- Отвлеки, - бросил Аслан через плечо и, взяв конец аварийного троса, полез через болото к раскоряченному пню. Обвязал его. Ползком возвращаться решил.
Волчица была уже совсем близко. Сука влез в самосвал Аслана. Зверь уже к его подножке подбирался. Оттуда - один прыжок ей остался. Человек заорал во все горло. По спине мурашки побежали колючие.
- Стой, паскуда! Куда, лярва, мать твою! - вынырнул из болота Аслан с горящим факелом. На конце троса горела тряпка, облитая бензином.
Волчица прыгнула навстречу, пытаясь сбить с ног человека. Но Аслан устоял. Ткнул ей в морду факелом. Волчата, сбившись в кучу, боязливо жались друг к другу. Видно, мышковали, на крупную дичь не были натасканы.
Волчица, отскочив, снова бросилась на Аслана. Тот едва успел защитить плечо.
В это время сука увидел рядом "разлуку" и, вцепившись, вырвал ее из-под сиденья, кинулся к зверю, опередив прыжок, огрел изо всех сил по голове.
Волчица щелкнула зубами, свалилась на бок. Сука ударил ее для верности по переносице.
- Молодых лови. Вон сколько из них сапог да шапок получится, - усмехнулся Аслан.
Сука кинулся к убегающему потомству. Троих настиг сразу. Остальным - повезло. Закинул в кузов добычу. И только теперь видел, что его машина, привязанная тросом к пню, начала подниматься из болота.
Аслану удалось завести мотор и включить самую малую скорость. Вот и встала машина. Аслан вывел ее на твердое покрытие трассы, включил фары и, умывшись в зеленоватой болотной воде, сел перекурить на подножку своей машины.
- Прости меня, - подошел к нему виновато сука.
- Аслан молчал.
- Виноват я перед тобой много. Доведись самому на твоем месте, трудно было бы себя пересилить. Хотя я и старше вдвое и пережил немало. Видно, оборзел вконец. Озверел хуже зверя. Так его хоть понять и простить можно. Разума нет, единым брюхом жив. А мы - люди. Случись на твоем месте тихушник - не упустил бы возможность.
- Хватит меня на всякое дерьмо примерять! - не выдержал Аслан.
- Так ведь не о тебе, о себе говорю. Прости. Мне легче жить будет. Ни у кого не винился. Потому что никто мне не помог. Видно, не стоил я того. Тяжело жить, когда кругом виноват.
- Забудем. Не кайся передо мной. Я тоже не стеклышко. Давай в кабину. Нас ждут…
Когда самосвалы привезли людей в зону, над трассой уже загорелось утро.
Аслан помыл машину, заправил горючим. И спал весь день, не просыпаясь, не повернувшись на другой бок.
А стукач снял шкуры с волков. Повесил их сушить на чердаке. А через пару недель сшил из них унты себе и Аслану. Вот уж удивились стукачи, когда узнали, почему это он для Аслана старается.
Долго им не верилось, что кто-то в зоне способен и им помочь.
Сколько времени с тех пор миновало? Может, об этом рассказать внуку? Об Аслане? Но до конца срока еще так много. Доживет ли он до встречи с мальчонкой? А может, тот так и останется единственным в семье Митькой?
Аслан в зоне был заметной фигурой. С ним не просто считались. Ему доверяли, его уважали все.
Нередко к нему на шконку подсаживался Илья Иванович. Особо часто он это делал после того, как не стало в зоне Афиногена, а настроение у Аслана падало от усталости.
И заводил он с парнем свои разговоры. Нет, не о политике. Она в бараке никого не интересовала. Аслан никогда не уходил от общения с Ильей Ивановичем. И как бы ни измотала его трасса, едва человек подсаживался, Аслан садился рядом и слушал Илью Ивановича порой до глубокой ночи.
- Вот я в своей жизни поневоле разбираться в людях начал. Но по-своему. Был у меня в юности знакомый. Долговязый, худой, как жердь, парень. Ноги у него вдвое длиннее туловища выросли. И руки едва не до колен. Такой типаж в жизни иногда встречается и среди женщин. Обычно у них широкий тонкогубый рот, острый подбородок, впалые глаза, выдвинутые вверх скулы. Ох и сторонись этих людей!
- Почему? - все же вспомнился Аслану тихушник.
- Подлые, завистливые, желчные, глупые это люди. Зачастую склонные, все как один, к половым извращениям, несдержанности, распущенности и неразборчивости. У них самомнение превалирует надо всем. А умишко и способности - в зачаточном состоянии. Все они, эти обезьяноподаренные, считают себя красавцами. На самом деле - уроды со всех сторон. Но мстительные, жадные, кляузные и неуживчивые. С претензией на собственную исключительность, они везде и во всем считают себя обойденными, непонятыми. С такими не только семью создавать, общаться опасно и вредно. Они обязательно гадость подложат. Рано или поздно такое случится. Сторонись их.
