Уж лучше на трассе вкалывать, чем жить под постоянным напряжением, в ожидании налета иль расправы фартовых.
С какою радостью взялся он за кирку. Как он соскучился по делу, где может быть вместе со всеми.
Аслан работал не разгибая спины. Кила, глядя на него, посмеивался, мол, изголодался наш мальчишка по трассе, вон как вкалывает. За один день до самого океана хочет проложить дорогу.
И только к обеду выпустил из рук взмокшую, индевелую, звонкую кирку. Подсев к костру рядом с мужиками, огляделся, и видел, как далеко продвинулась бригада за время его болезни. Да и сам распадок изменился.
Каменистые его бока занесло, запорошило сугробами так, что кусты и деревья стояли по горло в снегу. На ветках, еще недавно тонких и кривых, - иней кружева сплел, запорошила их пурга. И деревья, словно вынырнувшие из сказок, уже не стонали, как раньше, грелись в сугробах, как в перине.
Снег… Он был всюду. На земле и на ветвях, на пнях и корягах, на головах и плечах людей, как седина, как общая колымская метка, застывшая в каждом взгляде, в каждом человечьем сердце.
Снег… Следы птиц и зверей, следы людей - зэков и охранников - переплелись в один узор жизни. Где начало? Где конец? Где кончится эта теплая, хрупкая стежка шагов, которую в любую секунду может оборвать нарядная, белая, седая, как смерть, Колыма.
Как хрупко в ней дыхание, как коротко и непрочно тепло, как слаба и беспомощна жизнь. Как часто ее смех обрывался последним стоном. Одно от другого здесь трудно различить. Лишь Колыме известна эта грань, неуловимая подчас и для самого чуткого уха…
Колыма… Недаром еще много лет снится она людям белой старухой, ведьмой, с мешком холода и снега за горбатой, величиной с сопку спиной…
Аслан доел жидкую горячую размазню из перловки, тщательно выскреб миску. Потянулся за куревом. Прислушался к разговорам мужиков:
- Мне как-то бабка сказки в детстве рассказывала. Я одну на всю жизнь запомнил. Не знаю почему. Наверно, потому, что она очень похожа на Колыму, - сказал тощий мужик.
Да о ней разве сложат хорошее? - сплюнул Петр-Полушпалок.
- А ты нам ее сбрехни, - попросил один, с мушкой на щеке.
- Минут десять имеем, расскажи, Костя, - попросил бригадир.
Мужику уступили почетное место у костра, поближе к теплу. Даже с коряги сучья острые сшибли.
Сказка… Смешно, седые и лысые, усталые, обмороженные не раз, сродни заледенелому распадку, работяги и стукачи подвинулись ближе не к костру на сорокапятиградусном морозе, а к рассказчику.
Всем хотелось хоть на миг вернуться в сказку, в детство. Чистое, беззаботное, дурашливое и наивное. Хотелось, как тогда, поверить в несбыточное. Ведь так проще выжить в реальном - нынешнем. Но для этого нужно закрыть глаза, так легче воспринять, когда не видишь перед собой трассу. А в сказке - ведь другие не узнают - себя, и царем, и мудрецом можно представить. Всего на миг. Как взаймы. Отнять у трассы несколько минут радости. Назло всему.
- Жила на свете одна старуха. Богатая-пребогатая. На всей земле равных ей по богатству не было, - начал Костя.
- Не было на нее наших фартовых, - не выдержал Аслан.
- Даже знатные вельможи в сравненье с нею были нищими, - не оглянулся на Аслана рассказчик. - Даже старые мослатые ноги свои парила эта бабка в тазу из чистого золота. Золотым гребнем с драгоценными камнями расчесывала она свои волосы. Ее дворец был богаче сказки, способной рассказать о ее роскоши. На земле не было столько травы, сколько у нее имелось денег, дорогих украшений и золота. И была у этой старухи в служанках молодая девушка. Беднее ее никого во всей округе не было. Но была она такою красивой и доброй, что старая богачка всем нутром своим люта ее ненавидела. Девушка тогда не знала, что богатство - еще не счастье. Но ей так нужны были деньги, чтоб как-то согреть старость своего отца, и она, не выдержав, обронила при своей госпоже: "Наверно, в жизни самое большое счастье - иметь деньги. Я бы все отдала за это…"
Старуха знала, что девушку любит молодой парень, в кого, скрывая это от всех, влюбилась старуха. Но знала, что его любовь она не купит никакими деньгами.
