Словно из ничего, а на самом деле из безликой массы быстро собравшихся зевак появился комиссар Симон Лейдиг и подошел к ним.
- Она уезжает в Шветцинген, в дом престарелых, хороший, с видом на дворцовый парк и подстриженные лужайки, - сообщил он вместо приветствия; его голос звучал хрипло и прерывисто. - Вообще-то я уже все уладил… Но потом она вывернулась и ударила одного санитара огнетушителем. Теперь мне придется к следующему собранию домовладельцев покупать огнетушитель, а где они продаются - понятия не имею…
Сын был уже явно на пределе, а мать гордо, подобно каменной статуе, возвышалась между крепкими мужчинами в белом, и все трое, казалось, набирались сил перед неизбежным поединком.
Старый боевой конь из Восточной Пруссии, опытный, закаленный тяготами марафонской гонки через ледяные торосы и снежные равнины (во всяком случае, именно этот образ представился Тойеру), фрау Лейдиг тем не менее понимала, что одной физической силой тут не взять.
- Дорогие сограждане, я тут стою, потому что мой сын… - Она замолчала, подыскивая слова, и эта пауза не могла длиться вечно.
- Она меня доконает, - прошептал Лейдиг. - И почему она не убила меня еще в своей утробе? Я больше так не могу…
- Тогда вы просто ступайте с нами, - шепнула Ильдирим и взяла беднягу под руку. - Мы все равно собираемся где-нибудь поужинать.
Лейдиг покорно кивнул. Совсем некстати в памяти Тойера всплыли первые строки знаменитого хита:
Потерял я свое сердце в Гейдельберге,
летней ночью, над величавой рекой…
Гаупткомиссару вспомнился тот, давний Гейдельберг, когда по Главной улице еще ходил транспорт, даже грохотал трамвай… Демонстрации протеста против подорожания проезда, нарастание напряженности, водометы на улицах. Странное было время. Дискуссии на телеэкране о том, грозит ли государству опасность, когда пара дюжин молодых людей громит банки. Зернистые черно-белые фотографии добропорядочных граждан, требовавших смертной казни для террористов, радостно, с улыбкой требовавших… Нет, дело его не отпускало.
Лейдиг не был голоден, и они сначала заглянули в кафе "Буркхард". Старший гаупткомиссар пропустил под кофе с молоком вторую порцию ликера на травах. По его черепной коробке разлилось приятное тепло, мозг опушился нежнейшими волосками.
- Еще не знаю, что мне делать с освободившимся временем, - размышлял вслух Лейдиг.
Будто доказывая, что наконец-то стал взрослым, он мучился над бокалом рислинга, разбавленного минералкой. От шоколада, обильно сдобренного сливками, на верхней губе Ильдирим остались маленькие усики; Тойер нашел их прелестными и не стал о них говорить.
- Квартира, что мне делать с квартирой? Она слишком велика для меня, тем более что я наконец-то вышвырну из нее темно-зеленую конструкцию из полок со встроенной узкой детской кроватью. Да что там вышвырну! Я разрублю ее топором и сожгу…
Тойер, сонно моргая, посмотрел на бурую деревянную обшивку стен, потом повернул голову вправо и окинул взглядом нижний конец улицы. Будто по заказу, там появились они, персонажи Старого города. Вон тот, в желтых сабо, маленький старьевщик, и тот, кто разговаривал как доктор, а сам держал оружейную лавку… Сейчас они прошествуют мимо, а потом снова посыплется снег. Можно будет пройтись в полонезе вокруг церкви Святого Духа, увидеть с противоположной ее стороны огромную летающую конструкцию, созданную безумным профессором, который жил на склоне горы в готической вилле, и полететь на ней в бескрайнее космическое пространство. Гаупткомиссар представил себе, как он отделяется от толпы веселых курпфальцских дураков. Куда же их занесло? На какую-то пустынную планету, где лишь серая пыль и никаких красок. Небо тоже серое, разумеется, ведь никаких красок нет, в том числе черной и белой, вообще никаких красок, только смесь из любви, правды, жизни и вечности.
