
- Жиличка наша? А что с ней?
- Знаешь, она редкая красавица.
- Серьезно? Надо поглядеть.
- Как будто позировала Боттичелли.
- Думаешь, она сумеет оттягать у меня квартиру?
Вновь хохот невидимого Ипполита.
- Да ну тебя! - жена, капризно.
- Устроит публичный дом? Ну, так прогони ее - и дело с концом. Я вообще был против этой аферы.
- И я! - опять Ипполит.
- Все, обедать! И непременно с шампанским, я сегодня выиграл сложнейший процесс.
При слове "шампанское" из своей комнаты выкатился Поль и сразу поинтересовался, сколько "папочка огреб". "Не в том суть, - отвечал папочка смущенно, словно застигнутый на тайном пороке, - дело очень интересное". Значит, защищал практически бесплатно. Евгений Алексеевич своего не упускал, конечно, и все же в принципе тесть был не совсем прав, упрекая его в защите "плутократов": как художник, работающий на заказ, иногда не может устоять перед созданием бесцельного, в финансовом отношении, шедевра - так и дядя порой не упускал дела "дешевого", но таящего сильную, драматически трогательную коллизию; спасал "по совести" невинных убийц - и частенько побеждал. Однако размазывать "благодеяния" не любил - тайная, благородная страсть. Хотя случались и такие курьезы: в семье до сих пор посмеивались, вспоминая, как беззаветно и бескорыстно боролся адвокат за одного бедного страдальца, который, благополучно избежав наказания, преподнес Евгению Алексеевичу чрезвычайно ценный портсигар червонного золота с гравировкой: медицинский символ - "смерть курильщикам".
Сегодня был явно день победы, стол цвел чайными розами, радовал прекрасными яствами (Ольга Ипполитовна хозяйка превосходная и сама лакомка), шампанское играло в бокалах. но Петр, под впечатлением прошлого вечера и сна, был весьма умерен.
Обсуждали вчерашнее "самосожжение", пересказывали романтические небылицы (Ольга и Поль, перебивая друг друга): будто бы иностранец, чуть ли не швейцарец, погиб из-за любви к русской девушке.
- Швейцарец? - сомневался дядя. - Из-за любви? Не верю!
Жена стояла на своем:
- Я сама утром слышала в "колбасной". Он врезался в стену швейцарской фирмы.
- Почти на родине помер, да? Не верю!
- Заладил, как Станиславский.
- А ты у меня дите малое.
- Помиритесь на литературном варианте, - вставил сын с умненькой усмешечкой. - Иностранец-демон у Патриарших вводит в грех атеиста Берлиоза. Как ты на это смотришь, Романыч? Ведь правда эстетически красиво и завершенно?
- Это не литература, - подал голос двоюродный брат; до чего он был привязан к дядьке, до того не переносил его сына. - Это первая смерть на моих глазах. я имею в виду - насильственная.
- Как насильственная? - удивилась Ольга Ипполитовна.
- В смысле - противоестественная, насилие над собой. Вы не слышали его крик из огня.
- Петруша, ты здоров? - осведомился адвокат, прихлебывая мелкими глотками золотистое зелье. - Вид у тебя бледный.
- Вчера перепил с Подземельным.
- Нашел тоже с кем. - начал дядька, но добродушную воркотню его прервал телефон.
- Пап, тебя.
- Да!.. Когда? Не знаю, устал. Позвоните вечером. Договорились! - Евгений Алексеевич положил трубку. На лице - взволнованное выражение азартного охотника. Домочадцы подали реплики:
- Жень, тебе необходим отдых.
- Выгодное дельце, пап?
- Интересное. (Значит, не выгодное.) Так вот, Петя, я обещал твоему отцу.
- Дядя Жень, мне уже тридцать четыре.
- Вот именно. И твой образ жизни меня тревожит. Ты хочешь совсем бросить философию.
- Господи, я же ничего ни у кого не прошу.
- Я сам дам. Моя давняя идея - обеспечить тебя на год (на два, на три - сколько надо?), чтоб ты закончил свой труд по теологии.
- Спасибо. Воспользуюсь, если подопрет.
- Во-первых, врешь. Сколько раз я предлагал? Во-вторых, уже подперло, коль ты напиваешься с Подземельным.
- С исчадием ада! - проскрежетал Поль.
- Заткнись, родной.
- Он пришел ко мне помянуть Романа Алексеевича.
- Неужели помнит? - удивился дядя.
