– Долго ли мне придется этим заниматься и за сколько дней ты мне заплатишь? – поинтересовался я.
– Даю тебе месяц. Условия и оплата обычные. О'кей?
– Отлично, – обрадовался я.
Наш договор действовал исправно. В течение месяца я половину времени работал на Арчи и получал от него гонорар за двенадцать дней плюс расходы. Не знаю, в какой бюджет включались мои расследования, и никогда его об этом не спрашивал. Чеки поступали быстро, и пока что среди них не попадалось фальшивых. Арчи встал и пожал мне руку. Мой визит завершился.
В работе есть своя тайная мудрость. Последние несколько недель не принесли особых результатов, но теперь, совсем будто автобусы на Уайт-холл, ко мне один за другим "подъехали" три заказа. Все началось утром в пятницу, когда я согласился проверить лошадей Джонни Энстона и найти убийцу Хью Уокера, а сейчас получил предложение выяснить, велика ли коррупция в распределении лицензий и разрешенных игорных ставок. И как зависит она от изменения системы. "Лакомый кусок, – подумал я, – но, черт побери, за какой конец мне следует ухватиться?"
Я решил, что смогу приступить к двум заданиям одновременно. И, очевидно, совмещу с ними третье. Но сперва съезжу к Биллу Бартону.
Я вывел свой "Ауди" из гаража под квартирой и направился на запад, легко преодолев около шестидесяти миль от Лондона до Ламбурна.
Однако предварительно позвонил Биллу, пожелав удостовериться, что он у себя дома.
– Приезжай, если хочешь, – вяло отозвался он. – Вряд ли от нашего разговора будет толк. – Голос у него был усталый и безжизненный, непохожий на энергичного Билла Бартона, который некогда помог мне справиться с двойной травмой – распавшегося брака и увечья, положившего конец жокейской карьере.
Я притормозил на подъездной дороге почти в два часа дня и припарковался прямо за его домом, у двери черного хода. Оттуда я смог заглянуть в его конюшню. Там царила тишина. Несколько любопытных конских голов просунулось в проем над дверями, выясняя, кто это здесь появился.
Я постучал, а затем, как повелось в мире скачек, открыл дверь и двинулся на кухню, ожидая увидеть там его детей, прибежавших встретить гостя.
– Хэлло! Хэлло! Билл, Кэйт! – окликнул я хозяев. Старый черный Лабрадор поднял голову с подстилки, посмотрел на меня и решил не вставать, лишний раз утруждая себя.
Внезапно дом показался мне совершенно пустым и безмолвным. В кухонной раковине громоздились немытые тарелки, а на столе стоял открытый пакет молока. Я вновь окликнул хозяев:
– Билл, Кэйт, это Сид Холли.
Никакого ответа. Лабрадор поднялся, приблизился и облизал мою обувь, а потом вернулся на место и опять растянулся на подстилке.
Я вышел в коридор и распахнул дверь кабинета, маленькой комнаты, в которой Билл, насколько я знал, проводил целые часы, наблюдая за скачками по телевизору.
Он и сейчас был там. Лежал на кожаном диване. Наверное, уснул совсем недавно.
Я легонько пошевелил его, он проснулся и сел.
– Прости, – извинился Билл, – не выспался прошлой ночью. – Он встал, переминаясь с ноги на ногу – - Хочешь кофе?
– С удовольствием выпью, – отозвался я.
Мы отправились на кухню, и он поставил чайник на плиту. В буфете не осталось чистых чашек, он взял пару из грязной груды в раковине, быстро ополоснул их и насыпал немытой ложкой кофейные гранулы.
– Прости, – повторил он. – Здесь нет Кэйт. Она забрала детей и уехала в пятницу утром.
– И долго ее не будет? – поинтересовался я.
– Сам точно не знаю. – Билл вздохнул. – Мы поссорились. Очередная размолвка, но в этот раз крупная. Может быть, теперь она вовсе не вернется.
– Куда же она уехала? – задал я новый вопрос.
– Не уверен. Но полагаю, к своей матери или к сестре. Чайник закипел, и его носик скрылся в облаках пара.