Оказывается, он чуточку задремал. Сделав над собой усилие, он подозрительно взглянул на своих спутников. Ильдирим и Лейдиг что-то оживленно обсуждали, так что все в порядке, можно размышлять дальше. Ему снова вспомнились бурные семидесятые годы. Пильц-Мюллер-Шустер, коллектив безумцев, бездарный Пильц, примкнувший к нему, чтобы проявить себя хоть там. А может, его соблазнили выкладки новых марксистов и он захотел вовремя оказаться на нужной стороне - Че на рубашке и Блох на книжной полке. Тойер симпатизировал тем людям, хотя, когда поступал соответствующий приказ, арестовывал их. Не исключено, что Пильц тоже попадался ему в те годы, хотя, конечно, теперь этого уже не припомнить.
Неужели пастор убил девчонку - из-за того, что занимался с нею блудом? Ведь они этого даже не проверили. Возможно, их представление о церковной морали было не самым верным? Картинки снова сменились, он опять очутился в вечности, один, он что-то отыскивал в своих карманах, потом бросил, ведь можно поискать завтра, через сто, через миллион лет. Он вскрикнул…
Ильдирим серьезно смотрела на него. Лейдиг серьезно смотрел на него. Поэтому он тоже сказал с подобающей серьезностью:
- Я задремал и видел сон, будто я нахожусь на планете, где нет ни красок, ни времени.
- Тогда все хорошо, - кивнула Ильдирим. - Пока ты витал в облаках, нам с Лейдигом пришла в голову интересная мысль. Что, если вам поменяться с ним квартирами? И я перееду к тебе вместе с Бабеттой.
- Он из-за этого так заорал? - поинтересовалась официантка, слышавшая последние фразы. - Что-нибудь еще будете заказывать?
Ночью гаупткомиссар целиком и полностью согласился на квартирный обмен, так как Ильдирим впервые любила его таким способом, который порицают все мировые религии. Охваченный эйфорией, кое-как одевшись, он стоял у окна и глядел на Берггеймерштрассе.
- Когда я был маленьким, здесь, на Берггеймер, жила моя глухая и старая тетка. Я рассказывал тебе?
- Нет, - по-кошачьи промурлыкала грешница турчанка, уткнувшись лицом в его спину. - Глядя на тебя, трудно заподозрить, что ты когда-то рос в нормальной человеческой семье. Мне все время представляется, что ты вынырнул на свет, словно кактус, из послевоенной почвы…
- Я помню ее совсем смутно. Однажды я был тут вместе с родителями, и мы смотрели фильм "Трое с бензоколонки", там еще песня…
- Только не это…
- Да не буду я, не бойся… Песня была о дружбе, и тетка громко подпевала…
- Почему ты рассказываешь мне об этом?
- Сам не знаю… - Старший гаупткомиссар был счастлив.
Они подремали еще немного, пока телефон Ильдирим не разразился "Лунной сонатой". Кажется, звонил кто-то из прокуратуры - Тойеру не хотелось вникать в подробности, как не хотелось и возвращаться в этот зимний мир.
- Зельтманн отстранен от должности.
Она потянулась за сигаретами и проговорила почти удивленно:
- Когда он в прошлом году активно препятствовал расследованию, ему все сошло с рук, а тут его сняли после какой-то несчастной пресс-конференции. По-моему, типичная ситуация.
Тойер выудил сигарету из пачки:
- Как ни смешно, но у меня появилось ощущение какой-то потери и пустоты. Честное слово.
