- Да, - согласился Хафнер. - Верно. У меня точный прицел. И вообще, по мне можно выверять компас. И я так сказал. Я полностью отвечаю за то, что говорю. Всегда. Что бы я ни говорил. Даже если я уже не помню об этом. Однозначно, да. - Занервничав, комиссар покружился на вращающемся кресле; в результате возник интересный узор из дыма, нечто вроде двойной спирали. Она напомнила постепенно впадавшему в отчаяние шефу о его давних провалах в гимназии.
- Знаете, - тихо сказал Лейдиг, - этот звонок был уже после начала рабочего дня. Я, как обычно, сообщил, что вы вышли в туалет. Тут меня даже спросили в столовой, что у вас - простатит или энтерит. Я это о том, что если у начальства возникнет аллергия на подобные вещи, то…
Взгляд Тойера заставил его замолкнуть.
- Скорее у меня проблемы с желудком, - тихо сообщил гаупткомиссар. - Кажется, меня тянет блевать… Штерн?
- Я тоже сомневаюсь в нынешней версии, но, честно признаться, не знаю, что нужно делать. Алиби… Против них не попрешь… С другой стороны, те подчеркнутые места в Библии…
- Я возьму отпуск, - сообщил Тойер тихим голосом, в котором звенел металл. - Я выполню все один. А вы все - скоты.
- Послушайте-ка, - возразил Лейдиг, - может, все-таки на этот раз верно то, что говорят другие?
- Ах так? - Гаупткомиссар резко повернулся, и его накрыла оглушительная волна боли. Под шумок Шильдкнехт решила прибрать к рукам его группу, его ребят. Неужели только для него одного важно, чтобы группа сохранилась? Думать об этом не хотелось. - Значит, правы другие! - Он поглядел сначала на Лейдига, потом на Штерна. - Что вы, мальчики, вообще-то делали до того, как я - ну конечно, господин Лейдиг, с опозданием - пришел на работу? Вам что, уже предложили новые должности с блестящими перспективами?
- Ох-хо-хо, шеф, - вздохнул Штерн. - Она ничего нам не предложила, она только объяснила кое-кому из младших свои взгляды…
- Она говорила про денежные поощрения, - смущенно добавил Лейдиг, - и про гибкий график работы…
Глаза Тойера сузились в щелки. Он повернулся к Хафнеру:
- Тебя-то эта толстожопая не купила, надеюсь?
- Господи боже мой, а ведь, честно говоря, эта бой-лесбиянка может и купить. Да-да. И живем мы в такое время, когда однополые связи даже пользуются определенной защитой закона… В общем, если кто-то хочет непременно стать извращенцем… что тут скажешь? С детьми, я считаю, это безобразие, а с животными…
- Хафнер!
- Я хочу сказать, что Фредди Меркьюри был голубой, а что бы мы делали без его "Чемпионов"…
- Господин Хафнер!
Загнанный в угол полицейский закурил новую сигарету, но такое поистине будничное дело он выполнил как-то ужасно неловко, с дрожью в руках.
- Впрочем, идея насчет рабочего времени мне кажется неплохой… - В его голосе зазвучала жалкая повизгивающая нотка. - Поощрения за успехи - дерьмо, лишь раскалывает коллектив, такова моя позиция демократа и социалиста, а вот то, что она сказала мне тут насчет курения… ну… да… А что касается ее задницы, то да, по-моему, толстовата…
Тойер окончательно потерял самообладание.
- Что ты заладил про свое курение! Коллектив раскалывается, а ты, хрен прокуренный, обрадовался непонятно чему. Твой светлый момент не в будущем, а уже в прошлом. Кто быстрей всех попадает в инновационную ловушку? Самые тупые: пьяницы, - раскалившись от гнева, он ткнул пальцем в Хафнера, - маменькины сыночки, - кивок в сторону Лейдига и в завершение - злобный взгляд на Штерна, - и подкаблучники…
Коллеги смотрели на него. Больше ничего. Но в их глазах появилась глубина, они пронзали словно стрелы. Что это - только удивление или уже ярость? Плевать. Там еще и предательство, а это хуже всего.
