- Так французов-то много, дедушка, - заметил Агап, - какого бить, не узнаешь…
- А надобно главного бить! - с неожиданным железом в голосе грянул Клещ. - Наполеона самого! Тут им всем карачун настанет! И ни на Тамбов, ни на Рязань уж не пойдут.
- Вона… - Сучков открыл рот от удивления. - Так ить то сам царь ихний, Аполлион-то, дьякон ныне сказывал, в Писании про него писано… Они ж его, поди, денно и нощно стерегут.
- Ладно уж, - строго сказал Клещ, - шутить да ерничать не буду более. Сказывай как на духу: будешь мне в сем деле помогать?
- Да я бы с охотой, только ведь дурак я деревенский, дедушка. И Москву я не знаю, и воевать не научен.
- А ты, брат, думал, что я не знаю, кого беру? Значит, надобен мне такой, и никакой иной. Много у меня товарищей, не тебе чета - орлы, да они мне для иных дел нужны. Тебя заместо них послать не могу, а в деле, которое задумал, мне помощник нужен. Чтоб попроще и поменее спрашивал, но чтоб делал все, как скажу, и никак иначе. Ну, согласен?
- Согласен! - выпалил Агап.
- Побожись и крест целуй, что слушаться меня будешь, как отца родного!
- Клянусь Пресвятой Богородицей и всеми святыми угодниками! - Агап вытащил из-под рубахи медный крестик и прижал к губам, а после еще и перекрестился три раза.
- Тогда слушай и запоминай. Сидеть здесь будем, покуда верный человек не доложит, что француз в Москву пришел…
КЛЕЩ НАЧИНАЕТ ВОЙНУ
"Верный человек", которого дожидался Клещ, явился в два часа пополудни. Это был старый вор по кличке Кривой, атаман одной из подчиненных Клещу шаек.
Рожа у него была такая, что у Агапа аж в боку екнуло. Из-под рваной валяной шлычки таращился на белый свет одинокий выпученный глаз, на месте другого, выбитого, разрослось дикое мясо, сизое, комковатое, - век бы не видать. Нос, некогда разможженный в кабацкой драке, был похож на лепешку или раздавленную сизую сливу. Крученые, клочками свалявшиеся седоватые волосья топорщились отовсюду, даже вроде бы из ушей, а в бороде застряли щепки и соломинки.
- Здорово, - сказал Кривой глухим, как из бочки, голосом, - готово все, атаман. Пошел петушок расти, к завтрему все закукарекает.
- Ладно. Скажи, чтоб немедля в Заяузье уходили, а далее - к Сокольникам и в леса. Туда француз не сразу доберется. Много людишек в Москве осталось?
- Кой-кто есть еще, хоть и мало. Увечных вот оставили, Вдовий дом. У Кремля проходил, так там барчуки какие-то завал ладят. С ружьецами.
- А ружьеца-то небось на зайца? - хмыкнул Клещ. - Дурное дело нехитрое. Француз их прихлопнет и не заметит. Царствие небесное барчукам этим. Нам до их касания нет. Ежели сподобится мне известить, что, мол, жив и здоров, так ищи еловую сосну. Не запамятовал, родименькой?
- Не стар еще, господь память не отшиб. Вот еще чего скажу: собаки-то легавые не лают, слышь, да кусать не стали. Давеча помогали нам петуха высиживать.
- Ведомо о том, - кивнул Клещ, - только упаси господь тебя про их собачье дело запамятовать. Понял? Ну, с богом, ступай… Прости, ежели что, можем и не свидеться.
- И ты прости, атаман.
Клещ перекрестил Кривого в спину.
Кривой сделал уже несколько шагов к двери, когда Клещ окликнул его:
- Погодь! Бумагу мою прилепил?
- A-а… Ту? Прилепил на Дорогомиловке.
Кривой удалился во тьму подвальных ходов и переходов. Клещ послушал, как удаляются шаги, и, когда они затихли, произнес:
- Ну, пора и нам войну начинать. Зубы-то не лязгают, а?
- Боязно маленько.
Клещ встал, поджег от лучины новую лучинку, взобрался, покряхтывая, на лавку в темном углу, где, оказывается, висела задернутая шторками икона. На полочке перед иконой стоял свечной огарок, и Клещ зажег его лучиной, раздернув шторки.
- Никола-угодник, - пояснил он, - помолись, о чем сам знаешь, а я о своем помолюсь.