- А если это баба?
- Не дай Бог такую в жены взять. Считай, что погиб без времени ни за что. Опасайся. Я за свою жизнь именно от таких много горя перенес. Потом убедился, что не только я. А и другие. Все эти длиннобудылые склонны к психическим болезням. Крикливы, ругливы. А чуть прижмешь, родную мать не пощадят.
Аслана передернуло. И все ж сказал, не стерпев:
- Легко было б жить, если б только по этим признакам подлецов узнавали. Меня продавщица-толстуха лажанула. У нее ног почти не было. Только задница и глаза.
- Среди полных людей подонков мало. Торгаши - не в счет. Их деньги портят. Легко ль чужие считать при том, что своя зарплата - сплошная видимость. Они ж меньше всех получают. А знаешь почему? Да потому что никто не верит в их порядочность и честность. Мол, все равно воруют, так пусть и зарплата станет самой чудной. А ведь у торгашей - тоже семьи. И жить им хочется по-людски. Вот и крадут. Кого обвесят, обсчитают. С миру по нитке - голому рубаха.
- То-то эта баба еле в дверь пролезала, что не только на рубаху имела, - буркнул Аслан.
- Зря ты так-то. Зачастую полнота торгашей не с жиру. Поверь, от болезней. Всю жизнь они в страхе прозябают перед проверками, ревизиями, прокуратурой и милицией. Не столько сами съедают, сколько отдают. Делятся, чтоб не загреметь в зону. А кому нечем делиться иль жадность подводит - с нами рядом вкалывают. Ну а к старости все торгаши с никчемным здоровьем подходят. На таблетках живут. Вон и наши "жирные" весь валидол и валерьянку сожрали. Не с добра это, - вздохнул Илья Иванович. И продолжил - Я тебе это говорю, чтоб в жизни легче ориентировался. Чтоб наши синяки и шишки, тебя от ошибок сберегли. Не повторяй наше. Мне в свое время некому было подсказать. Потому тебя предупреждаю.
- Видно, не раз накололи тебя длинноногие? - посочувствовал Аслан.
- Накололи? Не то слово! Они мне всю жизнь испортили. Но спасибо за науку. Теперь я от таких далеко держусь. На пушечный выстрел к себе не подпускаю.
- А если ноги короче туловища? Что это за человек? - спросил Аслан.
- Тупой, ограниченный этот человек. Но трудяга. Упрямый, настырный как козел. У таких - сильные руки и плечи. Крепкие желудки. Но в большинстве своем они не выплывают дальше дворников, свинарей, сторожей, уборщиц. Не дано их мозгам света… Они обжорливы и неряшливы. Дружить могут только меж собой. На продуманную подлость не способны. У них ума на это не хватит. Но с дури, да. С ними ничем нельзя делиться, им ничего не надо доверять…
- Тебя послушать, никому нельзя верить. Все - дерьмо.
- Неправда. Людей таких, о ком я говорю, не так уж много на свете.
- Что ж, я догола всякого должен раздевать?
- Все пороки - зримые. И не паясничай, не рисуйся. За науку спасибо говорят в возрасте более молодом, чем у тебя, - встал Илья Иванович.
- Не обижайся. Конечно, спасибо. Но я не о мужиках. Их и впрямь видно. А бабы? У них юбки. Все прикрывают. Как узнаешь? Вот и спросил. Чтоб не вляпаться, - покраснел Аслан.
Илья Иванович присел. Глаза его стали грустными.
- На беду нашу бабы длинноногие, как правило, цепкие, хитрые. Уж если ей мужик понравился, чтоб захомутать его - тряпкой у ног ляжет. Но потом всякое свое унижение сторицей припомнит. А потому гляди и на руки. Коль несоразмерные и колено чешет, не сгибаясь, знай, стерва она. Беги от ее цепей. Пока живой! - рассмеялся Илья Иванович.
- Все ты знаешь. И правду говоришь, - вспомнил Аслан свое и признался: - Я на одной такой чуть не погорел. Сама меня на себя затащила. А потом потребовала жениться. Иначе, говорит, за изнасилование упекут. Сама же - на шесть лет меня старше… Кое-как я от нее отвязался. Бухим пришел и выматерил на весь двор, не заходя в квартиру…
- Выйдешь, вернешься домой, она мстить тебе будет за это, - вставил Илья Иванович.