- Для меня работа с вами всегда значила больше, чем обычное сотрудничество… - Старший гаупткомиссар судорожно глотнул воздух; надо держать себя в руках и не разреветься. - Ведь я вас… - Он рухнул на свой стул. - О'кей. О'кей. Я допишу этот сверхважный отчет: художник обвиняет бывшую жену, что она пичкала их общего ребенка сахарной ватой и превратила его в диабетика. Для меня это теперь… Кругом все в дерьме, но мне осталась лишь пара лет. Это ваше будущее, такие вот… - он с ненавистью ткнул пальцем в бумаги, - отчеты. - А после паузы прошептал: - Сахарная вата.
Тут он снова заорал:
- Сахарная вата! Самое подходящее для вас, сластены золотушные, импотенты, слюнтяи, эгоисты, говнюки!
Затем старший гаупткомиссар несколько часов сосредоточенно работал за письменным столом, а около четырех часов, не прощаясь, покинул кабинет. Раз уж опоздал, то он, ха-ха, и уйдет раньше положенного. Покажет этим желторотикам, что такое гражданское неповиновение человека в полицейской форме, хотя он и не носил ее.
Все-таки молодежь нынешняя никуда не годится. Вот старики - дело другое.
Он повернул за угол и чуть не столкнулся с шагавшим навстречу потным Зенфом.
- Представь себе, Тойер, наш поджигатель запалил пасторский дом, тот самый, где жил Нассман. Среди бела дня, все улики - коту под хвост.
- Задержали его?
- Нет, но мы контролируем все дороги на Мангейм.
- Дом ведь был на охране…
- Просто заперт. Ты же знаешь место, туда можно подобраться и незамеченным…
Верно, Хейлиг-Гейстштрассе находилась буквально в двух шагах от главной пешеходной зоны города, но порой производила впечатление вымершей улицы.
- Что, в газете много написали про Нассмана? Я как-то прозевал и не читал…
- Достаточно много, - прогудел Зенф. - Если предположить, что поджигатель просто хотел показать свою удаль, то цель была идеальная. А куда вы, собственно говоря, направляетесь? Прокуроршу свою ублажать?
- Я заболел, наглец, - слабо парировал Тойер такую чудовищную бесцеремонность и двинулся дальше. Итак, дом пастора исчез. Таким образом, дело похерено. Вот только не всех это устроит…
- Знаешь что, - добродушно прохрипел Фабри, - я считаю, что прежде всего ты должен извиниться перед своими парнями. Согласен?
- Неужели и ты считаешь, что я все усложняю и вообще что я не прав? - Тойер устало обмяк на софе, и даже телефонная трубка казалась теперь тяжелей гантели.
- Нет, я полагаю, что ты, возможно, и прав. Впрочем, можешь и заблуждаться.
- Знаю, дружище, знаю. - Ему стало стыдно, он никогда не мог спорить с Фабри.
- Помочь тебе я ничем не могу. Уезжаю на лечение на Балтику, представь себе. Антибиотики уже не помогают - я столько наглотался этой дряни, что после смерти, вероятно, буду представлять собой опасность для окружающей среды и меня похоронят в специальном саркофаге.
- Брось болтать глупости. Лучше подскажи, что мне делать?
- Ты должен хорошенько ухватиться за какую-нибудь нить. Если получится, ты сможешь убедить остальных, что дело стоит копать и дальше. Лично мне представляется весьма сомнительным, чтобы какой-то там сумасшедший мальчишка мог специально поехать из Мангейма в Гейдельберг с намерением поджечь пасторский дом…
- Да, но вообще-то фотография дома была напечатана в газете…
- В "Рейн-Неккар-Цейтунг"?
- Да.
- И ее регулярно читает тот мангеймский полудурок? Нет, Тойер. Если бы тебе удалось доказать, что дом поджег кто-то другой, тогда дело опять открыли бы. Тогда у полиции снова появится головная боль - преступник, которого, по нынешней версии, быть не должно. Ты еще тут?
