– В газете не сказано, что в жокея стреляли. – Она не смогла скрыть удивления и постучала пальцами по страницам. – И у меня создалось впечатление, будто это была естественная смерть или самоубийство.
– Трудно три раза подряд выстрелить себе в сердце. Полиция решила держать все в тайне, а я ни словом не обмолвился прессе.
– Вау!
– Кстати, а что ты делаешь в постели? – спросил я, ложась с нею рядом на подушки. – Пора бы и позавтракать.
– Я не голодна.
– Увлеклась работой, чтобы отбить аппетит? – усмехнулся я.
– Думала, ты никогда не спросишь. – Она хихикнула и пожала хрупкими плечами, обтянутыми халатом.
Крис Бишер, съешь свою шляпу.
Почти весь день мы провели в постели, наблюдая по телевизору за скачками, а в перерывах я писал отчеты для клиентов. Сначала мы решили отказаться от прогулки в Сент-Джеймс-парк из-за непрекращающегося дождя. Но в конце концов прошлись под зонтами и по дороге пообедали в "Сантини", итальянском ресторане на углу. Марина заказала цыпленка, а я выбрал камбалу по-дуврски, без костей.
Мы дружно распили бутылку "Шабли" и прикупили запас вина на неделю.
– Расскажи мне поподробней об этом убитом жокее, – попросила Марина.
– Он был довольно симпатичный малый, – ответил я. – По правде сказать, я разговаривал с ним чуть раньше. – И тут же вспомнил, что сообщение Хью по-прежнему неслышно "сидит" в моем телефоне.
– Он победил в первом заезде, – продолжил я. Но при этом задумался, надо ли было ему побеждать. А вдруг ему велели проиграть? Не потому ли он погиб? Конечно нет. Его убийство казалось мастерски спланированным. Это была работа профессионала. Как я сказал полиции, кто-то явился на скачки с оружием в кармане. Обычно на ипподромах не ставят металлоискатели, однако в Эйнтри ими начали пользоваться после того, как там на год отложили розыгрыш Большого Национального приза, опасаясь заложенной бомбы.
Когда мы вышли из ресторана, дождь прекратился. Мы направились домой, держа друг друга за руки – я ее левую, а она мою правую. Мы обходили лужи и громко смеялись. Вот почему я никогда не брал Марину на скачки. Здесь был другой мир, где я мог расслабиться и вести себя как мальчишка. Мир, в котором я был предельно счастлив и мечтал сделать это счастье вечным. Мы останавливались и успели поцеловаться по меньшей мере четыре раза за время короткой прогулки в пятьдесят ярдов, а дома сразу улеглись в постель.
Я всегда предпочитал мягкую и чувственную любовную игру, и Марина тоже находила в ней удовольствие. После жестоких испытаний минувшего дня ее нежные объятия стали для меня утешением, и, похоже, подобный опыт пришелся по вкусу нам обоим. А потом долго лежали в темноте, изредка соприкасаясь и подремывая.
Как правило, я снимал свою искусственную руку перед нашим любовным "плаваньем", но сегодня порыв страсти смел все преграды и заставил меня забыться. Теперь, очнувшись от него, я осторожно выбрался из кровати и направился в ванную. Около пяти дюймов уцелевшего левого предплечья были плотно и точно пригнаны к открытому окончанию цилиндра из стекловолокна. Покрытая пластиком стальная рука с электробатарейками прикреплялась к другому концу цилиндра. Крис Бишер оказался прав – она немногим отличалась от "прикольного крюка". Пальцы постоянно находились в полусогнутом положении, и рука могла брать предметы, держа их между указательным и большим пальцами с помощью электрического моторчика, который питала батарейка, а ее надежно охранял незаметный зажим над запястьем.
Электроды внутри руки-цилиндра располагались рядом с кожей, у окончания живой руки. Постепенно я выучился владеть протезом, используя импульсы, с помощью которых прежде сгибал запястье.