Вскоре после этого ослепляющая мигрень сбила его с ног. Он слышал, как Ильдирим что-то говорила ему про чай, который заварит, но он героически отклонил ее предложение и побрел домой. Через город, лишь наполовину воспринимавшийся его сознанием, - остальное заслоняли молнии, сверкавшие в зрительных рецепторах. Верна ли вообще его версия? Действительно ли он был против официально объявленных результатов? Или всего лишь против объявившего их? Да и в личном плане: любил ли он Ильдирим или турчанка просто возбуждала его своей молодостью? Шнурок, развязавшийся на правом ботинке, пропитался бурой талой водой. Теперь налево, на мост, ведущий в Нойенгейм; когда-то здесь тоже что-то случилось… Вот только он не помнит, что именно. Берлинерштрассе - угол Мёнххофштрассе, сколько времени? Циферблат часов превратился в отшлифованную монету, гаупткомиссар не мог разобрать, где стрелки… Вот и аптека, теперь недалеко… Большие часы на стене дома. Темнота? Да, но что означает это слово? Восемь часов… уже… еще…
Последнее, что люди делают перед смертью, если могут - еще раз поливают цветы. Что-то в этом роде он намеревался предпринять, когда наконец-то оказался на Брюккенштрассе и, превозмогая боль и нейронный хаос, чинно открывал дверь дома.
Потом кое-как дотащился до своего этажа, вошел в квартиру и даже успел добраться до ванной - тут его вырвало. С ревом и бурлением.
В три часа ночи мигрень ушла так же неожиданно, как и пришла. Иоганнес Тойер упрямо сидел за маленьким кухонным столом. Он и так уже все решил для себя - вопреки всему. Сдавать позиции он не будет. Иначе зачем перед ним лежали три любимые книги Рони, ведь их нужно было вернуть ее отцу?
Он перелистал рассказы про Шерлока Холмса, не пропустив ни одной странички. Вероятно, Роня просто любила ее читать. Затем он принялся листать Библию - безнадежное дело, тысяча страниц. Ему пришел в голову старый трюк. Интересно, сработает он или нет? Сыщик осторожно взял книгу за корешок и встряхнул так, чтобы она открылась сама. Когда человек особенно часто читает какое-либо место, корешок слабеет и страницы расходятся. На третьей попытке Библия открылась на "Книге Судей". Кто-то, возможно Роня, подчеркнул жирной линией некоторые строчки.
Во время войны Аммонитян с Израильтянами пришли старейшины Галаадские взять Иеффая из земли Тов и сказали Иеффаю: приди, будь у нас вождем, и сразимся с Аммонитянами…
И дал Иеффай обет Господу и сказал: если Ты предашь Аммонитян в руки мои, то по возвращении моем с миром от Аммонитян, что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение. И пришел Иеффай к Аммонитянам - сразиться с ними, и предал их Господь в руки его…
И пришел Иеффай в Массифу в дом свой, и вот, дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и ликами: она была у него только одна, и не было у него еще ни сына, ни дочери. Когда он увидел ее, разодрал одежду свою и сказал: ах, дочь моя! Ты сразила меня; и ты в числе нарушителей покоя моего! Я отверз /о тебе/ уста мои пред Господом и не могу отречься. И сказала отцу своему: отец мой! Ты отверз уста твои пред Господом - делай со мною то, что произнесли уста твои, когда Господь совершил чрез тебя отмщение врагам твоим Аммонитянам. И сказала отцу своему: сделай мне только вот что: отпусти меня на два месяца; я пойду, взойду на горы и оплачу девство мое с подругами моими.
6
- Идиотское имя, - с ухмылкой заявил Хафнер, подняв глаза от Священного Писания.
- Мне стало дурно, когда я это прочел, - взволнованно сообщил Тойер. - Господи, ведь тут тоже отец приносит в жертву свою дочь, она оплакивает свое девство и после смерти подвергается осквернению. Господи, нужно потрясти хорошенько этого Дана! - Он не сомневался, что его ребята сумеют соотнести библейское и реальное убийства.
- Кто же тогда укокошил пастора? - осторожно спросил Лейдиг.
- Да-да, вот в чем вопрос! Хотелось бы это узнать! Возможно, эти преступления не имеют никакой связи!
Такое случалось редко, но тут Тойер выхватил у Хафнера из пачки адски крепкую сигарету без фильтра и жадно закурил.
- Письмо. Письмо Рони. - Штерн глядел едва ли не с сочувствием.
Тойер поймал себя на том, что начинает злиться. Да, разумеется, письмо.
