- Зло кипело. Вроде где не послушаешь - так нее Катьку ругают да бар пожечь грозят, покуда пьяные. Метелкина ждут, вишь ты. А скажешь, что Метелкин - я и есть, не верят али боятся. Вот и пошел в Москву.
- А "ВОРа"-то как сняли?
- Да говорил же - Марфа твоя. Она мне и рубцы свела со спины, и еще на путь истинный наставила. Молюсь о здравии ее еженощно.
- Марфа-то знала, кто ты есть? - спросил Клещ.
- Нет. Я ей ни Метелкиным, ни Заметаевым не назывался. Иван Пузырев я был по бумаге, покуда постриг не принял. С той поры - Никодим, и все. Умер для мира.
- Ой ли? - прищурился Клещ, лицо которого заметно пободрело и порозовело от разговора со старым другом. - Однако с Лукьяном-то знался, отец святой…
…Через полчаса они взошли по лестнице и постучали тройным условным стуком в дверь Марфы.
ПЛЕННИЦЫ
Себастиани пропах дымом. В воспаленных глазах словно бы отражалось пламя московского пожара.
- Господин граф, многое проясняется, - сказал он, обращаясь к Коленкуру. Де Сегюр и Лористон, рывшиеся в бумагах императора, подняли головы. На лицах их выразилось высочайшее внимание.
- Маркитанта Палабретти найти не удалось. Похожего человека видели поляки из эскадрона того самого лейтенанта Ржевусского, о котором беспокоился человек, поднятый нами из шахты.
Далее, задержана компаньонка Палабретти, маркитантка Луиза Пьеррон, по кличке Крошка, а вместе с ней - русская цыганка Настази, подозрительно хорошо говорящая по-французски. Человека, похожего на Палабретти, и упомянутую Крошку поляки видели в доме, принадлежащем русскому отставному генералу Ивану Муравьеву. Вчера, примерно в три часа пополудни, туда явился некий русский крестьянин лет двадцати, представившийся крепостным Муравьева, и объявил, что хозяин прислал его за бумагой, спрятанной под порогом спальни. Когда поляки нашли в указанном месте план московских подземелий, они по приказу лейтенанта Ржевусского решили препроводить крестьянина в штаб полка для производства дознания. Однако вблизи церкви Святой Неонилы, прямо напротив штаба, двое неизвестных в упор застрелили конвоиров, освободили задержанного мужика и похитили план. Один из нападавших, по описанию поляков, седой казак с большой бородой, ускакал на коне, куда девались двое других - неизвестно. Во время погони за казаком несколько улан были убиты, а лейтенант Ржевусский - пропал бесследно…
- По-моему, дело не столько проясняется, сколько запутывается, - заметил Лористон в тот момент, когда Себастиани решил перевести дух.
- Напротив, - возразил Себастиани, - все очевиднее становится, что мы имеем дело с русскими шпионами.
- Вот как! - Де Сегюр устремил взгляд на генерала.
- Да, месье. В заговор были вовлечены Палабретти, Крошка, лейтенант Ржевусский и, вероятно, кто-то еще из его офицеров. Два или три шпиона, оставленные русскими в городе, им помогали. Очень может быть, что одна из них - цыганка Настази, говорящая по-французски.
- Но Крошка и эта цыганка уже задержаны? - спросил Коленкур.
- Да, они в соседней комнате под охраной гвардейцев. Я думаю, что они нуждаются в очной ставке с человеком… которого мы сейчас называем императором.
- Значит, сир… - побледнел де Сегюр.
- Не торопитесь с выводами.
- Надо сначала осведомиться у врача, в каком состоянии пребывает… - Лористон несколько запнулся, - предполагаемый император.
Врач оказался легок на помине и уже входил в комнату.
- Он в сознании, - доложил медик. - Спросил, отчего пахнет дымом. Я сказал, что за ночь пожары очень усилились…
- Какова была его реакция? - спросил де Сегюр.
- Он сказал: "Должно быть, наши солдаты были неосторожны…"
- Он не называл себя Палабретти?
- Нет. Настроение у него скорее бодрое, чем подавленное. Простуда почти прошла.
- Благодарю вас, сударь, вы свободны. Впрочем, желательно, чтобы вы побыли достаточно близко от его величества.
Врач поклонился и вышел.
Лористон прошелся от стола на середину комнаты, повернулся кругом, бряцнув шпорой.
- Ну, я полагаю, что пора вызвать мадемуазель Пьеррон. Цыганку пока оставим в покое.
Гвардейцы ввели бледную и перепуганную Крошку. Так близко столь высоких особ она еще не видела.
- Прошу вас сесть, мадемуазель Пьеррон, - сухо пригласил Себастиани.
Крошка присела на краешек стула.
- Вы имеете маркитантский патент, мадемуазель?