К сожалению, между импульсом и действием существовал небольшой временной зазор, поэтому я бил яйца, схваченные бесчувственными пальцами. Сейчас я привык следить за собой, это сделалось моей второй натурой, но по-прежнему старался не останавливать импульсы слишком быстро и многое ронял. Однако хорошо усвоил уроки однорукой жизни, в полном соответствии со своим одноруким телом.
Конечно, другой человек мог бы спать, не снимая цилиндр, но я почти никогда не делал этого – ведь лежать с ним было очень неудобно, а жесткие, нечувствительные пальцы имели обыкновение впиваться в живую плоть. Однажды я чуть не ударил в постели красивую девушку, не осознав, что повернулся во сне. Пара фунтов стали и пластика явно не помогли нашему недолгому роману.
Открытый конец ручного цилиндра надевался поверх моего локтя, и пластиковые манжеты туго обхватывали остатки локтевой кости, а на каждой стороне локтя виднелись небольшие выступы. Крепкая связь между мной настоящим и искусственным до сих пор производила на меня впечатление.
Недавно я обнаружил, что руку приладили просто безукоризненно. С выпрямленным локтем и напрягшимися бицепсами я бы смог удержать ею весь свой вес. Но вовсе не собирался устраивать подобные проверки и рисковать жизнью.
А вот избавляться от протеза на ночь было тяжело и даже мучительно. Я с силой сгибал локоть, понемногу высвобождая свою кожу из плотной пластиковой оболочки. Клал цилиндр на полочку над раковиной и стягивал с "ладони и запястья" резиновую, косметическую перчатку, предохранявшую металл от капель дождя и пива. В этом резиновом муляже подчеркивалось сходство с живой пятерней. Его создатели не забыли о ладони с синими прожилками вен. Впрочем, я носил перчатку совсем не ради иллюзии двух нормальных рук. Просто она внушала мне отвращение и страх, когда лежала на полочке. Бесплотная, "дьявольская" копия, которую я всегда прикрывал полотенцем.
Прокравшись босиком по коридору в кухню, я выпил воды и заметил за соседней приоткрытой дверью кабинета (или бывшей спальни) вспыхнувший свет в автоответчике. Вошел туда, нажал кнопку, и механический голос произнес: "Вам поступило шесть сообщений".
Второе из них было от Хью Уокера.
– Привет, Сид, – по обыкновению весело начал он. – Скотина! Как же я хочу тебя застать! Нам срочно нужно поговорить. – В его голосе больше не слышалось веселья. – У меня появились кое-какие проблемы, и я… – Он осекся. – Знаю, что это глупо, но я боюсь. Последовала еще одна, короткая пауза.
– Нет, правда, Сид, без шуток. Я действительно боюсь. Кто-то позвонил мне и пригрозил убить. Я подумал, что эти подонки шутят, послал их куда подальше и повесил трубку. Но они снова позвонили, и туг меня хорошенько пробрало. Сперва я решил – у них сдвиг по фазе, ну, психи, они и есть психи, а теперь вижу – нет, с мозгами у них все в порядке, и дело серьезное. Слушай, мне нужна твоя помощь – Прошу тебя, будь другом, перезвони. Перезвони мне, Сид.
Затем очередная, в этот раз долгая пауза, как будто он ждал, что я откликнусь. А после нее – щелчок и запись другого сообщения от моего финансового советника, напомнившего, что я должен успеть купить 15А до конца налогового года.
На самом деле сообщений от Хью оказалось не одно, а два. Четвертое тоже принадлежало ему.
– Ну где ты шляешься, скотина, когда я в тебе так нуждаюсь? – Голос Хью стал нечетким, очевидно, он немало выпил между двумя звонками. – Возьмешь ты когда-нибудь свою проклятую трубку, ублюдок! Неужели тебе трудно сказать хоть слово, когда у друга беда. – Он помедлил, и я уловил его прерывистое дыхание. – Они говорят: лишь несколько проигрышей, а сотни тебе уже готовы. Вот что они говорят. О'кей, отвечаю я, но дайте мне не какие-то жалкие сотни, а пару-тройку кусков. – Хью тяжело вздохнул. – Делай, как мы тебе сказали, они говорят, а не то единственным куском станет свинцовая пуля с верхней трибуны – тебе в голову. – Теперь он чуть ли не плакал. – Да слышишь ты меня, черт побери?
