- Принимай! Доводи до ума и работай на ней. На ремонт - не более трех дней. Успевай, как хочешь. Не справишься - пойдешь в шизо, - предупредил коротко.
Спорить с ним - смысла не было. Аслан сразу вспомнил и понял, кому обязан этой работой.
Он выругал себя за болтливость, подошел к машине.
Облупленный капот машины, грязное лобовое стекло, все в трещинах, как в морщинах, лысые шины, обшарпанное сиденье навеяли тоску.
Аслан откинул капот, решил проверить, осмотреть мотор, масляный фильтр. Постепенно увлекся. А тут еще под сиденьем инструмент обнаружил. Нужные ключи, отвертки нашлись. И забылся человек. Отрегулировал, отчистил, отмыл машину. Заменил лобовое стекло. Заменил колеса на новехонькие. Их из горла у начальника гаража вырвал.
Кабину кипятком изнутри отмывал. До блеска. Из "бардачка" всякую плесневелую снедь вышвырнул. Папиросы и спички положил, словно пометил.
И к концу второго дня, испытав на всех скоростях на маневренность, вернулся в гараж, сказав, что машина к работе готова.
Ранним утром заправил машину бензином, а радиатор теплой водой, стал под погрузку.
Едва третий ковш гравия лег в самосвал, Аслан выехал из зоны на работу.
Первый рейс по колымской трассе… Сколько людей прошли здесь пешком на больных обмороженных ногах.
Шли по ней впервые и в последний раз. Шли гуськом и колоннами - под конвоем. Усталые телом и сердцем. Держась друг за друга, падали, вставали.
Какою длинной, до бесконечности, казалась людям эта трасса! Еще длиннее была дорога к воле.
Аслан вздохнул. Просил начальника гаража дать возможность поработать пару дней в зоне, не отправлять сразу на трассу: неизвестно, как проявит себя машина в дальнем рейсе. Нo никто не стал его слушать. А механик ответил грубо:
- Не о машине ты печешься, а о шкуре своей, - помолчав, добавил: - Сдохнуть не захочешь, вернешься…
Аслан не выжимал из машины все силенки. Знал, мотор старый. И хотя отрегулировал, прочистил его, вел машину бережно.
Едва зона скрылась из вида, остался человек один на один с трассой.
Белой накатанной лентой она убегала в снега. Широкая, ровная, она была похожа на упрямую реку, продавившую сугробы, горы, распадки.
Вон заяц метнулся из кустов. Бежит по-шальному, виляя спиной. Прямо перед машиной проскочил. А под левое колесо лиса попалась. Хотела зайца сожрать, чтоб с голоду, не сдохнуть, да сама попала в беду нечаянно.
Аслан бросил лису в кузов. Авось, мужики барака найдут ей применение.
И вспомнилось, как тогда, на трассе, убил охранник медведя. Позвал зэков свежевать. Пока шкуру со зверя сняли, заднюю ногу сырьем сожрали. Голод не тетка. Ждать не смогли, покуда на костре пожарится. Без хлеба и соли… Все рожи в крови. Пользуясь медвежьей смертью, свою жизнь берегли, как умели.
Охранники видели. Ни слова не сказали. И в зоне всего медведя отдали в столовую. После того бригада Килы потеплела к охране. Не забывала позвать на чай к костру, куревом делилась, теплом. Не чуралась парней, не обижала их.
Понимали люди - в зоне положена охрана, а охрана понимала, что бежать отсюда - некуда. Разве к смерти? Так за нею и ходить не надо. Она всегда была рядом. У плеча, за спиной, у самого сердца человеческого… И звалась одним словом - Колыма…
От нее не многие уходили. Не все, миновав колючую проволоку, оглядывались на зону в последний раз.
Многие, придя сюда впервые, остались на Колыме навсегда.
Аслан сбавил скорость, дал три гудка, завидев в стороне от трассы белый березовый крест без имени. Зэк похоронен. Росомаха порвала, когда за дровами далеко ушел. Помочь ему, выручить, вырвать у смерти люди не успели. Теперь, проходя мимо, не глядя на мороз, шапки снимают, помня вину. На его месте мог оказаться любой.
Аслан проехал мимо известного всей зоне Мертвого ручья.