- Да. Я слушал тебя и кивал, как ребенок, не понимающий пока, что такое телефон.
- Еще научишься понимать. Ладно, Тойер, мне пора делать ингаляцию, да и голод меня уже донимает, как обычно. Ведь я ничего не ел в течение всего разговора…
Тойер услышал, как его друг захрустел чипсами, но ничего не сказал.
- Ты хотя бы побывал на месте пожара? Осмотрел его?
Сразу за мостом Тойер свернул налево. Он расплющит нос первому же туристу, который пристанет к нему на Главной улице с вопросами. Сейчас ему действительно не хотелось петлять по лабиринту переулков, он стремился поскорее дойти до Старого моста, пару шагов даже пробежал. Почему он так злился? Ведь Фабри прав: он должен был поглядеть на сгоревший дом, получить собственное впечатление. Вот только сегодня ему каждый что-то объяснял, каждый вроде бы понимал ситуацию лучше, чем он. Возможно, так оно и было, но мысль об этом нервировала.
Как всегда, он ошибся и очутился не там, где рассчитывал, но тут же сориентировался в сутолоке, вышел к "Круассану", чтобы затем затопать по Нижней улице по направлению к церкви Святого Духа.
Нет, он свернул слишком рано, балда, ведь это старинный цейхгауз, Маршталль, надо было пройти до следующего переулка. Чуть выше, на Главной улице, бурлили людские потоки. Неужели ему в самом деле хотелось идти туда, в тот квартал? И зачем те молодые павианы, которые теперь - наконец-то он счел это поистине неслыханным бесстыдством - скакали вокруг его почти что приемной дочери, зачем они вырядились в какие-то небесно-голубые младенческие цвета…
Небесно-голубые младенческие цвета?
Небесно-голубые младенческие цвета.
Небесно-голубые младенческие цвета!
Мангеймский поджигатель, вероятно, не принадлежал к числу больших хитрецов, но предчувствие того, что его сейчас возьмут за жабры, сработало. Их взгляды встретились буквально на мгновение, и парень уже помчался прочь, в сторону Бисмаркплац.
Тойер быстро сообразил, что на быстроту собственных ног ему рассчитывать не приходится. В эпоху, когда даже пенсионеры с трансплантированным сердцем могли участвовать в триатлоне местного значения, он причислял себя к самой нерасторопной части человечества.
Он в отчаянии огляделся, отыскивая взглядом какие-нибудь подручные средства передвижения, а небесно-голубой парень улепетывал во всю прыть. Конфисковать, на худой конец, больничное кресло? Ага, вот что ему нужно: из переулка вырулил на современном скутере молодой человек - сыщик не без гордости вспомнил, что в былые годы он был чемпионом по езде на самокате. Лет в восемь. Ну держись!
- Я тебя знаю! - усмехнулся студент - парень определенно был таковым. - Ты из группы, распутавшей дело со скрытой камерой! - Он попытался увернуться. Тойер, радуясь такой возможности, грубо ударил его кулаком по тощему плечу и ухватился за руль. Прохиндей потерял равновесие и грохнулся на мостовую.
Лишившийся твердой опоры гаупткомиссар лихорадочно размышлял, почему он так решительно записал парня в студенты. Ведь тот выглядел как любой другой молодой человек. Может, дело было в приличной круглой шапочке, стильном пирсинге на нижней губе, коротком ежике волос? Чем он отличался от какого-нибудь начинающего механика с бритой головой? И стоит ли обдумывать такой сложный вопрос, если ты мчишься на самокате впервые после полувекового перерыва, позади тебя гудит возмущенная толпа, жаждущая наказать дерзкого похитителя, а впереди мелькает поджигатель в небесно-голубых шмотках?
Полицейский стремительно мчался вперед, ловко балансируя. Если бы у парня хватило ума, он бы теперь нырнул в Дармштадтский торговый комплекс и был таков. Но парень сделал нечто более выгодное для сыщика. Он оглянулся на своего преследователя, причем как раз в тот момент, когда ему надо было вильнуть, чтобы избежать столкновения с уличным фонарем. Последовал удар, и небесно-голубой беглец рухнул как мешок.