- Не будет. Уехала она после того. Навсегда из города, - рассмеялся Аслан.
А Илья Иванович указал на стукачей, игравших в подкидного на Митькиных нарах.
- Приглядись к ним хорошенько. Разве я не прав? Все, как на подбор.
- И верно! - изумился Аслан и сказал, словно самому себе: - Каждую сатану Бог рогами пометил. А я и не знал…
В бригаде Килы, как и в других, постоянно менялись люди. Кто-то освобождался, иные умирали, на их место приходили другие. И теперь в бригаде было сорок работяг. Из прежних осталось уже немного.
Аслану запомнился один, чье место и теперь пустовало. Сильный был когда-то мужик, водитель. В бараке его Генькой звали.
Год назад хворать он стал. Слабость мужика с ног валила. Белки глаз пожелтели. Живот - что шар надутый. А врач никакой болезни не находил.
Генька, случалось, едва успевал заглушить мотор, чтоб вывалившись из кабины, за десяток минут перевести дух, пересилить слабость.
В тот вечер он пришел с работы совсем разбитый. Даже от ужина отказался. Едва стянул, с себя сапоги и рухнул на нары, не раздевшись. Через час встал. Попил с мужиками чаю. И, чего с ним никогда не было, подарил по куску сала. Полушпалку, который рядом с ним спал, и Киле.
Закурив перед сном, вдруг о смерти заговорил. И сказал, что его время на земле ушло. Пожалел мать, мол, одна останется в старости. И попросил мужиков не поминать его недобрым словом, когда умрет.
А под утро разбудил всех крик Полушпалка. Он стоял в исподнем на проходе и блевал в парашу не переставая.
- Что ты там? Просраться молча не можешь? - прикрикнул Кила.
Петр указал на Геньку. И снова воткнулся в парашу чуть ли не с ушами.
Генька уже остыл. Он лежал, оскаля зубы в мучительном полукрике. Не хотел пугать, будить мужиков. Знал, с устатку обматерят. А помощи дождется ли?
Петр испугался, что спал рядом с мертвецом, дыша ноздря в ноздрю…
Отчего он умер, чем болел, врач так и не сказал. Лишь к вечеру велел продизенфицировать барак удушающе-вонючей хлоркой.
Разбирая его вещи на память, вернул Кила Аслану носки. Так и не надел их человек ни разу. Берег, жалел… И не воспользовался.
Геньку похоронили за зоной. Поставили на могиле крест. И прибавилось на кладбище еще одним холмом. Все они смотрели на трассу.
Нет, не из зоны брала она начало. Дорога из зоны вливалась в трассу. А та началась далеко отсюда. От самого Магадана. Здесь ее продолжила очередная номерная зона.
А сколько их было на Колыме!
В сторону начала трассы зэки смотрели с тоской. Разве могли предположить, что приведя их сюда, она заставит вкалывать на себя до седьмого пота!
Чем дольше находились люди здесь, тем реже оглядывались на начало трассы. Реже вздыхали. Знали - до свободы далеко. Дал бы Бог прожить этот день без горя. И только новички долго не могли смириться с неволей. Кричали, плакали во сне. И долго с нетерпением ждали писем
Аслан тоже радовался письмам от бабки, которые писала за нее сердобольная соседка.
Аслан постоянно высылал бабке заработки. И та в каждом письме сообщала, как распорядилась его деньгами.
А однажды Аслану повезло. Ему завидовала вся зона. Случилось это ранним утром. В барак пришел механик гаража и, разбудив Аслана, сказал тихо:
- Вставай. Заправляй машину, завтракай и валяй в Магадан.
Аслан не поверил в услышанное.
- Давай живее, времени в обрез, - начал раздражаться начальник. И Аслан, боясь, что тот передумает, моментально вскочил в свою робу.
- За грузом поедешь в Магадан. Не радуйся. Не один. Вместе с бобкарем. И смотри, без фокусов. Чуть что, фонарь на ушах зажжет. Усек?
- А что за фонарь? - не понял Аслан.
- Если в бега ударишься, пристрелит, - спокойно объяснил механик.
Аслан смерил его злым взглядом:
- Дурней себя выискал? - спросил, накаляясь.
- Ну-ну, придержи язык, - прикрикнул высокомерно механик и ушел.
Бобкарь, так зэки прозвали вольнонаемных сержантов и старшин, вынырнул из-за машины внезапно. И, забросив в кабину пару чемоданов и рюкзак, спросил весело:
- Поехали?
Механик пожелал ему всех благ, и самосвал, шурша гравием, выехал за пределы зоны.
- Тебе еще долго тут осталось быть? - с трудом подыскивал пассажир нужные слова. Видно, не хотел обидеть Аслана.