Вспомнилась история его, леденящая, злая. И никогда бы не узнала о ней бригада Килы, если б не работала на этом месте.
А случилось все летом. Прокладывая трассу, решили зэки сделать дымянки вокруг себя, чтобы хоть немного отогнать комарье. Начали копать ямки для костерков. И куда ни ткнут лопатой - на человеческие останки натыкаются. Правее, левее - сплошные трупы. Даже жутко стало.
И вот тут старший охраны, пожилой человек, теперь он уже на пенсии, рассказал, что случилось.
Отказались в том году работяги платить дань ворам. Жестоко избили их. А те в отместку облили их барак соляром изнутри и подожгли. А дело было зимой.
Администрация переполошилась. Бросила все силы на тушение пожара. Да куда там - пурга не гасила, раздувала огонь.
До двух ночи барак спасали, забыв о людях. А те на сорокаградусном, на ветру без огня остались. Пока заносы на дороге расчистили, еще день прошел. Ну, а когда пробились к ним, барак работягам уже не был нужен. Закопали их свои зэки. Замерзли люди. И согреться им было нечем. Так по сугробам всех отыскали…
С тех пор и назвали это место Мертвым ручьем. Много зэков здесь замерзшими полегли. Под снегом. А когда он растаял в конце мая, зазвенел на этом месте ручей. Звонкий, холодный. Откуда он взялся - никто не знал. Словно замерзшие, оттаяв, плакали.
Аслан вышел из машины. По обычаю снял шапку с головы.
Сколько людей нашли здесь свой последний приют? Точное их число знает администрация. Но никогда о том не узнают зэки.
Вместе с ними в вечном карауле остались четверо охранников. О том знала вся зона.
Конечно, случай на Мертвом ручье не прошел бесследно. И во многих бараках зэки забузили. Отказались выезжать на трассу, потребовали выбросить из зоны воров. А виновных в поджоге наказать на всю катушку.
Администрация словно оглохла к требованиям зэков. Запретила кормить "сачков". А через два дня вся зона, кроме воров, возмутилась. Все зэки наотрез отказались работать и валом двинулись на фартовый барак.
Начальник зоны послал охрану на защиту воров. Решили предотвратить самосуд. Но было поздно. Работяги уже ворвались в барак и разметали в клочья все, что попадало под руку.
Люди озверели. Недавняя беспомощность и беззащитность вылились в другую крайность. Скопом все смелы, сильны и безрассудны.
Воров толпа разрывала на части - каждого, кто попадал в ее руки. За угрозу ножом - терзали жестоко.
Сметенная с пути охрана была обезоружена и загнана в угол. Работяги искали бугра воров. Но тот успел сбежать, увидев, какая толпища движется к бараку.
Сколько фартовых в тот день было задушено, искалечено, утоплено в парашах, зарезано стеклом… Весь барак был залит кровавой смесью.
Под жуткой пыткой - с острым куском стекла в животе - сознался один из воров, кто поджег барак. Один уже был убит. Двоих поймали. И, трамбуя их телами бетонный пол, превратили в месиво.
Разъяренная толпа уже двинулась к административному корпусу, когда с часовых вышек заговорили пулеметы, вжав в снег правых и неправых…
Зэки не могли пошевелиться до самого вечера. А с наступлением темноты были включены прожекторы и снова - даже дыхание караулили дула пулеметов.
- Может, хватит? Остыли уже люди, поморозятся, - попросил пощады для зэков командир роты охраны.
Но начальник зоны не соглашался. Он был слишком испуган бунтом и не успел прийти в себя.
- До утра держать мерзавцев на мушке, - отдал приказ. И он был выполнен.
Утром на дворе не встали по команде два десятка заключенных. Вмерзли. Их выбивали изо льда ломами, кирками. Молча. Негодуя втихую. А начальник искал зачинщиков бунта. И прознал… Полгода продержал двоих в штрафном изоляторе. Те вышли оттуда тенями.
Сопротивление было подавлено. Воры проучены. Урок запомнился всем. Но ненадолго.
Вернулся в воровской барак бугор. Пришло фартовое пополнение и снова воры стали обдирать работяг, как липку, и те уже не помышляли о сопротивлении.