- Только в этом году вспомнил, да и то на два дня ошибся. Я выпил его медицинской отравы, и мне приснился отец. В первый раз за девять лет - так реально, что я до сих пор под впечатлением.
Петр покинул счастливое семейство уже в сумерках, пересек бульвар, роковой переулок (огромное пятно копоти на красной стене видно издалека) и пешеходными тропами меж старых домов пробрался в свой Копьевский. Во дворе под липами было уже совсем темно, а в подъезде сверху слышались скорые шаги, кто-то спускался навстречу, пронесся мимо…
- Игорь, ты? - спросил Петр Романович вслед; тот остановился, взглянув исподлобья; Игорь Николаевич Ямщиков - еще один, последний, сосед по площадке. - Разве ты в Москве?
- Как видишь.
- А чего не здороваешься?
- Задумался.
- Кончили реставрацию?
- Нет. Я ненадолго отлучился.
И низвергся. Странно. Странный этот тип с женой Тоней - оба архитекторы - занимались восстановлением подмосковного храма Рождества Богородицы (между прочим, неподалеку от дачи адвокатского тестя). О чем Игорь с месяц назад рассказывал соседу, захлебываясь от восторга. и вдруг "задумался".
Петр Романович беззаботно стряхнул неприятное впечатление, поднялся к себе, прошел на галерейку, облокотился о витое перильце, глядя в раскаленный пожаром закат. Вечер горяч и тих, лишь снизу, издали долетает жужжанье Садового кольца, и удивительное ощущение постепенно и властно проникает в душу - ощущение чужого взгляда, если можно так выразиться. Петр Романович осторожно повернул голову направо: ни шороха, ни звука, а стеклянная дверь приоткрыта и "Мерседес" во дворе. Да и с какой стати красавица будет тайком наблюдать за ним?.. Ему страшно - он вдруг осознал - страшно, жутко. Да что такое? (Неожиданно вспомнился сон и восклицание Евгения Алексеевича в прихожей, когда он провожал племянника: "Почему ты хромаешь?" - "Ударился во сне". - "Во сне? Об кого?" они рассмеялись.)
- Что происходит? - спросил он вслух. - Что со мной?
Пойти включить свет, телевизор, кому-нибудь позвонить скоротать время. Петр Романович сделал движение - тут на галерейку вышла Варенька в красном с золотым шитьем платье.
- С кем это вы разговариваете?
- Сам с собой.
- Вот жарища, да? А я ухожу.
- Регулярность ваших уходов (к ночи) наводит на размышления.
- На какие?
- У вас есть возлюбленный.
- Не угадали.
- Вы хорошо знаете Ангелевича?
- Это папин знакомый. Я сейчас к нему еду.
- Надо всего лишь спуститься этажом ниже.
- К папе!
- Разве он не за границей?
- Сегодня вернулся, я как раз и еду повидаться. Почему вы мне не верите?
- Разве я выражаю сомнение?
- Нет, не верите.
- А почему вы передо мной оправдываетесь?
- Это так выглядит, да?
- Так. Пойдемте, я вас провожу до машины.
- Не беспокойтесь.
- Я не беспокоюсь, просто хочу пройтись, мозги проветрить.
"Нервы проветрить, - уточнил про себя. - Трясусь не пойми отчего, как мнительная дама!" В прихожей Петр Романович остановился, пытаясь определить источник этого самого "трепета". В чем дело, откуда страх?.. Внезапно вспомнился эпизод из далекой молодости: он входит в ту комнату и видит кровь, в крови светлые кудри, юное лицо, оскаленное, как у загнанного зверька… Петр Романович заглянул, вошел: разумеется, никого! Однако. однако допотопная качалка с пледом чуть-чуть покачивается. Господи! И на старом комоде в стеклянном кувшине благоухают чайные розы. с золотистым оттенком, в цвет вышивки на ее платье!
Поистине "ужас тронул волосы" на голове. Такие же розы цвели сегодня на столе у Острогорских, их выращивает тесть в дачной теплице. Но какая тут связь?.. И качалка! Кто-то - только что! - "завел" качалку? Она почти пришла в равновесие. совсем остановилась. Может, мерещится после того сна, может, медик подсыпал в свой чертов спирт какое-то психотропное вещество, наркотик? Но он пил из той же фляжки!
