– Эти швы обычно используют для внутренних органов, – принялся разъяснять Джеффри. – Я бы мог поставить скобки, но они уродливы, и шрамы от них долго не заживают. Лучше всего старомодные швы из кошачьих кишок – от них нет никаких следов – или из синего нейлона, – у современных хирургов они в ходу. Но только не натягивайте их слишком туго, а не то они разойдутся. Хотя надеюсь, с вами все будет в порядке.
– Спасибо, – поблагодарила его Марина. – Можно мне вернуться к работе?
– Разумеется. Но когда наркоз отойдет, швы начнут немного ныть, – предупредил Джеффри. – А чем вы здесь занимаетесь? – поинтересовался он. – Я сразу вспомнил медицинский институт.
– Это гематологическая лаборатория, – ответила Марина. – Мы исследуем кровь и пытаемся отыскать клейма или штаммы для разных видов рака. Берем кровяные шарики и вставляем протеин в цепочки аминокислот, пользуясь ферментом трайпсина. А сам трайпсин, конечно, тоже протеин.
"Ну, разумеется", – с иронией подумал я, так ничего и не поняв.
– Мы разглядываем цепочки аминокислот, состоящие из протеинов, и смотрим – есть ли там особые клетки, характерные для рака. Проводим каждую цепочку через масс-спектрометры. – Она указала на продолговатый серый шкаф, показавшийся мне похожим на морозильник. – Он делает сравнительный анализ любой цепочки, и если там есть непривычные варианты, то, возможно, это штамм, который мы ищем.
Я был сбит с толку, но Джеффри, кажется, понял и энергично закивал головой. Он обошел спектрометр и осмотрел его со всех сторон.
– Рад, что мои налоги идут на столь нужные дела, – заметил он.
– Нет! Нет! Вы не правы, – запротестовала Марина. – Мы проводим наши исследования за счет добровольных пожертвований. Не беспокойтесь, нам хватает средств. Обществу ясно, что с раком нужно бороться. А государственная поддержка нам не требуется, и мы хотим, чтобы люди знали, как нам важна их помощь.
– Извините, – смутился Джеффри. – Беру свои слова назад.
Марина улыбнулась и достала из холодильника пластиковый пакет.
– Вот из этой мелочи, – продолжила она, мысленно вернувшись к сегодняшним событиям, – я хочу получить код ДНК. – Марина говорила немного суховато, в характерном академическом стиле. – Вам известно, что ДНК – "чертеж" для создания клеток, а протеины – кирпичи, из которых они строятся. Я назвала бы нити ДНК архитектурными планами, показывающими, как собранные вместе кирпичи образуют клеточные структуры.
– Значит, у людей с разными ДНК разные клеточные структуры? – спросил я.
– Абсолютно разные, – подтвердила она. – Из-за малейших изменений в архитектурных планах несходные ДНК создают людей с несходной наружностью. Почти все ДНК у каждого человека одни и те же, поэтому у нас одинаковые сорта клеток – мускулы, нервы, кожа и прочее. У всех людей два глаза и один нос. Лишь мельчайшие различия в кодах предопределяют наши особенности, вроде голубых или карих глаз, светлых, темных или рыжих волос, черной или белой кожи, высокого или маленького роста и так далее. Эти различия отчетливо видны у любого человека, и они позволяют нам получать коды ДНК, похожие на отпечатки пальцев, то есть уникальные. Марина воодушевилась, и я вновь убедился, как сильно она увлечена своей работой.
– Я могу использовать ограничительные ферменты, наподобие ЭКО К1, чтобы вырезать из этого образца нити ДНК и вставить их в полинуклеотиды. (Обычно мы их так называем.) Затем я кладу их в гелевую матрицу из агарозы, своего рода желе, – для электрофореза. Полинуклеотиды заряжены, а значит, способны мигрировать или двигаться в электрическом поле. От размера и формы каждого полинуклеотида зависит, далеко ли они продвинутся. Следует помнить, что гель действует, словно фильтр, и чем больше полинуклеотидов, тем короче дистанция их перемещения.