К сожалению, ситуацию это не упростило. Шильдкнехт лично перечислила важнейшие пункты.
Да, господин Тойер арестовал объявленного в розыск поджигателя. Однако в тот день он сам назначил себе отгул. А поскольку изобретательность следовало проявлять на работе, а не в отлынивании от нее, его подвиг не заслуживает особой похвалы.
Он использовал для преследования скутер, которым завладел крайне грубыми методами. Владелец транспортного средства решил подать жалобу. Наконец, владелец не был студентом.
- Молодой человек радиожурналист, сейчас он намерен раздуть большой скандал.
- Как будто это имеет какое-то значение, - фыркнул Тойер, оказавшись в родном кабинете. - Раньше паршивец наверняка учился.
На сей раз гаупткомиссар по всей форме подал заявление на отпуск и получил его без всяких бюрократических проволочек. Возле пасторского дома он пока не побывал, и теперь хотел всерьез отнестись к совету начальницы и там не показываться. Ребята с ним почти не разговаривали.
- Ладно, через денек-другой я снова вернусь, - пробормотал он, передвинув пару бумаг.
- Отдохните, - буркнул Хафнер. - От нас.
- Я вам тогда наговорил… Зря, я жалею об этом. Как мы теперь поступим с квартирой? - Он неуверенно посмотрел на Лейдига. - Наш уговор остается в силе?
Тот кивнул, не глядя ему в глаза.
- Ну, я пойду.
Четверг - свободный день. Что ж, поглядим…
Он разругался по телефону с Ильдирим. Потом направился в плавучий ресторан и по ошибке заказал себе блюдо из потрохов. После чего, твердо решив напиться и мучаясь жирной отрыжкой, он протащился по шикарным кабакам Нойенгейма. Оказалось, что кое-какие свои решения ему удается выполнить. Он споткнулся на лестнице, добрался до постели, украшенный зловещим кровоподтеком, и впал в забытье под пульсирующую в ноге боль, которую, как это ни смешно, казалось, слышал.
- Господин комиссар?
На Дане были белые летние брюки. Неужели этот проходимец был бесчувствен ко всему, даже к холоду?
- Я вовсе не к вам. Мне нужен Пильц, Шустер, тот, безрукий…
Дан вежливо шагнул в сторону, освобождая проход:
- Конрад ушел.
Тойеру пришлось проглотить это известие. Ему хотелось еще раз потрясти бывшего террориста. Он смутно представлял себе, как что-то докажет всем, даже умному Фабри. И сейчас…
- Кто-то ему позвонил, понятия не имею, кто именно… И вообще, откуда мог звонивший знать, кто он такой. Но, кажется, Конрад страшно испугался. Выпьете кофе?
Тойер с благодарностью принял предложение.
Дан глядел на сад, небрежно развалившись на софе. Готовить кофе он умел, Тойер был вынужден это признать.
- Прекрасный день, правда?
Таковым этот день полицейский не воспринимал. Впрочем, Дан был прав - тонкий, еще чистый снежный покров, неяркое январское солнце.
- Вы не поверите, но я все время прикидывал, не позвонить ли вам. Конрад в самом деле был вне себя… Я предполагаю, что это кто-то из его бывших соратников и что он упрекал его в предательстве…
- Предательстве?
- Когда его взяли, он прихватил с собой еще несколько человек. Разве об этом не написано в ваших материалах?
Тойер покачал головой:
- Министерство скупо делится с нами такой информацией.
На этот раз ему никак не удавалось ощутить настоящую неприязнь к Дану. В отце погибшей девочки что-то переменилось, он как-то обмяк и выглядел не так безупречно, как в первый раз. Вид у него был подавленный и грустный.
- Как у вас в действительности обстоят дела?
Дан улыбнулся:
- Если бы я знал.
Тойер увидел, что у Дана дрожат руки.