Конечно, Клещ понимал, что не пойдет Наполеон на Царскую башню, не будет возглашать волю и не примет православной веры, как он предлагал Наполеону в своем "послании". Для того и составлялся "ультиматом", чтоб его отвергли.
Клещ встал, надел шапку, тронул за плечо Агапа.
- Добро помолились. Пошли!
Агап почуял, как ледянистая волна жути прокатилась по нему от ушей до пяток, тряхнула его дрожью и оставила в покое. Ждать - самое страшное, теперь все уже началось.
Клещ задул свечу, задернул шторки на иконе, а потом погасил лучину. Подвал залила чернота.
- Держись за кушак, - приказал Клещ, - и шагай, куда веду. Отцепишься - пропадешь, отсюдова тебя никто не достанет, и искать не будет никто.
Агап крепко сжал в руке конец кушака, обмотанного вокруг пояса старика, и пошел за ним. Уже через пять минут он перестал понимать, в каком направлении идет. Клещ уверенно шел впереди и лишь предупреждал:
- Не споткнись, на лестницу всходим… Пригнись - низко тут… Боком давай, иначе не пролезешь…
Агап больше всего боялся выпустить из руки кушак. Время от времени ему казалось, что кушак размотался, Клещ ушел вперед и бросил его в этой преисподней. Агап дергал кушак, и старик усмехался из темноты:
- Тута я, тута. Не трусь.
Так шли они час, а может, полтора. Наконец Клещ остановился, пошарил во тьме, чиркнул кресалом и, вздув трут, зажег свечку, упрятанную в кованый, затянутый слюдой фонарь. Красноватое пламя озарило неширокий, обложенный красным кирпичом туннель, один конец которого терялся во тьме, а другой упирался в глухую кирпичную стенку. Свод туннеля был низок - рукой дотянешься. Из стены торчал ржавый крюк, на который Клещ и повесил свой фонарь. На полу, выложенном каменными плитами, лежали тяжелая кирка и лом.
- Ну, друг любезный, - сказал Клещ; выдергивая из руки Агапа свой кушак, - пора тебе дело делать. Вот стенка, видишь? Будешь ты ее, внучек милый, долбить, покудова не пробьешь, чтоб пройти можно было. Чаю, не шибко долгая работа. Парень ты не хлипкий, сила есть еще, а ума тут много не надо. Мог бы я и сам работу эту сделать, да надобно мне ненадолго отлучиться. А как пробьешь - садись и жди, покуда я не вернусь. Упаси тебя бог меня искать, даже если с фонарем пойдешь. Заплутаешь и загинешь, как фонарь погаснет. Тут, брат, кой-где колодцы в полу имеются - дна не сыщешь. Может, в самое пекло прорыты, так что сиди тут и жди.
Отойдя шагов на полсотни, Клещ услышал за спиной звук ударов киркой - Агап, справившись со страхом, взялся за работу.
Пройдя еще шагов двадцать, Клещ коснулся стены левой рукой, чуть скользнул ладонью по шероховатому кирпичу и нащупал угол; здесь надо было сворачивать. Теперь Клещ шел вдоль правой стены, про себя отсчитывая шаги. Еще поворот, и старик, вступив на лестницу, начал подниматься вверх. Лестница привела его к массивной, окованной железом двери. Остановившись перед ней и отдышавшись малость - лестница была длинная и крутая, - Клещ перекрестился и прошептал:
- Господи, благослови! - после чего трижды стукнул в дверь согнутым пальцем.
Гулко лязгнул под каменным сводом отпираемый замок, багровый отсвет, вырвавшись сквозь открывшийся проем, озарил лицо Клеща. Перед ним стояла темная, неясных очертаний фигура.
- Пришел? - спросила фигура низким грудным голосом.
- Пришел, матушка, - кивнул Клещ и, сняв шапку, переступил порог.
Клещ вошел в просторное полутемное помещение, освещенное лишь пляшущим ало-оранжевым пламенем, лизавшим свод огромной русской печи. В огромном глиняном горшке клокотало какое-то варево. Вдоль стен на веревках висели пучки трав, на грубо оструганных полках стояли крынки, склянки, мешочки. Пахло в помещении странной смесью лесных и полевых запахов.
Хозяйка заперла за Клещом дверь, указала ему на лавку:
- Садись. В ногах правды нет.