Джеффри по-прежнему кивал ей. А я нет.
– В гелевой матрице вы разделяете полинуклеотиды на разные группы. А потом запекаете матрицу на нитроцеллюлозной бумаге, и на месте этих групп проявляется постоянный образчик линий.
– Чем это может помочь? – осведомился я и тут же осознал, что задал не слишком умный вопрос. Что же, каждому свое. Позвольте мне хоть раз перепрыгнуть через барьеры в Эйнтри. Я соглашусь на самый жалкий и низкий прыжок.
– Если у любого человека своя, особая ДНК, то и образцы получатся различными. Когда речь идет о поимке преступника, говорят, что шанс обнаружить двух людей с одинаковыми образцами равен одному из 60 миллионов. Если только это не близнецы. Вот у них образцы сходные, поскольку ДНК практически одна и та же, и оттого их так трудно различить. Однако суд не воспримет мои опыты как вещественные доказательства. Закону требуются более жесткие системы для создания кодов, без каких-либо намеков на перекрестные соединения. А этот код с самого начала объединился с моей ДНК. Я должна буду продолжить эксперимент и получить только свою ДНК. Тогда мне удастся отделить мои линии и оставить один образец – нашего друга.
– Нашего друга? – изумленно переспросил Джеффри.
– Двери, – подсказал я.
– Двери? Какой двери? – Бедный Джеффри растерянно огляделся по сторонам.
– Или дверей, о которые расшиблась Марина.
– А… Да, нашего друга, двери. Хорошо. Точно сказано.
Я не был уверен, дошел ли до него смысл случившегося. Однако Джеффри явно понравилась обстановка, и он с удовольствием бродил по лаборатории, пока Марина работала. Затем она почесала щеку, выцарапав крохотные клетки, чтобы позднее получить код собственной ДНК.
– Полинуклеотиды будут мигрировать в гелевой матрице несколько часов, – заявила она. – И мы получим результаты на следующей неделе.
– А что они нам дадут? – Я все еще сомневался в пользе ее научных опытов.
– Сами по себе ничего, – отозвалась она. – Но если у нас появится больше образцов и один из них совпадет, то мы победим. И смело сможем утверждать – все верно, нам попался тот самый человек.
– А что я должен делать? Как по-твоему? Ходить вокруг да около и просить у каждого образец его ДНК? Разве это законно?
– Нет, строго говоря, незаконно, – не стала спорить она. – Акт о человеческих тканях признает незаконным получение образцов для определения кода ДНК без согласия доноров. – Марина взмахнула рукой, указав на свои рабочие материалы. – Все это технически незаконно. Но запомни, я ничего не говорила.
– И я тоже, – легкомысленно поддержал ее Джеффри. – Тайна врача и пациента, их конфиденциальные отношения. Неужели вы не знаете?
Марина и я поехали к себе на Эбури-стрит, а Джеффри вернулся домой в Хайгейт.
– Увидимся на будущей неделе, когда я сниму швы, – попрощался он, садясь в свою "Вольво". – Позаботься о своей девушке, Сид. Я пришлю тебе счет.
Он уже долгие годы не присылал мне счет.
Мы добрались до дома примерно в половине одиннадцатого. Слишком поздно для запланированного мной похода в ресторан.
– Вам пакет, мистер Холли, – сообщил мне ночной консьерж, когда мы вошли в подъезд. Дерек уже закончил свое дежурство.
Пакет оказался темным плотным конвертом размером семь на девять дюймов. На нем было крупными буквами написано – "Сиду Холли: собственноручно".
– Когда его принесли? – попытался я уточнить у консьержа.
– Минут пять назад, – ответил он. – К дому подъехало такси. Шофер сказал, что должен передать пакет и ему за это заплатили. А вы ждете посылку.
– Нет, – возразил я. – Никакой посылки я не ждал.
И открыл конверт. В нем был лишь один лист бумаги. Вырезка из номера "Памп" за понедельник. На ней были засняты Марина и я, гулявшие под руку. У этой копии имелись дополнения.