Сообщение внезапно оборвалось.
Я стоял в темноте и думал о Хью, словно только что увидел его с тремя расположенными рядом пулевыми отверстиями в груди.
Да, черт побери, его нужно было выслушать.
Глава 4
Арчи Кирк позвонил мне в воскресенье, в одиннадцать утра, когда Марина и я еще лежали в кровати, просматривая свежие номера газет.
– А я-то полагал, будто ты намерен стать частным детективом. – Он подчеркнул слово "частный". – Но когда твое имя красуется на первых страницах всех газет, то что тут частного?
Воскресные издания продолжили работу субботних: смерти Овен Клипера были посвящены десятки статей, где она описывалась в скорбных и торжественных тонах. А какой-то журналист в порыве отчаяния даже призывал объявить день национального траура и провести похоронную службу в Вестминстере.
Однако я решил, что Арчи имеет в виду передовицу "Памп" с крупным заголовком "Сид Холли и тайна убийства в Челтенхеме". Под ним на целых три колонки разместили мои фотографии, и выглядел я на них весьма загадочно. Поглядев на эти снимки, каждый мог бы подумать, что убили не Хью, а меня. В прошлом "Памп" и я уже скрещивали мечи, и, возможно, хитроумный редактор просто сочинил заголовок.
У кого-то из их корреспондентов явно имелся источник информации в челтенхемской полиции, и он сообщил, что ее руководство допросило Сида Холли, экс-чемпиона и жокея в стипль-чезе. Сейчас он помогает полиции в расследовании обстоятельств убийства жокея Хью Уокера на скачках в Челтенхеме в пятницу. До сих пор никто не был арестован.
В редакции "Памп", несомненно, рассчитывали, что к воскресному ланчу меня повесят, утопят и четвертуют. Далее в статье прозвучал намек на все мировые беды, способные собраться у моих дверей. "Сид Холли, бывший жокей, стал инвалидом в результате несчастного случая и в последние годы пробавляется поисками мертвечины для своего частного предприятия. Он неплохо почувствует себя среди отщепенцев…"
– Ерунда, – буркнул я. – Они передергивают факты.
– Но тем не менее многие им поверят, – предостерег меня Арчи. Он всегда заботился о моих доходах, но теперь ему, кажется, захотелось защитить мою репутацию.
Арчи был государственным служащим, каким-то чиновником, однако не числился ни в одном ведомстве. Формально он относился к категории сотрудников правительственного кабинета, но, в сущности, работал самостоятельно, а не по указанию начальства, с которым почти не контактировал. Арчи возглавлял маленькую группу, и в ее задачи входили попытки предсказания будущего. Они делились с вышестоящими инстанциями своими соображениями по поводу новых законопроектов и их возможных последствий. То есть старались добиться, чтобы принятые законы действовали без нежелательных побочных эффектов, упущенных из виду составителями. Официальное название группы было длинным и сложным: Действующий кабинет подкомитета по последствиям принятых законов. На ее выводы ссылались немногие, знавшие о существовании этого "Клуба Хрустального Шара".
Сам Арчи именовал свою группу "комитетом Кассандры", в честь героини греческих мифов, которую одновременно благословил и проклял бог Аполлон за ее способность точно предсказывать будущее. Но ей никто не верил.
– Любая реклама – хорошая реклама, – саркастически заметил я.
Я с уважением относился к Арчи, и за минувшие четыре года, когда сделался его тайными ушами и глазами, он стал нравиться мне все больше и больше.
В демократическом обществе законодательство само по себе является компромиссом или договором, выработанным на некоей усредненной основе. Неважно, откуда исходят законы – из правительственного ли кабинета, где их воспринимают как своего рода теневую инициативу, или от одного-единственного депутата, – они требуют всевозможных уступок. Некоторые поправки должны быть приняты, а другие отклонены, те или иные параграфы исключены, и порядок слов изменен. Законы, проходящие через парламент, зачастую кардинально отличаются от своих первых вариантов.