Восемнадцать бараков в зоне. В каждом - свое сословие, обычаи и правила. В них чужому, да несведущему - не разобраться.
Аслан проехал по участку трассы, который делали "жирные", - так в зоне звали работников торговли. Их здесь два перенаселенных барака набралось. Они, как цыплята одной курицы, все были похожи друг на друга.
В зоне их дружно не любили. С первого и до последнего дня "жирные" старались любыми путями отлынивать от работы. Все они любили не просто поесть, а и получить от этого, как заправские гурманы, максимум удовольствия, все получали по многу посылок с воли. Каждый "жирный" старался пригреться тут пусть маленьким, но начальником - в теплом, сытном, желательно чистом месте: в хлеборезке, на кухне, в столовой, в библиотеке, на складе, в каптерке.
Пронырливые, оборотистые, они и здесь находили общий язык с начальством, исправно, но чаще других, платили дань ворам. Никогда не бузили. И участки трассы выбирали полегче и поближе к зоне.
Между собой они никогда не ругались. Понимали один другого с полуслова, со взгляда.
Всегда поддерживали друг друга. У них не было бригадира. Все считались равными.
И все же, несмотря на уживчивость, даже старый водовоз привозил им воду после всех. Позже других ходили они в столовую. И даже в клубе, где так редко крутили кино, "жирным" оставляли места "на галерке" - в проходах между скамьями.
Их слову никто никогда не верил в зоне. С ними не общались зэки других бараков. Да и сами "жирные" к этому не стремились. Жили особняком. Своими чужаками. Как пеньки в лесу.
Их работу на трассе мог отличить и узнать издалека даже неопытный глаз.
То, за что "жирные" не получали деньги, делалось небрежно, наспех. Виновных средь них найти было невозможно. А потому их всех разом лишал начальник зоны кино или горячего ужина.
Аслан поморщился, вспомнив рассказанный случай.
Заболел Кила. Простыл на трассе человек. Да так, что температура к опасной отметке подскочила. Таблетки не помогали. А мужик уже задыхался. Нужны были горчичники и мед.
Вот тогда и пошел к ворам за помощью Илья Иванович. Сказал бугру в чем нужду имеет. Тот, подумав, предложил вместе к "жирным" сходить. У фартовых ни горчичников, ни меда никогда не водилось.
Прихватив с собой троих кентов, Слон открыл ногой дверь в барак торгашей. Сразу попросил что нужно. "Жирные", едва уловив нюхом слабину, ведь их просили, ломаться стали, цену себе набивать.
Вот тогда и взбесился Слон. Отхлестал пару торгашей по физиономиям. Гаркнул так, что стекла дрогнули. И потребовал нужное - в сей момент.
Ох и заегозили, засуетились "жирные". Шарить стали всюду. А Слон матом поторапливал. Биографию каждого в трех словах рассказал. У "торгашей" уши - что флажки горели. Сверх требуемого банку варенья малинового сыскали. Все отдали, только чтобы скорее выметался фартовый из их ларька, как звали в зоне барак "жирных".
А вечером в столовой с Ильи Ивановича стольник потребовали. Отдал. Молча. Но с тех пор работяги старались обходиться без услуг торгашей.
Зона как зона… На Колыме эта еще не самой худшей была. Так говорили те, кто бывал в других местах.
Здесь даже воры уважали двоих мужиков: Илью Ивановича и Афиногена. Эти двое меж собой дружны…
А вот и дерево. Елка. Из одного корня два ствола выросли. Макушки вровень. Но у одной - словно сердце морозом прихвачено. Наклонилось слегка влево. А второе деревце, обняв лапой, придержало друга. Эту елку так и зовут: Илья с Афиногеном.
Говорят, они познакомились в тот день, когда Афиноген прибыл в зону.
Не будь Ильи Ивановича, туго пришлось бы Афиногену. Он всем рубил правду в глаза. Не умел держать свое мнение при себе. За то дорого платился. Сколько раз выручал его из неприятностей Илья Иванович - сам Афиноген со счету сбился.
И хотя часто предупреждал - не давай волю языку раньше рассудка! - уважал Афиногена и ценил в нем человека.