Клещ уселся. Чувствовал он себя почти так же, как Агап, когда попал в его, Клещево, логово.
- Значит, опять тебе, паскуднику, Марфа занадобилась, - произнесла баба сурово. Черный монашеский плат делал ее похожей на старуху, но, когда Марфа уселась на лавку рядом с Клещом и подвинула к себе кованый светец с запаленной лучиной, стало видно, что ей еще недалеко за сорок.
- Занадобилась, - кивнул Клещ, - здравием слабею, а оно мне ныне вот как нужно.
- Полюбовницу новую сыскал? - прищурилась Марфа. - Али еще мало грехов натворил?
- Не за тем, - мотнул головой Клещ, - мне здравие для иного надобно.
- Сказывай зачем, - строго велела Марфа.
Клещ глянул в строгие серые глаза, скользнул взглядом по чуть одутловатым щекам, по сурово сжатым губам, по шрамику на подбородке и произнес:
- А не скажу - так не поможешь?
- Тогда - вот бог, а вот - порог.
- Стало быть, придется тебе поклясться, что никому не поведаешь. Хоша и не было за тобой раньше болтовни, а все-таки баба ты.
- В баню тебя водила, так там ты клятв не спрашивал…
- То-то и говорю, что баба ты. Здесь, Марфа Петровна, дело не любовное, а военное.
- Ведомо мне, что ты умыслил, старый черт. Опасную шутку шутишь, лихой, опасную.
- А чего это ты знаешь? - удивился Клещ.
- На морде твоей поганой написано. Бонапартия извести решил, верно?
- Угадала, ведьма… - Клещ только развел руками. - Али кто из моих дружков довел?
- Да ты никому из них ничего не сказывал, - скривилась Марфа. - Ну а меня-то не обманешь. Я ведунья, мне несказанные мысли знать положено. А здоровьем ты и впрямь не богат. Глянь-ка в глаза мне… Прямо гляди, не моргай!
Клещ с робостью посмотрел в зрачки Марфы и почуял, как мурашки забегали по спине. Сила древняя, языческих времен еще быть может, исходила со дна этих глаз. Такая сила, что нутро прощупывала, кости считала, кровь по капельке перебирала.
- Руку дай! - потребовала Марфа, и Клещ подчинился. Марфа, неотрывно глядя в глаза старику, сильными быстрыми пальцами ощупала кисть его руки, ладонь, запястье. Потом поднесла Клещеву ладонь к лучине, поглядела на свет, отпустила и вздохнула.
- Не могу я тебе, старый, прошлое снадобье давать, - сказала она, - не сдюжаешь ты. Господа не обманешь. Сколь даст, столько и возьмет. Опять же ты меры не знаешь. Говорила ведь тебе, чтоб чрез меры не пил? А ты пил, да не единожды. Табак нюхал? Нюхал! Да и курил, должно. Небось и до гулящих девок добирался, хрыч старый.
- Грешен, матушка, - кивнул Клещ, - так ведь зелье твое уж больно добро все поставило. И ломота прошла, и силы прибыло, и в груди сухота прошла, да и сердце не больно тюкало…
- То-то и беда, - вздохнула Марфа, - коли ты б, как я говорила, винище не хлестал, табачищу не нюхал да силу на паскудниц не переводил, так и сейчас бы еще здоров был. Снадобье мое на месяц здоровым делает. Ежели живешь праведно, не грешишь, так оно год жизни прибавит. А коли ты его силу на грех перевел, так оно тебе лет пять жизни отберет. Год ты его пил да грешил. Вот и разумей, что двенадцать лишних лет прожил. А ежели еще и не постился, так и все двадцать, не менее.
- Ну, может, и еще годок протяну? - с надеждой спросил Клещ.
- Да нет, родимый, навряд ли. Второй-то раз оно уж больно много сил дает, а после втрое забирает. Жилы твои старые, лопнуть могут, в нутре кровью изойдешь.
- Ну, и на сколько дней-то оно силы даст? - азартно спросил Клещ.
- Да дня на три, не более… В бога бы верил, так, помолясь, глядишь, выдержал бы. В спокойствии, в святости, в молитве. А ты на человекоубийство силу просишь, стало быть, опять на грех. Суетишься, богохульствуешь, в гордыне неумеренной…
- Да ведь я не на православную душу руку поднимаю, - проворчал Клещ, - на губителя и супостата иду.