"Тебе нужны деньги? А что бы ты отдала, если ничего не имеешь?" - спросила богачка.
"Да, я ничего не имею, кроме своей молодости, потому так бедна", - призналась девушка.
"Вот если бы ты и впрямь захотела, я бы поменялась с тобой. Не на все время, конечно".
"А разве можно?" - удивилась девушка.
"Можно. Надо только обратиться к небу и попросить его. Но послушает оно не меня, а тебя".
"А ты согласна?" - обрадовалась красавица.
Старуха даже не поверила, что служанка так быстро и бездумно согласится на такое предложение и поспешно кивнула боясь, как бы глупышка не передумала.
Всю ночь молила девушка небо, чтоб подарило оно ей обеспеченную старость. Клялась, что надоела голодная, нищая, безрадостная молодость. Что хочет она хоть немного пожить без забот.
Небо услышало и сказало: "Что ж, будь по просьбе твоей. Получай богатство. Но знай, с каждым прожитым днем ты станешь старше на год, а твоя хозяйка - на год моложе. Когда ты достигнешь ее возраста, а она - твоего, каждая живите своей судьбой и не просите вернуть все вспять. Живите, если взятое чужое - своего милей. Но потом не жалуйтесь", - предупредило небо.
Со следующего дня, как и было обещано, девушка стала старше, а старуха - моложе.
Богачка, конечно, не сказала служанке, что и она просила всю ночь небо подарить ей радость молодости.
"Мне надоело болеть и стареть. И это в то время, когда у меня все есть. Подари мне, небо, молодость. Уж я сумею ею распорядиться разумно. Я так хочу жить и боюсь смерти. Услышь, небо!" - просила она.
И когда через неделю, старуха почувствовала, как наливается ее дряблое тело молодой силой, обрадовалась бесконечно и отдала служанке все богатства свои.
Через месяц девушка почти в старуху превратилась. И ее отец, не зная в чем дело, уже перестал радоваться богатствам дочери. А та не замечала в себе перемен. Внезапное богатство ослепило. И девушка считала, что наконец-то счастье и ее нашло.
А богачка, став молодой, забыла о горестях старости, о болезнях и немощи, о морщинах и уродстве. Она преобразилась. И стала даже красивее той, с кем поменялась своею судьбою. Ее полюбили, она любила. Жизнь стала такой яркой и беззаботной, что она никогда не жалела об отданном богатстве. Она вернулась в самую голубую пору жизни - в свои семнадцать лет.
А девушка, ставшая богачкой, стала дряхлой старухой - болезненной, морщинистой, но знатной.
И теперь она поняла, почему ее госпожа, не задумываясь, променяла свое богатство на молодость.
Ведь имея все - не имеешь главного. Имея главное, остального лишен.
Старясь с каждым годом, внезапная богачка однажды не выдержала и обратилась к небу. "Прости, что в молодости была я так глупа и променяла свою молодость на старость. Верни мне мое. Я не хочу чужой судьбы. Я так мало видела в своей жизни. Я тоже хочу любить и быть любимой, хочу с радостью, а не со страхом ждать утра нового дня. Прости мою наивность, верни мою молодость, мою жизнь".
Но бывшая старуха не захотела вспомнить уговор, что меняется с девушкой лишь на время. Она не хотела расставаться с молодостью. Тогда небо решило наказать каждую по-своему.
И однажды, когда весна пришла на землю в буйной зелени и бывшей богачке в цветущем саду сделал предложение молодой парень, она услышала голос неба:
"Твоя служанка умирает".
"Ну и что? Она сама продала мне свою молодость. Хотела жить богато, А в жизни нельзя иметь все сразу. Она купила мою судьбу. Пусть не жалуется теперь".
"Она так мало жила на свете", - вздохнуло небо.
"Тем более. Легче умирать, когда мало видела. Жалеть о неузнанном будет меньше".
"Она щедро одарила тебя".
"Мои богатства стоили ее дара".