- Да. Вы можете справиться у командира полубригады или у бригадного генерала.
- Это успеется. Алессандро Палабретти также?
- Да, месье. У него все в порядке.
- По докладу из нижестоящих штабов вы были задержаны вместе с цыганкой за хождение по городу в ночное время, не зная пароля. Что вы делали на улице?
- Мой генерал, я готова рассказать все! - воскликнула Крошка. - Клянусь, что ничего, кроме правды, вы от меня не услышите!
- Именно этого мы от вас и ждем.
- Да, но для этого мне нужно очень много времени.
- Мы будем терпеливы до определенного предела.
- Я начну с самого начала. Позавчера днем мы с Палабретти заехали с фурой во двор дома, куда потом приехали польские уланы.
- Зачем, простите? - испытующе прищурился Себастиани. - Вы собирались мародерствовать?
- Дом был уже ограблен, - оскорбленно сказала Крошка. - У нас просто сломалась оглобля, и Сандро, то есть месье Палабретти, решил поискать какую-нибудь доску или шест, чтобы вытесать новую. Мы уже вышли во двор, когда явились польские уланы во главе с Ржевусским и заявили, что им этот дом указан для постоя. Когда мы с мужем… то есть, конечно, с месье Палабретти, пошли показывать лейтенанту дом…
Тут Крошка действительно выложила все. Не упирая на то, в какой момент Надежда напала на них и застала врасплох, она тем не менее рассказала и о перестрелке в доме, и о появлении Клеща, и о наличии подземных ходов - словом, раскрыла все карты, какие могла. Особо долго она рассказывала о колдунье Марфе и о том, как та управляет Настей на расстоянии, о том, как Марфа вернула Надежде ребенка и, отобрав молоко у Насти, передала его Надежде.
- Да она нас дурачит, - шепнул Коленкур на ухо Лористону. - У этой девицы буйная фантазия.
- Итак, мадемуазель, - резюмировал Себастиани. - Маркитанта Палабретти вы не видели с позавчерашнего вечера, не так ли? Он пропал бесследно. Я правильно вас понял?
- Да, мой генерал.
- Вы были его любовницей?
- Ну кто же задает такие вопросы даме? - Крошка пыталась изобразить возмущение, но Себастиани это не смутило.
- Меня не интересуют романтические подробности. Я хочу знать, видели вы его голым или нет? Могли бы в случае чего опознать его тело?
- Боже, он убит?! - взвизгнула Крошка.
- Это пока неизвестно. У нас есть некто, выдающий себя за Палабретти. Подойдите вон к той двери и посмотрите в щелку. Но не открывайте дверь настежь.
Крошка подошла к щелке и заглянула. После первого же взгляда она ахнула и отшатнулась.
- Господи… - пробормотала она. - Но это же император!
- Значит, вы убеждены, что это не Палабретти?
- Вы что, хотите сказать, что его величество выдает себя за Палабретти? Свихнуться можно! - Глаза Крошки округлились.
- Но какие-то черты лица напоминают вам Палабретти?
- Да никаких… Может быть, лоб, нос чуть-чуть. Но где борода? У Палабретти была огромная борода. Она начиналась прямо от ушей, перекатывалась через подбородок и через шею соединялась с шерстью на груди. Далее вся эта растительность тянулась, пардон, до щиколоток.
- Вы никогда не видели Палабретти бритым?
- Никогда… - помотала головой Крошка.
- Итак, она его узнать не хочет, - констатировал Себастиани. - Или не может все-таки?
- И не сможет, если показывать его через замочную скважину, - усмехнулся Лористон. - Но очень может быть, что он ее узнает…
Он взял, хоть и элегантно, но очень решительно, Крошку под ручку и ввел в спальню императора. Следом за ним вошли все остальные.
Палабретти широко открыл глаза и побледнел как смерть…
…Когда прошлой ночью внезапно грохнуло и гора камней посыпалась в шахту, он подумал, что все кончено. За какие-то секунды груда кирпичей, досок и других обломков завалила отверстие трубы, через которую он проник было к этой вонючей пропасти. Правда, новая опасность вывела его из апатии, и он с какими-то запредельными силами начал расчищать заваленную трубу, сумел выползти из дыры на кучу кирпича, но тут, видимо, под его тяжестью, кирпичи глубоко просели в дерьмо, захлюпала вода, с боков на Палабретти навалились другие кирпичи, и он потерял сознание… Потом появились гвардейцы; они откопали его, подняли на веревке наверх. Полубезумный, он не помнил, что говорил, кажется, ничего не понимая, видел вокруг себя генералов, клялся в чем-то, убеждал, что ни в чем не виновен… Потом его напоили коньяком, дали какие-то порошки… Когда он проснулся утром, то почувствовал себя совсем свежим и здоровым, с аппетитом съел завтрак, даже не удивляясь, что его называют сиром, что рядом с ним возвышается огромный мамелюк Рустан, что за ним ухаживает лейб-медик Наполеона. Что-то сдвинулось в его мозгах, и на какое-то время Сандро вдруг поверил, что никогда не был маркитантом и свое имя придумал в бреду.