Петр Романович подскочил к комоду, дотронулся до живых тугих бутонов. Цветы натуральные, стоят в натуральной воде. "Ну понятно, уходя к дяде, я забыл запереть дверь на галерейку. Кто-то принес и. преподнес такой дорогой букет?.." Петр Романович нервно рассмеялся. Пьянчуга Подземельный? Архитектор Игорь? Или Поль подшутил? Вероятнее всего!.. Прям, дожидайся, такую роскошь он бы не "Романычу", а соседской красотке презентовал бы. А что если. сердце вздрогнуло в поэтическом порыве… если она? Одушевленная качалка точно померещилась, а с цветами разберемся!
Но он опоздал, во дворе стремительно развернулась "синяя птица" и унеслась в черный тоннель, лишь прощальный взмах руки из бокового окошечка остался на память.
Петр Романович пошел бродить по бульварам, как в те ночи, когда его настигала бессонница. Давно полюбил он эти одинокие странствия, и Бог берег: шпана не трогала, и "ночные красавицы" не слишком одолевали, может быть опытно предчувствуя отвращение его, даже ненависть к "этим тварям". Однако сегодня не обошлось без "искушений", какое-то вымороченное создание на высоченных каблуках пристало (и не сразу отстало) на Рождественском. А когда он вернулся, то обнаружил перед дверью своей квартиры труп.
4
- Во дворе под фонарем я взглянул на часы: двенадцать.
- Какие-нибудь окна в доме светились, не помните?
- Кажется, да. Но я обратил внимание только на свой этаж, четвертый - там было темно.
- По какой причине обратили внимание?
- Да ни по какой, машинально.
(Петр Романович высматривал, дома ли новая соседка, но зачем засорять допрос не идущими к делу подробностями?)
- В переулке, во дворе никого не встретили?
- Было уже поздно. пусто. Но когда я подошел к тоннелю, кто-то свернул в Копьевский переулок.
- Можете описать?
- Мужчина, как будто худой и высокий, в темном костюме. Лица я не видел.
- Что-нибудь еще? Вспомните.
Петр Романович пожал плечами.
Укол страха - вот что ощутил он, словно увидел призрак (тот, из сна) и нырнул в тоннель. Ну, не описывать же казенному лицу фрейдистские фантазии и неврозы.
- Больше ничего по этому поводу не могу сказать.
- Хорошо. Дальше.
- Вошел в подъезд и между первым и вторым этажами услышал крик. Такой крик.
- Какой - громкий?
- Дикий, жуткий. И еще чей-то голос, слов не разобрал, бормотанье.
- Вы уверены, что не умирающего?
- По-моему, голоса резонировали как-то одновременно. Но на втором и третьем этажах мне никто не попался, а на четвертом лежал он.
- Опишите.
- Ничком, лица не видно, из-под головы вытекала струйка крови.
- Жертве нанесено три удара по темени.
- Бутылкой?
- Искомый предмет, похоже, прямоугольный. Его поразили углом, не острым, края раны слегка закруглены. Точнее наш эксперт пока не смог определить. Падение ускорило конец - кровоизлияние в мозг.
- Никаких таких предметов на площадке не было. И никого не было.
- Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что говорите.
- Я говорю правду. Когда я наклонился к Ивану Ильичу, то услышал снизу: "Что случилось?" По лестнице взбежал мой двоюродный брат Ипполит Остроградский.
- У него алиби. - Следователь вздохнул. - Пенсионеры Самоваровы с третьего этажа видели, как он поднимается. Кстати, он тоже слышал крик, еще со двора. Утверждает, будто пришел за книгой. В двенадцать ночи!
- Возможно, это предлог, неуклюжий, потому и правдивый. Тут девочка поселилась в их квартире, похоже, Поль увлекся.
- Ваши дальнейшие действия.
- Дверь в квартиру Подземельного была заперта, мы подергали ручку, позвонили, потом к Острогорским, к Игорю - еще один сосед, Ямщиков - тоже безрезультатно. Я открыл свою квартиру и связался по телефону с милицией.
- Вы прикрывали за собой дверь, когда звонили?
- Ни на секунду. Из прихожей мне все время была видна площадка и начало лестницы. Ну, мы с Полем сообразили, что преступник не мог же испариться, и были настороже.
- Соседи снизу, вышедшие на крик, подтверждают: по лестнице никто не спускался.
- Да, я попросил старика Самоварова покараулить, пока мы с Полем через мою квартиру прошли на галерейку: все балконные двери были заперты. И моя в том числе.
- Вы лично убедились?
- Лично. Я сразу подумал о галерейке: с нее легко спуститься по пожарной лестнице.