Но Билл этого, кажется, не заметил. Я обошел его, снял чайник с горячей плиты и налил кипящую жидкость в чашки.
– А ты пытался до нее дозвониться? – спросил я и понюхал молоко. Оно прокисло.
– Я звонил ее матери, – пояснил он. – Никогда не ладил со своей тещей. И она, услышав мой голос, сразу повесила трубку. Я не стал с ней больше общаться. Кэйт известно, что я дома, и она позвонит мне, если захочет.
Я поставил горячую чашку на стол рядом с ним.
– Выпьем черный кофе, молоко прокисло, – пояснил я, взяв свою чашку и усевшись на стул.
– А в холодильнике есть еще, – откликнулся он, но не сдвинулся с места, чтобы его достать. Он просто сидел и вздыхал. – Все начало портиться в последнее время, после рождения Элис, моей младшей дочки. Ей сейчас три года. – Билл смолк и улыбнулся. – Мы женаты двенадцать лет. И сперва все шло отлично. Черт побери, просто потрясающе. Мне завидовали в жокейской.
Я это помнил. Нам всем нравилась Кэйт, старшая дочь удачливого тренера, для которого ездил Билл. Мы думали, что уж если он намерен продолжать работать для ее папаши, то ему крепко надают по рукам. И очень удивились, когда Билл – ему было в ту пору двадцать восемь лет – объявил, что собирается жениться на Кэйт, девушке, шестью годами моложе его. Свадьбу отпраздновали тем же летом в Ламбурне.
– Мы были влюблены друг в друга, – продолжил он, – и я гордился такой красивой женой. Да и каждый гордился бы. Мы хотели иметь кучу детей, и вскоре она забеременела. Уж тут мы постарались. Она отказалась принимать таблетки в наш медовый месяц и попалась с первого раза.
Я знал эту историю наизусть, так часто он ее повторял.
– У нас родился маленький Уильям. Затем настал черед Джеймса и Майкла, и наконец появилась Элис. Я всегда мечтал о девочке. – Он опять широко улыбнулся, вспомнив о своей прехорошенькой маленькой дочке.
– Но после у нас что-то разладилось, – признался он. – Когда я объезжал лошадей, жизнь была легкой и понятной. Я отправлялся на ипподром, ездил, как меня учил наставник, и вновь возвращался домой. А бывало, скачки заканчивались больничной койкой. Да что мне тебе рассказывать. И я никогда не работал дома. Как просто.
Я тоже это помнил и согласился с ним. Жизнь могла казаться легкой, если ты один из лучших жокеев, у тебя полным-полно выездов и полным-полно денег, как было у нас обоих.
– А вот с тренерскими делами куда сложнее. Вечно кланяешься проклятым владельцам. Пытаешься сказать им, что от их лошадей никакого толка, но при этом не огорчая и не навязывая своих советов, то есть не возвращая им этих чертовых тварей. А не то где бы я очутился? Ни проклятых лошадей, ни тренерской зарплаты. – Он прервался, отпил глоток черного кофе, поморщился и достал из холодильника пакет свежего молока. – И еще были вводы по спискам, заказы и набранный штат. – Билл снова сел, оставив на столе второй, открытый пакет молока. – Ты не поверишь, какой ненадежной может быть команда. Они просто собирают вещи и уходят, когда им нравится. Как только получат зарплату или на следующий день. Кто-то предложит им чуть больше денег, чем у нас, и вот уже след их простыл. На той неделе один парень сообщил мне о своем уходе, когда мы были в загоне на скачках. Прямо на ходу. Уволился сразу после этих скачек, даже не потрудился отвести лошадей в конюшню ипподрома. Говорю тебе, от персонала у любого может крыша поехать.
Он снова выпил несколько глотков кофе.
– Но чего стоят все эти проблемы и безденежье в сравнении с прошлым, с моей жокейской порой. Мы с Кэйт начали ссориться. Как правило, попусту или из-за таких мелочей, что я сейчас их и не помню. Потом мы смеялись над нашей глупостью, ложились в постель и занимались любовью. Но недавно положение ухудшилось. – Он остановился и поглядел на меня. – Зачем я тебе все это рассказываю?