И осерчало небо, услышав дерзкий ответ. И в день свадьбы бывшей богачки вдруг пошел с голубого неба снег. Едва он касался лица, волос невесты, как она стала тускнеть и стариться у всех на глазах.
"Небо! Не отнимай радость! Я так хочу жить! Верни молодость! - плакала она, понимая, что происходит.
В ужасе смотрел парень на свою невесту. Не девушка, замшелая старуха сидела перед ним в подвенечном платье.
И люди услышали голос свыше:
"У каждой жизни есть свой предел. От него не откупишься ни обманом, ни деньгами. В могилу никто не уходит с чужой личиной. Смерть обнажает всех…"
Умолк Костя. А мужики, все еще с раскрытыми ртами, ждали продолжения сказки.
- Ну а дальше-то что? Чего с той девахой сделалось? Жива иль тоже околела? - пристали к Косте мужики.
- Дальше бабка не рассказывала. Всяк сам по-своему эту сказку закончит. По мере тепла в душе. Я лишь о том, что помнил, рассказал вам, - сконфузился мужик.
- Тьфу ты, черт! Нескладуха, да и только, - ругнулся Полушпалок.
- И к чему ты это насвистел? - не понял Аслан.
- А жаль, что не поняли. В этой байке и для нас имеется свой смысл. Почаще о ней вспоминать надо, - сказал Илья Иванович и поблагодарил Костю за рассказанное.
Взявшись за работу, зэки забыли о сказке. Да и до нее ли, когда запаздывают машины с гравием и щебенкой, когда бригаду идейных, всех наповал, скосил вирусный грипп и теперь бригада Федора упиралась за себя и за них. Ведь начальству плевать на болезнь, план дороже всего.
Какой там перекур? Отойти по нужде некогда. А тут еще бригадир шуточки отпускает:
- Запарились, мужики? Ну да ништяк, будете знать изнанку Колымы не по сказкам. У нее богатств хоть задницей ешь, а молодой - никогда не была. Все потому, что первой постройкой здесь стала зона. Значит, горе людское.
- А правду говорят, что тут золото есть? - спросил Полушпалок.
- Ты что, в сказку захотел? - рассмеялся Кила.
- За мое отбытое, не мешало бы немного получить.
- Кому мало - добавят. Иль не надоело тут чертоломить? - оборвал Илья Иванович Петра, помогая ему вытащить из-под сугроба каменную березку.
- Она, стерва, наверно, насквозь землю проросла. И корни ее где-нибудь в Африке искать надо. Вон какую ямищу выдолбали, а вырвать или отломать - никак не удается.
- А ты ее к языку, - съязвил один из стукачей.
- К твоему! - враз побелел Петр.
- Ну, ну, полегше, бесы! - охладил обоих Илья Иванович и позвал фискала помочь. Тот зашел сбоку, и вдруг его нога провалилась. Мужик не удержался и ухнулся следом в провальную черную дыру.
- Батюшки, никак на берлогу напоролись, - ахнул Кила и окликнул исчезнувшего мужика. Из дыры послышался рык.
- Ты глянь, еще пугает, гад. А ну вылезай, сволочь! Чего сачкуешь, да людей пугаешь? - возмутился Аслан.
И вдруг шапка на его голове поднялась, волосы встали дыбом.
Снег под ногами Аслана зашевелился, как живой.
Парень, ничего не понимая, отскочил в сторону, к подкопанной березе. А в это время снег поднялся на дыбы. Из-под коряг, пеньков, кустов, выскочил из берлоги медведь. Глянув на людей, растерявшихся от неожиданности, рявкнул, полез через снег в глубь распадка.
Охранник приложил к щеке ствол винтовки, прищурился.
Выстрел нагнал зверя в сугробе. Тот оглянулся, встал на задние ноги дыбом. Но пуля попала точно. Зверь осел в сугроб, беспомощно гребанул лапой потеплевший пунцовый снег.
- Сколько мяса! - присвистнул кто-то.
- Эй, ты живой? - крикнул охранник в берлогу.
- Живой! Это он меня испугался и выскочил. Я ему сонному на башку сиганул. Разбудил, выходит, - растерянно улыбался поднятый из берлоги стукач.