Вот и вчера единственный свой свитер ему отнес. Надел силой. Сам в латаной рубашке остался.
Когда, в бараке Илью Ивановича спросили работяги, - зачем он это сделал, ответил:
- Он в этой жизни нужнее, чем я. У него голова - одна на миллион. Ему надо выжить. А я - что? Работяга. Таких полно по свету. Есть и будут…
Аслан удивленно качал головой. Ну куском хлеба, куревом, кипятком поделиться - это куда ни шло. Всякому понятно. И Аслану такое доводилось. Но вот отдать последнее, такое, пожалуй, слишком…
Ведь вот свои, идейные, не дали Афиногену ничего. Значит, не совсем дурные. Одно дело базлать про политику. На это все горазды, а чуть прижало - всяк за себя и никакого равенства и братства.
"Брат - покуда на параше сидит, под самым носом. А сгони его - сразу врагом станет. Так все. Хоть идейные, хоть ворюги", - сплюнул окурок Аслан.
Хотя… И сразу неловко стало. Вот тут, да, именно здесь, упал Афиноген в яму, ногу повредил о сук ольхи. Кто-то из идейных нательную рубаху с себя снял. Перевязал Афиногена. А кто - до сих пор не знает. Да и не спросил…
Бежит колымская трасса по зиме. Перемахивая горы, распадки, промерзшие до печенок речки, заснеженную, в морозной дымке марь.
Вот этот крученый, всегда леденистый распадок назвали зэки Мокрый Хвост.
Говорят, когда-то в старые времена, жила здесь чукча- шаманка. Вон на той горе с бубном плясала. Ей оттуда далеко было видно.
От отца с матерью из родного чума сбежала, чтобы за старика замуж насильно не выдали. Был у этой девчонки чудесный дар. Взглядом любого зверя остановить могла. Понимала голос всякой птахи и козявки. Там, на горе, говорят и теперь ее чум стоит.
Бывало, понравится ей какой-нибудь охотник, пригласит к себе. Накормит, обогреет, приютит. А обидит кто - крутнется вокруг себя, сделается старухой с харей волчьей. Взвоет. И соберутся к чуму ее все волчьи стаи земли колымской. От них ни ружьем, ни уговорами не отбиться. Разнесут в куски…
Но и на ее сердце уздечка нашлась. Полюбила шаманка охотника. Добрый, красивый был парень. Но… женатый. И любил он свою жену больше жизни.
Как ни старалась шаманка, бессильны были ее чары. Не смогла она заставить молодого охотника влюбиться в нее.
Годы мучилась. Всех промысловиков просила помочь ей, обещая взамен подарить таежное диво. Но никто не сумел ей пособить. Вот так и стала она стареть на горе одна. Целыми днями ждала любимого и плакала от одиночества. Так и умерла в одну из ночей в своем чуме. А с горы и поныне вода в распадок бежит. Откуда? Все говорят, что это слезы шаманки текут и теперь. Это она, мертвая, от любви к живому плачет…
Бежит машина по холодной колымской трассе. Впереди - снег белой неведомью все укрыл. Что было - Колыма забыла. Только люди помнят горести и радости. Потому седеют быстро, живут мало. А Колыма вечна… Не болит ледяное сердце ее. Нет в нем места для печали. На это тепло надо иметь. А его где возьмешь зимой, если даже летом не оттаивает…
Впереди показалась уже разгрузившаяся на трассе машина.
Аслан вгляделся. Да, это тот самый самосвал, который недавно получили с завода. На него тоже долго искали водителя. И нашли…
Несчастный человек… К той судимости, с которой в зону пришел, еще две добавилось. Одна - за бунт, вторая за суку: до полусмерти избил за то, что выдал его начальству, засветил участие в бузе.
Из обычного мужика почти что идейный стал. Ни писем из дома, ни посылок теперь не дают мужику. А на одной казенной баланде попробуй, выдержи до конца срока. Пупок к позвоночнику намертво прирастает.
Машина подошла вплотную. Шофер кивком поздоровался с Асланом. Поехал в зону за гравием.
Аслан свернул чуть вбок, давая возможность еще одному самосвалу свободнее проехать по трассе. Ее водитель улыбнулся, помахал рукой.