- Что осталось - все мое.
- Слыхал, что уже немного…
- Кому как. Здесь каждый день за пять засчитывать надо. Попробуй отбудь с наше. Тогда поймешь, где много, а где - нет, - буркнул Аслан.
- Нам тоже не сладко тут. Вольные, а за проволокой. И живем в зоне. Как и вы. Только вы - отбыли свое и тю-тю, а мы - до старости. Словно на пожизненное приговорены.
- Кто ж тебя сюда силой тянул? В любую минуту отказаться можешь, другую работу найдешь. Здоровье позволяет, - оглядел Аслан бобкаря.
- Не могу. Служба такая. Я - человек порядка, - выдохнул тот.
- Оно и верно. Чем где-то вкалывать, тут проще. На трассе руки не морозишь. Работа не пыльная. Здоровье не надорвешь…
- Чего ты меня совестишь? Да я за свои годы столько нахлебался, тебе и во сне не увидеть. И голодал, и сдыхал не раз. Не все из вас столько перенесли. Но ведь не свернул я на скользкое. Хотя жизнь много раз вынуждала. Так что не тебе меня учить, - разозлился бобкарь.
- А я и не учу. Свое мнение высказал. Может, и не по адресу. Не обижайся, - смягчил тон Аслан.
- Я в войну без родни остался. Кого убили, кто - с голоду… В деревне в живых три десятка людей уцелело. Я - среди них. Единственный пацан. Меня в школу всем миром собирали. Кто рубаху дал, кто - портки. Бабы их на меня всю ночь перешивали. А один дед сапоги свои хромовые мне подарил. Они ему еще от отца остались. Считай, сколько им лет? А все потому, что берегли. Надевали лишь по праздникам, в церковь. Туда - в лаптях, а уж во дворе переобувались. Со службы выйдут - опять в лапти. И я берег. До школы - босиком. А там ноги помою и в сапогах. Велики, зато скрипу сколько было. Ручная работа.
- Любили тебя деревенские? - спросил Аслан.
- Еще как! И я их. Если б не они - сдох бы! Они меня выучили, на службу отправили. И теперь я в высшее офицерское еду поступать. В Москву. Как только определюсь, сразу в деревню напишу своим. Пусть порадуются, что не зря на меня хлеб-соль тратили, последнее отдавали.
- Это верно. Написать надо. На доброе не стоит скупиться.
- Вот и я так думаю. Знаешь, я до сих пор храню тот мешочек, в котором учебники носил. Его мне из юбки сшили наши женщины. Все следили, чтоб я сытым да чистым был. Сами недоедали, а мне приносили. До земли им поклонюсь. Добрые, светлые люди. Моя деревенька и стала воспитателем моим. Вся во ржи, в ромашках.
- Они знают, где ты работал?
- Знали. Я им писал. Просили всегда, в каждом письме, не потерять сердце к людям. Не озвереть…
- И верно, хорошие они у тебя. Дай им Бог здоровья, - растрогался Аслан. И, вспомнив, спросил - А с кем же я обратно поеду? В зону?
- Сам. Один вернешься. Без сопровождающих.
- Не боишься? - удивился Аслан.
- Чего? Чтоб не сбежал? Чепуха! Из Магадана без документов никто, не сбежит и не уедет. Билет не продадут. И в городе не укрыться. Он маленький. Все друг друга не только в лицо знают, а и подноготную. Всяк чужой, что чирий на носу - сразу заметен. Так что не скрыться. Вмиг поймают. Это всем известно. Иначе кто бы так просто доверил? - рассмеялся бобкарь. И добавил: - Попытаешься удрать, срок добавят. А вернешься нормально - будут часто в Магадан посылать.
- А какой груз обратно повезу? - полюбопытствовал Аслан.
- Домашние вещи.
- Чьи?
- Нового начальника зоны. Старый на пенсию уходит. Осталось документы передать.
- Наконец-то! - вздохнул Аслан и спросил: - А почему меня послали?
- Ты самый видный из всех. Машина чистая. Вот и решили тебя отправить.
- Новый начальник, наверное, хипеж поднимет, что за ним зэк приехал?
- Иного не ждет. Предупрежден. Вольнонаемными шоферами не располагаем.
- Значит, все же под конвоем самого начальника возвращаться буду, - прищурился Аслан.
- Нет. Он позже приедет.
- Тоже старик?
- Нет. Ему едва за сорок. Фронтовик. Порядочный человек. Так о нем все говорят.
Аслан молчал. Ни о чем не спрашивал. Уезжает человек. Зачем в душу лезть? Ведь никогда не увидятся больше. А значит, память ни к чему.