- Все одно - грех. Не ты ему жизнь давал - не тебе и брать. Душегубства бог не прощает. А на тебе и без того крови много. Падет она на голову твою. Дам тебе снадобье - грех на душу возьму.
- Ладно, - сказал Клещ, поежившись, - не каркай, ворона. Мои грехи на мне, а твои я себе тоже заберу. Чай, у тебя их тоже полно.
- Грешна, - кивнула Марфа, - сильны бесы. Но сила моя - чистая. Врага не допускаю. Бог милостив, он не оставит.
- Ну, коли так - прощай! - вздохнул Клещ и приподнялся, с трудом разгибая загудевшую спину. - Не желаешь помочь - так пойду, как есть. Коли бог есть - поможет, а коли нет - сам справлюсь…
Клещ скрежетнул зубами, матернулся, но выпрямился и шагнул к двери.
- Постой… - совсем иным голосом проговорила Марфа. - Куда ты поперся? Стоишь еле-еле.
- Дашь зелье? - сгребая Марфу обеими ручищами, спросил Клещ.
- Нельзя тебе, - простонала ведунья, обвисая у него на руках, - помрешь ведь! Выгоришь с нутра и помрешь! Жилы лопнут…
- Знаю уже! - буркнул Клещ. - На хрена дареного мне жизнь?! Чтоб по стенке ходить да кряхтеть до ста лет? Небо коптить да в штаны делать? Нет уж, мне бы сказали: "Помри завтра, но день тебе на гульбу!" - согласился бы!
- Ладно, дам я тебе снадобье. Помрешь сразу - так похороню, как бог завещал.
- И на том спасибо, - помрачнел Клещ.
Марфа, подобрав подол, встала на лавку и, покопавшись на полках, добыла откуда-то маленький стеклянный штофик с мутной буроватой жидкостью. Налила до краев серебряную стопку, перекрестила трижды, трижды плюнула через левое плечо и подала Клещу:
- С богом и перекрестясь!
Клещ взял стопку левой, перекрестился и единым духом вылил содержимое себе в глотку. Горечь и жжение заставили его крякнуть, но уже спустя секунду Клещ успокоился.
- Живой… - пробормотал он. - Не враз помру, значит.
МАРКИТАНТЫ
Тяжелая, дребезжащая на ухабах фура, запряженная парой пегих битюгов, вкатила во двор брошенного хозяевами московского дома.
Ворота были уже кем-то сорваны с петель, гипсовой статуе Вакха прикладом отбили голову.
В бассейне маленького фонтанчика, который хозяева перед отъездом осушили, благоухала здоровенная лужа мочи - оправился целый взвод.
Невысокий бородач в широких, подшитых кожей штанах, черной рубахе и суконной жилетке, перешитой из старого солдатского мундира, осадил лошадей и спрыгнул с козел. Сняв широкополую шляпу, он досадливо хлопнул ею о штаны.
- Порка мадонна! Не будь я Сандро Палабретти, если и здесь уже не побывали.
- Все равно, посмотреть надо, - из недр фуры выбралась тощая и высокая женщина, вместо жакета на ней был офицерский мундир со споротыми эполетами, во многих местах штопанный и латанный. Короткая суконная юбка едва прикрывала колени, а на ногах были запыленные кавалерийские сапожки. Больше всего в глаза бросалась огненно-рыжая растрепанная шевелюра, похоже, никогда не знавшая гребня и завитая, что называется, "мелким бесом".
- Только время тратить, - проворчал бородач, - видишь, дверь выломана, весь двор истоптан. Поехали дальше, а то мы отобьемся от полка. Мне не хотелось бы вставать на постой с чужой полубригадой: наверняка попросят в долг, а потом ищи-свищи!
- Ну хорошо, поезжай, - разрешила рыжая, - я потом сама тебя найду.
- Ну да, после того, как ты переспишь со всей бригадой…
- Не беспокойся, Сандро, сегодня я никому не нужна, все будут искать русских боярынь.
- Ладно, - проворчал Палабретти, - пойдем посмотрим, что там осталось. А после - сразу же к своей полубригаде.
Они поднялись по гранитным ступенькам, по обе стороны которых располагались мраморные львы, и вошли в дом через выбитую дверь.