Этого человека совсем недавно еле от смерти спасли. В дороге масляный фильтр подвел. Пришлось очищать, промывать его. А Колыма тем временем не дремала. Перемела дорогу, спеленала в сугробы. Мужик и застрял в одном из них. Пока пурга кончилась, пока откопали, да привезли на буксире, три дня прошло. Обморозился водитель так, что даже врач не верил в благополучный исход. Но он выжил и снова сел за баранку.
Еще одна машина. Водитель выжимает из нее все силы. Торопится. А куда? В зону… Глаза б ее не видели. Нет худшего в жизни, как засыпать и просыпаться за колючей проволокой, да еще на Колыме.
Водитель приподнял шапку с головы, Аслан кивнул в ответ.
- Курева не найдется?
Аслан дал пару папирос. И осторожно объехал машину.
Этого шоферюгу он знал лучше других. Тот нередко заходил в барак к работягам Килы. Балагурил с мужиками допоздна.
Попал он сюда за аварию. Вдребезги разбил грузовик. А сам - без единой царапинки остался. Повезло человеку. И срок у него к концу подходит. Хоть бы его судьба уберегла. Не ставила на нем колымскую горькую отметину.
"А вот этого шофера воры наказали", - махнул ладонью встречной машине Аслан. Тот водитель вцепился в свою посылку по-бульдожьи. Мать прислала домашнее сало. Мужик и попробовать не успел, как заявились фартовые. Хотели отнять. Да куда там? Так завизжал, зубами и кулаками отстоял свое сало. Хотя рожу в кровь отделали воры. Зато сало не сумели отнять. Он его в рубаху завернул и положил под подушку.
Кто-то в шутку попытался вытащить его из-под головы спящего. Тот тут же проснулся, вскочил. И не удержи его мужики, подрался бы не в шутку, хоть и глаза со сна не успел продрать.
Какие сытые сны виделись мужику, а тут - перебили…
Аслан дома никогда не ел сало. Свинину в рот не брал. Но Колыма заставила есть все подряд, ничем не брезгуя. И когда его угостили ломтем черного хлеба с салом, ел с такой жадностью, что за ушами пищало. Целый день в животе было тепло и сытно.
Посмотрела бы бабка - глазам не поверила бы, как тряслись пальцы и руки ее внука от голода, от жадности к еде. Ее он расходовал бережно, экономно.
Салом можно быстро и сытно наесться. Это Аслан понял сразу. А потому, хоть и тяжело было расставаться, променял пару вязанных бабкой шерстяных носков на кусок сала. Половина куска и теперь в "бардачке" лежит, завернутая в полотенце. В бараке не решился оставить, чтобы кто-нибудь не соблазнился. С собой взял. Вот кончится работа, сало за пазуху - и в столовую. С ним любая баланда во сто крат вкуснее.
Аслан пропустил еще одну машину. На водителя не смотрел. Сука… Только проштрафившаяся.
Этого, когда буксует в сугробе, никто не выручает. Не вытаскивает. Слышал Аслан, как под Новый год кончилась у него горючка. До зоны десяток километров оставался. Никто ему и полведра не дал. Все проезжали мимо, словно он прокаженный.
На одной трассе работали водители, на одной Колыме. С кем-то вместе, с другими - врозь.
Рассказывали в бараке, что этот сука многим горе причинил. А потому, когда попал на трассу, все водители только и ждали случая свести с ним счеты. За все и всех. Но тот по-серьезному ни разу пока не погорел.
Но не случайно следом за ним едет по трассе самосвал, за баранкой которого тихушник сидит. Вор, но не в законе. На кладбищах промышлял. Покойников обирал. Но то на воле. Колымских жмуров шмонать без толку. В карманах сплошной ветер. Но вот к суке этот водитель недаром приклеился. Пасет всякий вздох, каждую оплошку. И первым нанесет удар в спину. Для него это дело чести. По слову бугра иль по обычаю - ни на миг не оставит суку беспризорным.
Кто кого из них подстережет, о том первой узнает Колыма. Она всякому дарит свой шанс.
А вот и бригада Афиногена. Не все еще с гриппом справились. Но большинство уже на трассе. Аслан у них и разгрузиться должен.