Я прочел подпись под фотографией, сделанную толстым красным фломастером: "Прослушайте сообщение. Кого-то могут сильно избить".
А лицо Марины было перечеркнуто большой красной буквой X.
Глава 10
В трудные времена каждый из нас мечтает об убежище. Я решил, что нам нужно поехать в Эйнсфорд.
Увидев вырезку из газеты, Марина страшно взволновалась. Она не сомневалась, что за нами следят, и я согласился с ней. Пока я звонил Чарлзу, она упаковывала несколько наших костюмов.
– Что, прямо сейчас? – недоуменно переспросил он. Чарлз был до того старомоден, что держал свой телефон на столе в коридоре. Я мог себе представить, как он поглядывает на массивные дедовские часы и они сообщают ему, что время довольно позднее, больше половины десятого, а значит, ему пора ложиться спать.
– Да, Чарлз. Именно сейчас.
– Какие же у тебя проблемы – физические или моральные? – Он меня слишком хорошо знал.
– И те, и другие. Всего понемногу, – ответил я. – Но дело не во мне, а в Марине.
– В Марине?
– Я же рассказывал вам о ней на прошлой неделе. Она голландка и очень хороша собой. Ну как, вспомнили?
– Смутно, – проговорил он.
Неужели он пытается вывести меня из равновесия? Я начал злиться.
– По-моему, все в порядке. Приезжайте, – неуверенно отозвался он.
Разве так приглашают? Наверное, ему не стоило звонить.
– Нет, Чарлз, мы не приедем. Простите за беспокойство.
– Но я тебя жду. – Теперь его голос звучал уже более решительно. – Этой голландской красавице понадобится отдельная комната или вы будете… вместе?
– Где ваша интуиция, Чарлз? – упрекнул его я. – На прошлой неделе я вам все рассказал. Мы будем вместе.
– А, верно. Тогда я подготовлю одну комнату. – Да.
Внезапно мысль об убежище показалась мне неудачной. Чарлз был весьма сдержанным и замкнутым человеком, и мне не хотелось злоупотреблять его гостеприимством. Да и вряд ли благоразумно привозить свою новую подружку в дом к бывшему тестю.
– Чарлз, все-таки будет лучше, если мы не приедем.
– Ерунда, – запротестовал он. – Повторяю, я тебя жду. И предвижу немало интересного. Надолго ли вы останетесь?
– Полагаю, что только на уик-энд.
– Видишь ли, Дженни и Энтони явятся в воскресенье, – предупредил он.
Наконец-то я понял причину его колебаний. Моя бывшая жена Дженни всегда приводила в замешательство своего отца. Во флоте он привык командовать, находиться в центре событий и контролировать происходящее, но дома из-за острого языка родной дочери иногда превращался в жалкое бормочущее существо. Одна мысль о ее неизбежном визите заставляла его нелепо суетиться.
– А когда именно в воскресенье? В какое время? – попробовал выяснить я.
– По-моему, к обеду. Лучше спроси у миссис Кросс. Она в курсе всех подробностей.
Миссис Кросс была его домоправительницей.
– К обеду нас уже не будет в Эйнсфорде.
Мы избежим сцены, которая, конечно, доставила бы Дженни удовольствие. Но теперь она сможет увидеть не мои увечья, а раны на лице моей девушки. Как это приятно, подумает она. Радостное зрелище для бывшей миссис Холли, ставшей леди Уингхем.
– Ладно. Хорошо. – Кажется, Чарлз тоже понял, что всем нужно обойтись без этой встречи.
– Мы подъедем к вам часа через полтора, – сообщил я. – Не закрывайте дверь черного входа, я запру ее, когда мы войдем. И не спускайтесь к воротам.
– Разумеется, я к ним спущусь. Будь осторожен и не гони сломя голову.
Как будто я когда-нибудь разгонялся по вечерам на шоссе. Неужели, если кто-то говорит "будь осторожен", люди и правда ведут машины медленнее обычного? Подозреваю, что нет.