Просторная прихожая была пуста, мебель, если она и была здесь раньше, вывезли, скорее всего, сами хозяева. Вделанные в стены зеркала в золоченых рамах были разбиты ударами прикладов, настенные канделябры посрывали предыдущие посетители.
По широкой парадной лестнице поднялись сперва на площадку, где, судя по темному пятну невыцветшего шелка, которым была обита стена, раньше висела картина. Ее тоже увезли хозяева, потому что солдатам полотно таких размеров явно было не нужно.
С площадки две лестницы вели на второй этаж. Сандро пошел по правой, Крошка - по левой. Потом вместе пошли по анфиладе комнат, разочарованно оглядывая все, что имело хоть какую-то ценность.
- Похоже, что тем ребятам, которые были здесь до нас, тоже ничего не досталось, - утешил себя Палабретти. - Пошли к лошадям, а то еще уведут, не дай бог.
- Смотри, - сказала Крошка, - а в этой комнате шелк поновее. Давай обдерем? Не уходить же с пустыми руками.
И, чтобы компаньон не успел отказаться, Крошка достала из-под мундира маленькие щипцы для колки сахара, добытые в Смоленске, и принялась выдергивать ими обойные гвозди. Скоро ей удалось оторвать одну полосу, потом другую. Палабретти крякнул и присоединился к ней. Работа пошла споро. Наконец неободранным остался только небольшой кусок стены, всего две полосы шелка. Палабретти отбил плинтус, оторвал нижнюю часть полосы и взволнованно крикнул:
- Смотри-ка! Тут дверь!
Крошка подскочила, и они разом сорвали обе полосы со стены. Действительно, под ними скрывалась небольшая, меньше, чем в рост человека, гладкая дубовая дверь без ручки, но с маленькой замочной скважиной.
- Схожу за ломом, - бросил Сандро и сбежал по лестнице к своим лошадям. Из-под козел он достал небольшой ломик и вернулся к нетерпеливо дожидавшейся Крошке.
- Ну, - пробормотал в волнении Палабретти, - да поможет нам Святая Мадонна!
Сильным ударом он вбил сплющенный конец лома в щель двери, резко рванул лом на себя, и дверь с жалобным треском отвалилась.
За ней оказалась круглая шахта с чугунной винтовой лестницей, ведущей куда-то в холодную темноту.
Пришлось сходить за фонарем.
- А у русских бывают привидения? - спросила Крошка. - Я жутко боюсь всяких духов…
- Сейчас, милая, самое страшное не духи, а французский патруль. Если в подвале есть что-то существенное, нас быстренько обвинят в мародерстве, и расстрел из двенадцати ружей нам обеспечен, - философски произнес Сандро. - Если бы лошади не торчали во дворе, я был бы более спокоен. Ну, пошли!
Через три полных витка лестница закончилась, и маркитанты оказались в низком сводчатом подвале, заваленном драными, полусгнившими диванами, табуретами, стульями, грудами тряпья. Где-то попискивали крысы, по стенам, осклизлым и заплесневелым, ползали мокрицы.
- Нет тут ничего, - пытаясь подавить дрожь в голосе, вымолвила Крошка, - не стали бы русские прятать тут что-то, если они даже мебель из дома увезли. Да и дверца, думается, уже давно была закрыта…
- Не знаю, не знаю… - забормотал Сандро, в котором азарт отнюдь не убыл. Он велел Крошке держать фонарь, а сам принялся расшвыривать обломки мебели и кучи тряпья.
- Неужели ты думаешь, что русские заранее припрятали тут столовое серебро? - попыталась шутить Крошка.
- Заткнись! - оборвал Палабретти. - Вот!
Дрожащий свет фонаря высветил под грудой ломаных стульев большущий, окованный железными полосами сундук.
- Лом! - заорал Сандро. Он аж задыхался от предвкушения удачи.
Что-то хрустнуло, крышка приподнялась, Палабретти откинул ее и издал восторженный вопль:
- Мадонна миа!
Красноватые отблески фонаря замерцали на поверхности кубков, чаш, стоп, братин, ваз, сверкнули в гранях алых рубинов и зеленых изумрудов, перламутровые радужные блики взыграли от жемчужин…
- Мы богаты, как Крезы! - прошептала Крошка.
Палабретти, еще не веря в то, что его самые фантастические грезы сбылись, осторожно вынул из сундука чеканный золотой кубок, отделанный узором из жемчужин, мелких рубинов и бирюзы, поднес его к глазам…