Арчи и его "Клуб Хрустального Шара" старались смотреть на законы с точки зрения конечных пользователей, а иначе говоря, рядовых граждан, обязанных их исполнять. История изобилует примерами серьезнейших просчетов законодателей, не сумевших оценить реакцию общества на их благие намерения.
После Первой мировой войны не менее сорока пяти из сорока восьми американских штатов проголосовали за поправку к Конституции США, добившись запрета импорта, производства и продажи алкогольных напитков. Законодатели рассчитывали, что эта мера поможет резко сократить преступность и коррупцию. Только штат Род-Айленд голосовал против. Прошло четырнадцать лет, в течение которых количество заключенных в тюрьмах увеличилось более чем на 350 процентов, а убийства сделались повседневным явлением. И тогда законодатели из всех штатов проголосовали за новую поправку к Конституции, отменив прежнюю норму. Они опять надеялись уменьшить преступность и коррупцию.
В 1990 году тогдашнее правительство Великобритании решило, что порядок сбора местных налогов станет справедливее после введения равного для всех единого "плоского" налога. Да и может ли быть что-нибудь справедливее этого? – думали министры. "Налоговое сообщество", как называли они его, вскоре ввело в действие такой подушный налог, и в результате по всей стране прокатилась волна ожесточенных демонстраций. Закон отменили в 1993 году, но он все же успел нанести заметный ущерб. Репутация правительства была непоправимо подорвана. И на следующих выборах оно с треском провалилось.
Команда Арчи пыталась предвидеть подобные проблемы. Большую часть времени она изучала законопроекты отдельных парламентариев и подсказывала их политическим руководителям, как повлияет тот или иной проект на общественную жизнь, если обретет силу закона. Многие предложенные меры являлись прямым следствием давления лоббистских группировок. Оно могло быть весьма настойчивым, хотя истинные причины проталкивания никогда не раскрывались – их тщательно прятали за дымовой завесой аргументов. Шанс на утверждение законопроекта любого депутата, а значит, и шанс на принятие нового закона в существенной степени зависел от его поддержки правительством. Если оно одобряло данный проект, то парламент рассматривал его, не жалея ни времени, ни сил. А саму эту поддержку можно было считать умелой комбинацией политики, практичности и целесообразности. Однако политические соображения порой перевешивали все прочие.
Я уже не первый год осторожно, украдкой исследовал немало лоббистских группировок. Так что у меня сложилось вполне определенное мнение и о конкретных лоббистах, и о характере деятельности целых команд. Мне нужно было отыскать звенья, связывающие их с большим бизнесом, или с организованной преступностью, или с тем и с другим сразу. Задача непростая, но сулящая любопытные открытия.
Не говоря уже о липовой статистике, в группах давления господствовала ложь, проклятая ложь. Казалось, она изливалась из них мощными потоками. В массе своей лоббисты были зашорены, фанатичны, слепы и глухи к контраргументам и разумным доводам. Они игнорировали не нравившиеся им факты или отметали их, как вымысел. Иногда они играли роль пешек в большой игре, не понимая, что ими манипулируют опытные кукловоды, молча работавшие во мраке. Кто-то из них неправильно оценивал ситуацию и оказывался сбит с толку. Другие были просто сумасшедшими. Лишь немногие высказывали здравые суждения, которые, впрочем, тонули в выплесках риторики и гнева. Спросите защитника прав животных, желает ли он, чтобы на нем самом протестировали новое лекарство от рака, и он ответит: "Не в этом суть". Но суть как раз в этом. Если у его матери обнаружили рак, он потребует препараты для ее лечения. И первым обвинит правительство и медицинские учреждения, если таких лекарств не существует.
– Ты меня слушаешь? – осведомился Арчи.
– Извини, – отозвался я. – Задумался о своем и отвлекся. Как будто очутился за много миль отсюда.