- Ведь мы провели экспертизу почерка, письмо написано ее рукой… - Штерн, казалось, не замечал меняющегося настроения шефа либо, что еще хуже, его это совсем не беспокоило. - Отец плохо обращается с девочкой. Она ищет утешения в религии и находит его, в том числе и у пастора. Потом она натыкается в Библии на место, где описывается отец, древний воин. Она подчеркивает эти строки. Честное слово, господин Тойер, я считаю, что тут все ясно как белый день.
Могучий сыщик покачал головой, но возражать не стал.
В подавленном настроении они взялись за менее сложное дело: мужчина из Старого города, успешный врач с Ландфридштрассе, буржуазного уголка, вклинившегося между Плёком и Главной улицей, нанес смертельный удар жене, а потом спешно ретировался в "Макс-Бар" на Марктплац и, чтобы обеспечить себе алиби, угощал всех пивом.
Было это чрезвычайно глупо. Правда, Хафнер предложил провести "следственный эксперимент", то есть в двадцать два часа что-то сделать на Ландфридштрассе, а уже через десять минут прислониться к стойке бара на соседней улице, но вся группа единодушно заявила, что в этом нет необходимости.
Между тем Тойер принес себе кофе. Он видел, что дерзкий Зенф куда-то лихорадочно торопится. Вероятно, где-то возникла новая чрезвычайная ситуация, но ему было на это наплевать. Кто-то заговорил с ним, начал рассказывать, что сегодня приедет новый и. о. шефа, вернее - новая. Тойер почти не слушал. Даже если начальником назначат шимпанзе, он все равно будет работать и дальше.
Ранний вечер. Она пришла. Зигрид Шильдкнехт разменяла шестой десяток, но ощущала себя, вероятно, совсем иначе, чем гаупткомиссар Тойер.
Для нее это было время сбора урожая, здоровые, продуктивные годы, когда уже пришла мудрость и еще не остыло рвение, позволившее сделать неплохую карьеру. При этом дама ухитрилась - сыщик предположил сезонные периоды лечебного голодания - пройти через климакс, не утратив четких контуров своей фигуры. Безупречная прическа, стильные очки, сияющие белизной зубы, серое платье - верх элегантности, суперпрочные колготки, туфли итальянские, бижутерия французская, лак для ногтей американский, зато тема разговора ожидалась немецкая.
Тойер слегка наклонился, изобразив приветствие.
- Итак, сейчас я познакомлюсь с группой, молва о которой донеслась до Карлсруэ. - За этой фразой последовала улыбка акулы.
- Что о нас говорить? Мы такие, как все, - буркнул Тойер, почти оправдываясь.
- Так уж и ничего? Вот хотя бы господин… - Кивок в сторону стола, над которым клубился сигаретный дым.
- Хафнер, - подсказал курящий комиссар.
- Да, именно… он в самом деле дымит всегда и везде. И это, кажется, не единственная его нездоровая привычка… В общем, господа, большие собрания - не мой метод. Я предпочитаю получать впечатление о сотрудниках при личном общении. - Она окинула взглядом комнату.
- И что же, вы его получили? - осторожно поинтересовался Тойер.
Шильдкнехт небрежно перевернула пару бумаг, лежавших перед Тойером.
- То, что мы слышали о проведенной у вас реструктуризации, весьма впечатляло. Маленькие мобильные группы, которые тесно взаимодействуют между собой и обещают в недалеком будущем существенно сократить полицейскую бюрократию.
Полицейские молчали.
- Потом разнеслась весть, что одна из таких групп, используя методы, действительно далекие от бюрократических, раскрыла дело о безымянном утопленнике. Она работала и в Мангейме, при грубейшем противодействии тамошних полицейских тузов. Причем работала успешно. Год спустя тем же героическим коллегам удалось задержать серийного убийцу. В Гессене. Без поддержки местных…
- Гессенцев, - подсказал Хафнер.