- Черт-те что! Даже звери их не терпят. А мы под одной крышей живем и ничего, дышим, - хохотнул Аслан.
Стукач глянул на него жестко. Но сказанное не вернуть. Илья Иванович головой качнул, понимая, как дорого может обойтись Аслану его шутка.
- В страхе забудет, - надеялся Кила.
И в этот день машина из зоны пришла за бригадой поздней ночью.
Зэки, уже привыкшие к этому, с вечера разожгли большой костер, разбив в осколки старые коряги.
Оглянувшись на охранников, позвали их к огню, дали место у тепла. Люди, боясь холода и волчьих стай, не отходили от огня.
Разговор у костра вился ровно, как легкий сизый дым.
- Не понимаю, зачем мы выдергиваем пни и деревья, если потом на это место лаги укладываем, - сказал Аслан ни к кому не обращаясь.
- Да потому что пни и коряги, оставленные в земле - гниют. А когда по трассе пойдут машины, земля станет проваливаться в тех местах от сотрясения и тяжести. Вот и убираем, как больные зубы, как чирьи из тела. А лаги меж собой скреплены надежно. Под гравием и щебенкой хорошо сохраняются. Тем более что укладываем в вечную мерзлоту, - ответил Кила.
- Ну а сырость попадает по весне с болот, да марей? Как не будут гнить?
- Не попадет вода. Разве не видел траншеи по обе стороны трассы. Их водосбросом зовут. Эти траншеи копают и теперь зэки нашей и других зон. Они намного опередили нас. Да и прокладывать их стали много раньше трассы. Мы уж по готовому идем. Тем, первым, куда как труднее нас досталось, - ответил бригадир.
- А сколько километров трассы нам надо проложить? - спросил один из мужиков, оглянувшись в ночь.
- Сколько сил хватит. Не одни мы ее строим. В зоне, сам знаешь, полно народу. У всех свои участки. Начальство не любит, чтоб зэки кучковались. Вот и раскидывает подальше друг от друга. Чтоб не общались, не разговаривали. Не находили бы общего языка. Верно я говорю иль нет? - обратился Илья Иванович к охраннику, тот едва заметно кивнул головой.
Чем ближе к ночи, тем сильнее крепчал мороз. От дыхания людей уже не пар, ледяные, тонкие иглы разлетались. Оседали на лицах, телогрейках. Кашель гулким эхом убегал в снега.
Карликовая береза, склонив заиндевелые ветки над головой Килы, слегка подрагивала.
Каменная, такой ее называли неспроста. Но даже из нее вымораживал холод последнее тепло. Вон оно, хрустальным инеем на ветках горит.
Холодно всем. Даже старая коряга от мороза трещит. Недаром эту пору года везде называют волчьей.
Лишь зверям мороз в радость. И чем жестче, злее холода, тем веселее волчьи свадьбы, подвижнее стаи, легче, бесшумнее их бег по снегам.
Но что это там вдали? Голубой огонь от земли поднимается? Что загорелось, кто решил объявиться в колымской ночи?
Огонь растет. Вот он пустил в темное небо робкий, как детская рука, зеленый лучик. Провел по темному брюху неба, как по медвежьей шкуре, и снова осел. А пламя выросло. Из голубого стало зеленым, потом оранжевым костром разрослось. Осветило ночь цветами радуги.
Зэки встали от костра в изумлении. Многие никогда не видели северного сияния.
А оно загуляло по небу синими, желтыми, зелеными, красными, голубыми сполохами.
Рожденное лютым холодом, оно набрало эти краски в отблесках сугробов и теперь щедро разливало их по небу, раскрашивая его в сказочные, неземные цвета.
Каждый сугроб и куст в свете сияния преобразился, расправил плечи. Где еще можно увидеть красу такую? Только на Колыме. Не все на ней горе да зоны. Есть и такое - рожденное самой землей. Для чего? А просто - всем на удивление. Вот и скажи после этого, что нет сердца у Колымы. Бессердечное не может удивить и обрадовать. А тут даже на лицах зэков восторг застыл. Охрана о винтовках забыла. Стоят парни, рот разинув. О холоде забыли совсем. На не виданный доселе костер любуются.