– Можешь не откровенничать, – откликнулся я. – Или продолжай, если тебе станет лучше. А я никому не скажу. Особенно Крису Бишеру.
– Да, я знаю, ты умеешь хранить тайны, – заметил он, посмотрев на мою искусственную руку.
"Уж слишком многие слышали эту историю", – подумал я.
– Все дошло до взрыва вечером в пятницу. – Очевидно, он испытал облегчение, когда смог с кем-то поделиться. – В последнее время Кэйт поздно ложилась в постель. Действительно поздно, в час или два ночи. А мне в половине шестого нужно идти к лошадям, и я обычно укладываюсь в десять, ну, самое позднее, в половине одиннадцатого.
Он допил кофе.
– Поверь моему слову, для любви при таком распорядке остаются не часы, а минуты. Если я пытался расшевелить ее в постели, она поворачивалась на другой бок. Как будто не желала, чтобы я к ней прикасался. И вот в пятницу, в десять вечера я сказал, что хотел бы лечь с нею в постель. А она ответила как-то уклончиво, кажется, собиралась досмотреть программу по телику. Я спросил: "Почему ты теперь такая фригидная? Тебе же нравился секс. Что случилось? Какие у тебя нелады?"
Он сделал паузу и поглядел в окно. Похоже, воспоминание жгло его, словно открытая рана.
– Я подумал, что у нее проблемы со здоровьем. И желал только одного – вернуть ее к прежнему. Но она заявила… Нет, я не в силах забыть эту фразу… – Билл опять осекся. Я сел и стал ждать, увидев, как его глаза наполнились слезами. – Она заявила, что Хью Уокер не считал ее фригидной.
– О…
– Я решил, что она шутит, – продолжил Билл. – Но Кэйт принялась меня провоцировать. Призналась, что он отличный любовник, не то что я, и умеет доставлять женщине удовольствие. Я все еще ей не верил и лег спать. Но не смог заснуть. Она так и не пришла ко мне в ту ночь. Собрала свои вещи, взяла детей и уехала, когда я был на фестивале и готовил жокеев к первому заезду. А вернувшись, застал пустой дом.
Он поднялся и наклонился над раковиной, посмотрев на конюшни.
– Она однажды уходила от меня. – пояснил Билл. – Это третий случай после Рождества, но раньше покидала лишь на ночь. Я хочу, чтобы она была здесь, со мною рядом.
Он остановился и заплакал.
– И потому ты так рассердился в пятницу на Хью? – начал допытываться я, надеясь на продолжение его исповеди.
Билл повернулся и вытер глаза рукавом рубашки.
– Я старался вести себя нормально, не давал волю гневу и отправился на скачки – как-никак это был Челтенхем. Полагал, что Кэйт приедет домой в мое отсутствие. Я и тогда не верил, что она спала с Хью Уокером. Думал, она была не в настроении и решила меня позлить.
– Отчего же ты изменил свое мнение? – негромко осведомился я.
– Я собирался усадить Хью на Подсвечника для первого заезда, когда он повернулся и сообщил: "Мне позвонила Кэйт. Прости, приятель". Я оцепенел. Застыл на месте, не чуя под собой ног. Джульет. ну, ты знаешь мою ассистентку Джульет Бёрнс, пришлось за меня основательно поработать. А я весь заезд пробыл в загоне. – Он сардонически рассмеялся. – Мой первый победитель на фестивале, и я его никогда не увижу. – Его смех мгновенно угас. – И я по-прежнему был там, когда Подсвечник возвратился на площадку для призеров. Не двинулся ни на дюйм. Джульет подошла и отвела меня туда. Словно пробудила к жизни. А потом я как с цепи сорвался. Господи, да я чуть не рехнулся из-за этого ублюдка! Запросто мог бы его убить.
Безумные слова Билла повисли в тишине. Он глядел на меня несколько секунд, но мне почудилось, будто это продлилось гораздо дольше.
Затем он взглянул на свои руки.
– Когда я услышал, что он мертв, то обрадовался. Но теперь ты твердо знаешь, что я этого не хотел.
"Однако Хью погиб", – подумал я. И спросил:
– А кто мог желать ему смерти?