– Ну и что же ты собираешься с этим делать?
– С чем?
– Со статьей в "Памп".
– А… – Я сделал паузу и прикинул. – Ничего. Их адвокаты сумеют доказать, что никто на меня не клеветал и это нелепое предположение, не более того.
Украшенное ненавистью, решил я, но юристы крупного издания в любом случае не вызывали у меня симпатии.
– Всякий нормальный человек на твоем месте рвал бы и метал. А ты ведешь себя как-то странно, – удивился Арчи. – Неужели ты не хочешь им хорошенько врезать?
– Ты бы тоже не стал рвать и метать, – заметил я. Арчи был одним из самых сдержанных и хладнокровных людей среди моих знакомых. – Какой от этого прок? Наверное, "Памп" снова набросится на меня, а от жалоб будет только хуже.
Однажды мне удалось убедить "Памп", что ее журналисты глубоко заблуждались, объявив святым известного в наших кругах человека. Как выяснилось, он оказался куда большим грешником, чем я считал. Пресса не любит, когда ее уличают в глупости. Но разжигать пламя на животах папарацци бессмысленно. Никакие жестокие санкции не заставят их отказаться от подтасовок и откровенной лжи.
– До чего же это несправедливо. – Я редко слышал, чтобы Арчи говорил с подобным гневом.
– Знаешь, Арчи, – попробовал успокоить его я, – не стоит огорчаться из-за какой-то статьи. Забудь о ней.
"Пусть полиция найдет преступника", – подумал я.
– Ты можешь зайти ко мне завтра? Нам надо встретиться, – спросил Арчи, тут же переменив тему.
– Дома или в офисе? – поинтересовался я.
– Где тебе будет удобно.
– Тогда в офисе. В десять?
– Отлично.
Я даже не попытался узнать, почему он настаивает на встрече и о чем намерен со мной побеседовать. Арчи по натуре скрытен и в телефонных разговорах обычно производит впечатление идеального монаха-трапписта. Он не доверяет телефонам и имеет на то основания. Сегодня он был непривычно экспансивен и, вероятно, уже успел об этом пожалеть.
Марине и мне захотелось прогуляться до отеля "Горинг" и выпить по бокалу вина с сандвичами вприкуску. В жокейскую пору я никогда плотно не завтракал, в том числе и по воскресеньям – выходной день для скачек. Обычай питаться только по вечерам теперь потерпел крушение.
Мы спустились в лифте и очутились в холле подъезда с мраморным полом. Я выбрал это здание по ряду причин, например из-за круглосуточного дежурства охраны и консьержей у входа, оборудованного камерами для наблюдения. В прежнем доме, или, вернее, около него, на меня некогда напали, и потому я особенно ценил тишину и спокойствие, которые обеспечивала жильцам разношерстная группа охранников.
– Доброе утро, Дерек, – поздоровался я.
– Добрый день, мистер Холли, – поправил меня он. Они все были, как на подбор, энергичные, надежные, немногословные. Никто не мог проникнуть в подъезд без их расспросов и разрешения.
Через полчаса, подкрепившись сандвичами с копченой семгой и осушив по бокалу вина, мы торопливо направились назад. Бледное водянистое мартовское солнце почти не смягчало порывистый ветер, дувший нам в спины.
– Мистер Холли, к вам гость, – сообщил Дерек, когда мы вновь оказались в подъезде.
Мой "гость" сидел в холле и не без труда поднялся из глубокого кресла. На вид ему было лет шестьдесят с лишним, и я обратил внимание на его грязные коричневые вельветовые брюки и старый зеленый свитер с дыркой на груди. Из-под поношенной кепки выбивались пряди седых волос.
В правой руке он держал номер "Памп".
– Сид Холли! – Его низкий, зычный голос как будто заполнил пространство, и он шагнул мне навстречу.
Нет, это не должно повториться.
Я огляделся по сторонам, ожидая, что Дерек поможет мне с ним справиться, однако охранник предпочел остаться за столом.
Но незнакомец не ударил меня, а лишь швырнул мне в лицо газету.