- Никто в переулок не спускался - ни с четвертого этажа, ни с третьего. Мы проверили: все заперто, защелкнуть шпингалеты снаружи нет никакой возможности. Люк на крышу в вашем подъезде замурован. А жильцов с первого и второго этажей вы сами исключаете.
- Да, спрятаться в своей квартире на моих глазах было невозможно. Но на третьем этаже.
- Все жильцы на дачах, кроме Самоваровых и Ангелевича. Алиби которого подтверждено. Так же как и у Варвары Голубкиной. Подозревать пенсионеров нет оснований.
- Они очень старые и плохо видят. Я вот что подумал. Пока мы с Полем осматривали галерейку - вдруг кто-то выскользнул от Подземельного (замок же автоматический) и сбежал, а старики отвлеклись, пропустили.
- Вы что, не видели тут целую ораву - с первого и второго этажей?
- Может, они позже вышли.
- Вовремя. Семеро жильцов, включая Самоваровых, засвидетельствовали: после крика никто по лестнице не спускался. С галерей этих самых - тоже. Боюсь, вам придется пересмотреть свои показания.
- Вы намекаете, будто я убил соседа?
- За вас свидетельствует Ипполит: он якобы видел со двора, как вы входили в подъезд. Через секунды раздался крик. По его рассказу, вы бы просто не успели расправиться с Подземельным.
- Господи, расправиться! За что? Абсурд.
- А что у вас призраки сквозь запертые двери и окна проходят - не абсурд?
- По-вашему, я лгу? Выдумываю?
- Как человек разумный и образованный, вы б выдумали что- нибудь поскладнее. Но никто не застрахован от ошибок.
Петр Романович задумался.
- Какое время смерти установил судмедэксперт?
- Ваше - двенадцать часов.
- С такой точностью?
- По состоянию тела - плюс, минус двадцать минут, не больше. Но за эти минуты можно спрятаться, вообще сбежать. Например, вы видели, как кто- то свернул в переулок.
- Но крик я слышал позже!
- Возможно, смерть наступила не сразу после ударов. А другой голос, то самое бормотанье - галлюцинация на нервной почве. Ведь не исключено?
- Ну, в общем.
- Имейте в виду: его никто, кроме вас, не слышал.
"А какое мне, в сущности, дело до того, кто прикончил этого пьянчужку? Буду упорствовать - примутся за меня!" - подумал философ "философски" и сдался:
- Что ж, я был потрясен видом мертвого, ситуацией в целом, поэтому стопроцентно доверять своим воспоминаниям не рискну.
- Слышу разумную речь. Надеюсь, вы мне поможете и с мотивом.
- Я ничего не знаю.
- Но соседа своего с детства знаете. Вот я упомянул, что жертве нанесено три удара по темени. "Бутылкой?" - сразу спросили вы. Подземельный был алкоголик?
- Пьяница, скорее. Если вы понимаете разницу.
- Понимаю. Поэтому одинок?
- Кажется, у бывшей жены другая семья.
- Проверим. Он был склочным, агрессивным, буйным?
- Вовсе нет. Человек несколько опустившийся, но себе на уме, хитер, неглуп, балагур в народном, так сказать, стиле. Как пьющий - врун, хвастун. Но с проблесками добродушия, участия: от помощи соседям, как врач, не отказывался. Бескорыстно, но и "мзду" принимал, если давали.
- У вас не было причин относиться к Подземельному неприязненно?
- Ни малейших.
- Когда вы его видели в последний раз?
- В четверг вечером. Он пришел ко мне с фляжкой спирта помянуть моего отца, умершего девять лет назад от сердечной недостаточности.
- Подземельный его лечил?
- Нет. Папа лежал в больнице, но в день смерти вернулся домой. Внезапно ему стало хуже, я позвал соседа, помочь он уже не смог.
- Видимо, к вашему отцу он был привязан?
- По-настоящему Иван Ильич был привязан только к фляжке.
- Однако помянуть пришел, со своим спиртом, что для пьющего не совсем характерно. Или у вас с ним было так заведено?
- Это случилось в первый раз.
- За девять лет?
- За девять лет.
- Странно. О чем шла речь?
- Он просидел полчаса. Об автомобильной катастрофе в Словесном переулке, только что случившейся на наших глазах.
- Вы очень литературно формулируете свои высказывания, - заметил следователь.
- Я учитель, лектор.
- Ну да, доктор философии. Разбился наркоман под сильной дозой. Еще о чем?