– Понятия не имею. По-моему, он всем нравился. Вероятно, в него выстрелила какая-то ревнивая психопатка.
Вряд ли, усомнился я. Уж слишком это было профессионально, слишком точно.
– Он побеждал или проигрывал по заказу? – поинтересовался я.
Билл поспешно поднял голову.
– Мои лошади всегда стараются побеждать! – гордо произнес он, но его фраза прозвучала как-то неубедительно.
– Да брось ты, Билл, – усмехнулся я. – Скажи мне правду. Хью и ты когда-нибудь договаривались о результатах скачек?
– Подсвечника отобрали для первого заезда – показать, на что он способен. И рассчитывали на его победу. если ему все удастся.
Я спросил его не об этом.
– Стюарды взялись за меня после скачек. Они пришли в ярость от моей ссоры с Хью. Слышали, как я кричал на него на площадке, когда расседлывали жеребца. – Билли улыбнулся. – Их особенно возмутило, что нашу перебранку показали по телевизору. Очевидно, она подействовала на них сильнее скачек. "Вы опозорили наш спорт", – заявили они. Глупые старые болтуны. Видите ли, я был недоволен победой Подсвечника и рассердился из-за этого на Хью – вот в чем они меня обвинили. Я объяснил, что наша размолвка никак не связана с Подсвечником и это личный конфликт. Но они твердили свое – что я, должно быть, не хотел победы коня. "Неправда, – возразил я. – Можно ли быть против, если делаешь крупную ставку на фаворита?" К счастью, я сумел это доказать.
– Как именно? – полюбопытствовал я.
– Они включили свои компьютеры и увидели. Я зарегистрировал данные в режиме он-лайн и показал им эту запись крупной ставки на победу Подсвечника.
– А каким образом они узнали, что ты не сделал другую ставку на его проигрыш?
Билл ухмыльнулся.
– Они об этом не узнали.
– Так, значит, ты ее сделал?
– Очень маленькую, чтобы покрыть первую ставку.
– Объясни, – попросил я.
– Ну что же, у меня есть счет на игровом интернет-сайте "Давайте сделаем ставки", – ответил он.
Я вспомнил о своей встрече с Джорджем Логисом в Челтенхеме.
– Сайт дает возможность делать ставки или откладывать, то есть забирать, ставки у других людей. Эти способы называются обменами или договорами, поскольку позволяют игрокам обмениваться ставками. – Билл заметно воодушевился. – Я могу сделать ставку на выигрыш лошади. Или забрать ее у кого-нибудь, желающего поставить на ее выигрыш. А это означает: я эффективно и с гарантией ставлю на проигрыш. Барьерный забег победителей в прошлую пятницу с участием Подсвечника – это скачки, где можно сыграть предварительно, иначе говоря, сделать ставки за недели и месяцы вперед. – Я кивнул, не нужно быть пророком, чтобы знать все о предварительных ставках. – Если лошадь не бежит, ты теряешь деньги, и потому добавочные ставки, как правило, много лучше. А цены даже выше, пока списки окончательно не составлены, – ведь условия игры могут измениться, и лошадь из списка способна выйти на первое место. Хотя многие лошади из списков и допущенные к скачкам никогда не выступают. – Он перевел дыхание. – Списки для барьерного забега победителей подготовили в январе, по я "поставил обезьяну" на выигрыш Подсвечника в ноябре и держал пари тридцать к одному.
– Итак, если он победил, ты должен получить пятнадцать тысяч, – уточнил я. "Обезьяна" на игровом сленге значила пятьсот фунтов.
– Верно, – подтвердил он. – Но если бы он не победил, я лишился бы моих пятисот. Так что в четверг утром я поставил на его проигрыш, чтобы покрыть свою ставку.
– И какую сумму ты поставил? – попытался выяснить я.
– Я держал пари на "обезьяну", помноженную на семь. И если бы лошадь победила, то вы и фал бы пятнадцать тысяч минус три с половиной тысячи, которые нужно заплатить за другое пари. А если бы проиграла, я бы все уравновесил. Потерял бы свою выигрышную ставку, но отыграл бы ее с отложенным пари. Понял?