- Знаете, я хотел откреститься от своей дочери, вы это поняли и осудили. Все меня осуждали. Да и сам я себя осуждал. Мой брак был вообще неудачным. Глупость, за которую я несу ответственность, ведь в конце концов моя жена была молодой девчонкой, практиканткой, а я уже уважаемым адвокатом. Дело известное. Мне льстило - такая свеженькая, хорошенькая самка. Думать начинаешь, лишь когда проходят годы… Долго я даже не знал, что моя жена беременна: она уехала от меня, когда еще ничего не было заметно. Она была намного моложе меня, как я уже сказал, хотела жить совсем иначе. Мои седые виски, вероятно, ей наскучили.
Тойер подливал себе кофе, это создавало атмосферу доверия. Хорошо это или плохо, решить он не мог.
- Но теперь, когда Рони уже нет в живых, я почувствовал отчаяние. - Дан грустно покачал головой. - Что имеем - не храним, потерявши - плачем. Не так ли?
Могучий сыщик промолчал. Ему-то это было хорошо известно.
- Иногда она пела странные песни. Это мне мешало. Теперь, когда я остался совсем один, мне порой мерещится, будто я слышу ее пение. - Дан замолк и посмотрел себе под ноги. - Мне стало известно, что она ужасно боялась забеременеть. Вы знаете об этом?
Тойер кивнул.
- Да, конечно, вы давно знаете. А когда я об этом узнал, у меня неожиданно возникло ощущение, будто я почувствовал в себе часть ее - страх заполучить ребенка, ведь ужасно, когда ребенок…
Он вызывал у Тойера жалость, и, поскольку сыщик не мог с ней справиться, он переменил тему:
- Допустим, кто-то хотел припугнуть Пильца, и допустим, что речь при этом шла и о вашей дочери. Может, вы могли бы что-нибудь добавить к сказанному?
Дан долго молчал, потом произнес, не отрывая взгляда от окна:
- Вы не верите, что это был пастор? Ясное дело. Иначе бы вы не были здесь. Вероятно, вы думаете, что я имею к этому какое-то отношение…
- Признаюсь, что я взвешивал и такую версию…
- И потом Пильц, он не дает вам покоя. Хотелось бы верить, что все случилось так, как поведал ваш шеф. Вот только, может, он немножко… того?…
Тойер презрительно отмахнулся.
- Ну, ладно. В общем, Конрада я знаю по СКП, Социалистическому коллективу пациентов. Я тоже посещал их собрания. Оглядываясь назад могу сказать, что, на мой взгляд, Конрад был типичным благородным разбойником. Ему бы родиться на двести лет раньше. Когда они заговорили о серьезных акциях, неожиданно, с шумом и треском начали заниматься групповой терапией, я отошел от них.
- Из-за чего вы вообще присоединились к ним? Я имею в виду, к той социалистической терапии?
Дан зло засмеялся:
- До этого я был не в ладу с собой, не мог справиться с хаосом чувств. Понимаете? Впрочем, понять это нелегко…
- Я-то понимаю! - вырвалось у Тойера.
- Да? Тогда мне легче будет объяснить. В те времена Конрад был для меня чем-то вроде кумира. Эдакий Че курпфальцского разлива. В городе он прижился с трудом. Попрошайничал, пил, дрался. Вступил в связь с семнадцатилетней дочкой местного пастора… Я был гораздо осмотрительней, разумней, а тогда думал - трусливей… Потом Конрад внезапно исчез… Может, вам сварить еще кофе?
Тойер отказался; его сердце и так стучало будто дятел.
- Когда его разоблачили осенью девяностого, я случайно прочел об этом в газете. Там было и фото, иначе я не узнал бы его, ведь тогда он действовал уже под другой фамилией. С тех пор мы с ним переписывались. Да, именно поэтому я не смог ему отказать, когда он появился в моем доме. Между прочим… - Дан внезапно показался сыщику усталым. - Тогда, в семидесятых, я тоже жил под другой фамилией - Коль. Сейчас трудно поверить. Я тоже взял впоследствии фамилию жены, это показалось мне разумным, ведь никогда не знаешь, что на тебя навесят… Впрочем, теперь я жалею, ведь это совершенно не помогает… - Дан умолк.
Тойер поглядел на сад.