Мы оставили в квартире зажженный свет и через служебный вход направились к гаражу. Марина улеглась на заднем сиденье и не поднималась, пока я проезжал по Эбури-стрит. Любой наблюдавший за мной решил бы, что я отправился один, и сделал бы вывод: Марине захотелось побыть дома.
Я проскочил два ряда светофоров с красным светом и трижды обогнул Гайд-парк, прежде чем убедился: никакой слежки за мной нет.
Я вел машину очень осторожно, добрался по шоссе М40 до Оксфорда, затем пересек сельские предместья близ Эйнсфорда и прибыл туда вскоре после полуночи. Марина перебралась на переднее сиденье рядом со мной и проспала почти всю дорогу, проснувшись лишь под конец путешествия от ежеминутной тряски в узких переулках и на горбатом мосту над каналом у подъезда к поселку.
– Потерпи, мой ангел, это в двух шагах, – сказал я, похлопав ее по колену своей искусственной рукой.
– Мой проклятый рот опять разболелся.
– Я дам тебе лекарство, как только мы приедем.
Чарлз не просто ждал нас у входа, он оказался одетым отнюдь не по-домашнему – в темно-синий блейзер и рубашку с галстуком. Никто не обвинил бы его в небрежной манере одеваться. Однажды Чарлза пригласили на званый обед в ресторан в честь его внучатых племянников. Официальность этого обеда состояла в том, что маленькие племянники пользовались ножами и вилками, а не ели со стола руками, и Чарлз чувствовал себя в "Пицца-Лэнд" довольно неуместно. Тем не менее он явился на обед в галстуке-бабочке. Ему было безразлично мнение окружающих. Уж лучше переусердствовать с костюмами, чем выглядеть неряшливо, утверждал он. Например, на обеды Королевского флота нужно приходить в смокинге, да и отправляясь в церковь, незачем надевать простой свитер.
Он двинулся нам навстречу, когда я притормозил перед особняком и начал тормошить Марину. Чарлза потрясло, что кто-то мог избить женщину, особенно такую красивую. Хотя в тот вечер ее лицо с распухшей нижней губой и потемневшими глазами совсем не выглядело красивым. Я знал, что утром вид у нее будет еще хуже.
– Это чудовищно, – произнес он. – Только трус способен ударить женщину.
Чарлз свято верил в рыцарские отношения. А то, что многие его идеалы были старомодны, его мало волновало. Какого он признался мне, что знакомые только и ждут от него старомодных высказываний и поступков – ведь он уже стар. К чему же их разочаровывать?
Чарлз нашел для Марины болеутоляющие и снотворные таблетки, и вскоре она легла в постель. А мы уединились в его маленькой гостиной и выпили виски.
– Надеюсь, я вас не потревожил, – начал я.
– Потревожил, – отозвался он. – Но я счастлив, что так случилось. Что у вас стряслось?
– Это долгая история.
– А нам предстоит долгая ночь.
– Вы помните день розыгрыша Золотого Кубка в Челтенхеме? – спросил я.
– Его трудно забыть.
– Хью Уокера убили за какие-то дела, связанные с махинациями на скачках. Но убийство – уж слишком сильная реакция на мелкое мошенничество с лошадьми. И, по-моему, причины куда серьезнее.
– Как ты можешь быть уверен, что убийство связано с махинациями на скачках? – усомнился Чарлз.
– Потому что Хью оставил перед смертью два сообщения на моем лондонском автоответчике и чистосердечно признался в них. Он опасался, что кто-то может его убить, если он не сделает все, как ему сказали.
– А я полагал, что Хью убил Билл Бартон за шашни с его женой.
Я удивленно поднял брови. Значит, до Чарлза дошли слухи из мира скачек, и он решил их озвучить.
– Мне так говорили, – добавил он, сознательно использовав этот характерный оборот.
– Видите ли, – пояснил я, – по-моему, убийство Хью Уокера было заранее подготовлено. А Билл Бартон не верил, как вы сейчас выразились, в шашни Хью с его женой. Не верил в них вплоть до первого забега в тот роковой день. Билл не мог каким-то чудом раздобыть себе оружие прямо из воздуха. Хью действительно оставил первое сообщение на моем автоответчике до того, как Биллу намекнули о любовной связи Уокера с его Кэйт. Нет, Хью вовсе не боялся, что его убьет Билл. Так что давайте отбросим удобный вывод об убийстве из ревности.