А он сиреневыми, малиновыми лучами небо греет. Что ему ночь? В ней он лишь ярче и краше становится. И холод ему нипочем.
Не тех радует? А он не выбирает. Пусть смотрят. Раз кто-то увидел - не зря светил.
Притихла Колыма. Даже зэки стараются дышать тише, чтобы не спугнуть, не помешать сказочному видению, хрупкому, как сон в детстве…
А северное сияние, погревшись человечьим восторгом, стало быстро таять, оседать в снегах.
Вскоре погас и последний уголек сказки. Была она иль привиделась? Люди долго молчали, не решаясь нарушить тишину, - может, чудо снова родится, озарит, обнимет небосвод лучами? Главное - не спугнуть.
И вправду, по снегам, по вершинам деревьев, резанула полоса дрожащего света. Но уже с другой стороны.
Люди оглянулись, в надежде вновь увидеть в подарок недавнее чудо.
Охранники, взявшиеся за винтовки, быстро заняли свои посты.
В морозной тиши, когда всякий звук увеличивается в сотни раз, люди услышали звук идущей машины. Это за ними. Из зоны. Значит, надо поторопиться. Чудо кончилось. Оно не повторяется и не бывает бесконечным. Оно тем и памятно, что коротко. Короче мечты, меньше улыбки, короче смеха и слез, а порой - короче жизни…
Глава 2
Как-то, вернувшись с работы, собралась бригада Килы у печки. Кто на полу, перед теплом, другие - свесившись с верхних нар, большинство мужиков на нижних нарах примостились.
Разговорились о жизни, сегодняшней, и о прошлом.
В бригаде Килы на тот день двадцать пять работяг числилось. Двадцать - трудяги. Пятеро - суки. Последних начальство за дезинформацию наказало. Послало на трассу.
К ним постепенно привыкли и перестали обращать внимание на "мушки", хотя об осторожности в разговорах никто не забывал.
Мужики вспоминали прошлое. На ночь все любили возвращаться памятью к семьям, к родным. Авось и сегодня сжалятся, придут утешением в сновидения. А если не приснятся, что ж, сердцу теплее будет во сне.
- Я на воле кем только ни работал. И слесарем, и кузнецом, и даже на кладбище могилы копал - сшибал шабашку. А вот дороги никогда не строил. Думал, что так и проживу весь век в своем городе, - говорил волосатый кряжистый сибиряк, которого в бригаде звали Полторабатько.
- А ты, Аслан, где-нибудь работал до Колымы? Иль прямо со школы сюда загремел? - спросил Илья Иванович.
- Да где там со школы? Я всего семь классов закончил. И то благодаря бабке. Хотел на пяти затормозить. Но уговорила. Уплакала. Умолила. Не любил я школу. Ростом я - видишь какой! И тогда вровень с учителями. Меня одноклассники дядькой звали. Да что там, я с третьего класса покуривать стал. В пятом, когда пацаны девушек за косы дергали, я их уже зажимал в углах. Все хотелось скорее узнать, из чего они состоят, что меня к ним тянет. Раздевал не одну на чердаке. А в шестом - бриться начал. Едва дождался получения свидетельства об окончании семилетки, выучился на тракториста, потом на шофера. И работал на самосвале на стройке. Зарабатывал неплохо. К армии готовился. И попал… Сюда, - разоткровенничался Аслан впервые, на свою беду.
Не успели остановить, предупредить его мужики. Шоферов в зоне всегда не хватало. Работа эта лишь с виду была легче, чем в бригаде Килы, но зачеты по ней шли гораздо меньше. Вполовину. Потому работать водителем не соглашался никто. Скрывали зэки это умение. А начальство таких искало всюду, чтобы техника не простаивала.
Случайно в деле Аслана не указали его профессию, рабочий стаж. В спешке иль по забывчивости упустили. А вот теперь - сам раскололся.
И не успели мужики опомниться, выскользнул в дверь стукач, недавно побывавший в берлоге и осмеянный Асланом. У суки была хорошая память…
А утром вызвал Аслана начальник гаража, указал на самосвал, который исколесил по трассе не одну тысячу верст. Последний его водитель давно срок отбыл и стояла машина бесхозной.