– Разумеется, – отозвался я. – Ты поставил на выигрыш одиннадцать с половиной тысяч против нулевой ставки. – И он выиграл.
– Ничтожная доля, просто гроши, – улыбнулся он. – Деньги за старую веревку. Но ты можешь крупно проиграть, если лошадь не побежит, и потому я стараюсь играть, лишь когда полностью уверен – моя лошадь непременно побежит, и у нее неплохие шансы. А следовательно, стартовая цена будет немного дешевле предварительной. И в пятницу стартовая цена Подсвечника снизилась до шести к одному.
– Ты когда-нибудь получаешь деньги, если лошадь проигрывает? – задал я очередной коварный вопрос.
– Видишь ли… – Билл немного помедлил, размышляя, продолжать ему или нет. Однако с его прежней осторожностью было покончено. – Наверное, да. Время от времени я это делал, если знал, что лошадь в неважной форме или не слишком старается победить. И, наконец, если я ставил на лошадь не по собственному выбору. На которую вовсе не собирался держать пари. Ну, допустим, если она простужена или у нее нога не в порядке.
Я вспомнил владельца, с изумлением услышавшего от тренера, что у его лошади "нога не в порядке". Ведь он-то полагал, что речь идет о четырех здоровых ногах. Выражение "нога не в порядке" было эвфемизмом, подразумевавшим жар в сухожилиях – верный признак легкого растяжения. Объезжать лошадь в подобном состоянии опасно, она вполне может "сломаться", то есть оступиться и полностью растянуть сухожилия. После чего ей надо будет несколько месяцев лечиться, а в худшем случае ее ждет конец скаковой карьеры.
Билл, несомненно, знал не хуже моего, что, разрешая тренерам делать ставки на победу, руководство на скачках запрещает им ставить на проигрыш.
– Выходит, стюарды увидели на твоем счете только выигрышную ставку? – подытожил я.
– Черт возьми, ты прав, – согласился он.
– Как же ты ухитрился сделать в четверг ставку на проигрыш? – не понял я.
– Есть разные способы, – снова усмехнулся он.
Я стал прикидывать, большой ли шаг следует сделать от ставки на нездоровую лошадь, которая, скорее всего, проиграет, до ставки на крепкую и сильную, которая, однако, тоже проиграет из-за жокея, не пытающегося победить. И уже собирался задать Биллу этот ключевой вопрос, когда нас прервал гул моторов подъехавших к дому машин. Они притормозили перед дверью черного хода, и гравий заскрипел под их шинами.
– Кого это черти в такое время принесли? – удивился Билл, подвинулся и выглянул в окно.
Это была полиция.
И, в частности, главный инспектор Карлисл из глочестерширского отделения вместе с другими полицейскими, четверо из которых приехали в форме.
Билл вышел им навстречу к двери черного хода.
– Уильям Джордж Бартон? – осведомился главный инспектор.
– Да, это я, – сказал Билл.
– Я арестую вас по подозрению в убийстве Хью Уокера.
Глава 6
– Вы, должно быть, шутите, – не поверил Билл. Но они не шутили.
– Вам не надо ничего говорить, – продолжил главный инспектор. – Но вашей защите может повредить, если на допросах вы не упомянете о чем-либо, впоследствии подтвержденном в суде. Любое ваше высказывание может рассматриваться как свидетельство.
Билл ничего не ответил. Он просто стоял перед полицейскими с раскрытым ртом.
Но они еще не завершили все формальности.
В доме появился другой полицейский в штатском и повторно арестовал его, в этот раз по подозрению в махинациях на скачках. Те же самые права. Билл не слушал. Он страшно побледнел и выглядел так, словно вот-вот мог потерять сознание. И это наверняка случилось бы, не подхвати его под руки двое полицейских в форме. Крепко держа Билла, они повели его к машине.
Он оглянулся через плечо на меня, стоявшего в дверях.
– Передай Джульет, чтобы она покормила лошадей, – попросил он.
Полицейский записал его слова.
– Я побуду здесь до ее прихода, – обещал ему я.
– Она живет рядом, вниз по дороге. Проследи тут за всем, ладно?
– О'кей.