– Но я сам видел, как Бартон разозлился и устроил Уокеру скандал из-за победы Подсвечника.
– Нет, все было не так. Он разозлился, узнав, что сплетни верны и Кэйт уже давно изменяет ему с Хью.
– О, – Чарлз подошел к подносу с напитками и налил еще две полные рюмки виски. Нам и впрямь предстояла долгая ночь.
Я продолжил:
– И Билла Бартона тоже убили. Я в этом уверен. Все было замаскировано под самоубийство, но его убили.
– Но полиция сочла его гибель самоубийством, и так думает чуть ли не каждый на скачках.
– Я сделал максимум возможного, чтобы посеять сомнения в правдивости подобной теории. Вот почему избили Марину. А мне передали сообщение. Могу его процитировать: "Бросьте расследование. Не лезьте не в свое дело, перестаньте совать свой нос в обстоятельства гибели Хью и позвольте Биллу добровольно свести счеты с жизнью".
– Итак, дело закроют, а виновные останутся на свободе.
– Все правильно, – подтвердил я.
– Ну, а ты? – Что я?
– Ты намерен перестать совать свой нос в обстоятельства гибели Хью?
– Не знаю.
Я отпил большой глоток "Гленморанджи", отличного виски десятилетней давности, и дал возможность крепкой золотистой жидкости с легким трепетом заструиться по телу. Это была своего рода прелюдия к уютному теплу, которое вскоре проникнет в каждую клетку моего существа. Я понял, что целый день почти ничего не ел, а выпивка на пустой желудок – верный путь к похмелью. Но стоит ли беспокоиться?
– В прошлом никто не мог тебя остановить.
– Да, так было, – согласился я. – Но теперь все изменилось.
Избив Марину, они нарушили правила.
– Полагаю, что, избив тебя, они бы их не нарушили?
– Что же… да. Вы не ошиблись. Мне известно, какую боль я способен выдержать. Я привык себя контролировать, даже когда сам того не сознаю. – После короткой паузы я продолжил: – Вы помните время, когда я чуть не дрогнул от напора этой лавины зла? Когда меня и Чико приковали цепями в сарае и хотели содрать с нас кожу? Спалить заживо?
Он кивнул, Чарлз видел, как после травмы на ипподроме мне искалечили руку и я превратился в инвалида.
– Это сделали, решив остановить мои расследования. Во всяком случае, они думали, что я остановлюсь, отойду от дел и спрячусь в кусты. Оттого и предупредили. Но не поняли – я продолжу охоту за ними и приложу еще больше сил из-за их попыток мне помешать. Уверен – ничто, кроме убийства, меня не остановит, когда правда на моей стороне.
– Разве какой-то негодяй не угрожал сломать тебе правую руку, если ты не перестанешь его преследовать?
– Да. – Я вновь помедлил.
И вспомнил парализующий страх, абсолютный ужас, охвативший меня при мысли о потере второй руки. В какую бездну едва не рухнула тогда моя воля. Вспомнил, как я боролся, заново выстраивая свою жизнь и накапливая силы, необходимые для простого повседневного существования. Пот выступил у меня на лбу. Я слишком хорошо это помнил.
– Но ты и тогда не остановился.
"Нет, – подумал я, – хотя в тот момент был готов капитулировать и моя решимость ослабела".
– Мог бы, – прохрипел я. Мой язык, казалось, прилип к гортани.
– А несколько ударов по лицу тебя и подавно не остановят.
– Но по лицу ударили не меня. И не у меня сейчас болят ушибы.
Я принял решение, начал действовать, а больно стало другому человеку. Женщине, которую я люблю. Вот что я не могу пережить.
– Расстрел заложников не сломил волю участников французского движения Сопротивления. Они, как и прежде, убивали немцев, – многозначительно произнес Чарлз.
– Они бы прекратили борьбу, окажись в заложниках их близкие.