- Полицейских органов, - продолжала Шильдкнехт. - Впрочем, когда читаешь доклады, касающиеся той акции, невольно хочется вернуться к прежней бюрократической системе… В общем, моим первым приказом будет отмена запрета на курение. - Начальница не без кокетства облокотилась на стол просиявшего Хафнера, вынула сигарету из его пачки, но тут же положила назад. - Нет, они для меня слишком крепкие… Во-вторых, я подробней изучу эти структуры. Вы уже раскрыли дело об убийстве той девочки?
- Да… - сказал Тойер. - Нет… Но вообще-то…
- У меня впечатление, что передо мной настоящие профессионалы. А о том, что прокурор, курирующий расследование, ваша подружка, пресса любезно умолчала. Раскрою вам секрет: об этом позаботилась я… но в порядке исключения. Этого больше не будет. Всего хорошего, господа.
- Воинствующая лесбиянка, - в замешательстве пробормотал Хафнер, когда за Шильдкнехт захлопнулась дверь.
Тойер какое-то время смотрел в окно. Потом повернулся, но ничего не сказал.
На следующее утро он бодро вошел в кабинет, да что там, он пронесся по нему. Минувший вечер он провел в монашеском уединении в своей маленькой нойенгеймской квартире и занимался тем, чем занимаются монахи, чтобы не свихнуться окончательно. Он выдул бутылку красного. К вину имелась заказная пицца. Он уплетал ее и долго слушал старые душевные записи, а в конце даже новый диск - Робби Уильямса. При этом перебирал в уме подвиги, которые совершил вместе с ребятами, и это было классно. Так будет и впредь, почему бы и нет? Обычно человек надеется, что кто-то там образумится, но ведь он гораздо скромней, его устраивало и безрассудство.
Ему удалось сохранить боевой дух до утра. Он посмотрел короткий сон про медведей, для него это были самые любимые спутники Морфея. Умные, мощные мишки привели его на прогулку в заколдованный лес. Он бежал посередке и доверчиво держал их за лапы; его ноги упруго отталкивались от земли. Потом медведи вышли на поляну и под аккомпанемент неожиданно появившегося оркестра горилл-скрипачей исполнили дуэтом великолепную оду тишине, лесу и своей могучей силе.
Нынешним утром, пребывая в полном душевном покое, он даже побрился. Просто так, без всякой нужды. И вот теперь…
- В общем, теперь все возвращается к норме. Мы ведем расследование вопреки официальной линии. - Он не сомневался, что за ночь ребята пришли в себя, образумились - даже Хафнер. Шеф группы уселся с довольным видом и окинул взглядом своих парней. - Разумеется, вы были правы, когда приводили мне всевозможные доводы; вчера у меня даже возникло ощущение, что вы верите в них всерьез…
- Тут вам был звонок, - сообщил Лейдиг. - Ничего важного, по поводу подоходного налога. Я сказал, что вы позвоните.
- Пошли они в задницу, - весело отмахнулся Тойер. - Мы еще раз возьмем в разработку поочередно папашу и Пильца. Кроме того, я хочу больше узнать про Нассмана…
Штерн засмеялся:
- Значит, три беседы, а дальше что?
- Дальше мы поглядим. Поглядим и будем действовать по обстоятельствам.
- Из упрямства или потому, что в этом действительно есть смысл? - осторожно поинтересовался Лейдиг. Хафнер тоже не горел энтузиазмом.
Лицо Тойера расслабилось, он вдруг почувствовал - иллюзии тают. Это было не к добру. Ему не хотелось расставаться с иллюзиями.
- Но ведь до сих пор так было всегда. Наше упрямство приносило плоды.
Хафнер сосредоточенно разглядывал свои ногти.
- Тогда причина была в Зельтманне. Тот всегда по-идиотски брался за дела, и можно было заранее предугадать, что надежней держаться подальше от его инициатив и делать все наоборот.
- Да, но ведь сейчас осталось то же самое. - У Тойера вспотели ладони. - Ты назвал эту Шильдкнехт "воинствующей лесбиянкой". Грубо, но… в точку. Я ценю твою точность, Хафнер.