"Господи! - даже с восторгом подумал он. - Я всегда был императором! Мое имя - Наполеон Бонапарт, я повелитель Европы!"
И тут, когда он уже всерьез поверил в это, в комнату вошли Лористон под руку с Крошкой, а следом - Коленкур, Себастиани и де Сегюр.
- Боже мой! Я погиб! - вскричал он и рухнул на колени в одном белье.
- Вы - Палабретти? - жестко произнес Лористон.
Сандро только молча закивал головой. Крошка воскликнула:
- Боже мой! Ты жив, ты жив, мой драгоценный! Да, я узнаю его! Я узнаю его, мой генерал! Вот, - тут она расстегнула ворот рубахи лжеимператора и показала маленький шрам у ключицы. - Вот, это примета, которую не спутаешь!
- Отлично, мадемуазель, - сказал Лористон. - Проводите ее, Себастиани, и оставьте под конвоем. Пусть приведут цыганку. Рустан! За жизнь этого человека ты отвечаешь головой!
- Да, начальник! - Гигант-армянин положил руку на грудь.
Оставив ошарашенного Палабретти в спальне под охраной мамелюка, генералы вновь перешли в канцелярию.
- Ваше имя, мадемуазель? - спросил Себастиани, когда гвардейцы, конвоировавшие Настю, вышли.
- Настази, - объявила Настя, - Настази, генерал-диамант.
- Чем вы занимаетесь?
- Кочую, гадаю, судьбу узнаю, - Настя подарила всем генералам ослепительную улыбку. - Позолотите ручку, все узнаете!
По-французски у нее выходило недурно, во всяком случае, понять ее французы могли.
- Ты шпионка? - внезапно спросил Колен-кур. - Отвечай, живо!
- Какой шпионка, золотой генерал?
- Откуда ты знаешь французский?
- Се ля ви, начальник! В Париже была, в Бессарабии кочевала, молдаване похоже говорят. Ты зачем нас привел, а? Зачем тебе бедные женщины, а? У тебя жена есть, богатый, красивый, вся в шелку, вся в золоте.
- Зачем тебя послали русские?
- Какие русские, а? Русские убежали все, у них война с вами.
- Если ты не скажешь, тебя расстреляют. Это понятно?
- Конечно, понятно, скажешь - расстреляют, не скажешь - тоже. Смешно! Купить, начальник, хочешь? А я не цыганка, я сербиянка, меня купить нельзя. Хочешь погадаю, дай ручку, дорогой!
- Но-но! - Коленкур попытался вырвать из руки Насти свою большую жесткую ладонь, но ловкие пальчики вдруг оказались неодолимыми. Более того, к удивлению всех, он сел и стал слушать Настину трескотню.
- Какой красивый, богатый, умный, все тебе открыто… - ворковала Настя.
Против своей воли не только Коленкур, но и все иные стали вслушиваться в плавную, хотя и ломаную речь цыганки, их обволакивали какие-то странные, парализующие, но невидимые и неосязаемые волны, необоняемые флюиды. Вскоре речь ее стала не речью, а музыкой, точнее, музыкальным фоном. Из памяти генералов начала всплывать вся информация, все, что они знали о Наполеоне. Они вспоминали былое против воли, но воли у них не было, они были подавлены и послушны - четверо сильных мужчин, смятые маленькой смуглянкой. Впрочем, и Настя не понимала, что она делает. Она не была источником этих волн. Она лишь усиливала их и преобразовывала. Волны шли издалека, из сводчатого подвала, где, откинувшись к стене, застыла, бормоча под нос непонятные фразы, ведунья Марфа.
Но все, что вспоминали генералы, складывалось в образ. Образ Наполеона. И этот образ, все более и более живой, но уже отличный, разумеется, от оригинала, постепенно перетекал в тело бывшего маркитанта Палабретти. Палабретти как личность - умирал. Он терял память, переставал связывать свои факты биографии в единую цепь, запутывался в чужом, медленно угасал. Вместе с тем в нем быстро оживал и формировался, укреплялся дух Наполеона…
Когда все, что могло сделать Палабретти Наполеоном, было вытянуто из мозгов четырех генералов и лейб-медика, все они на несколько минут потеряли память, ничего не видели и не слышали.
То же самое произошло с находившимся за стеной мамелюком. Это оцепенение прошло быстро. Глаза открылись, уши обрели слух, носы учуяли запах гари, но в памяти всех четырех генералов, лейб-медика и мамелюка уже не было ничего, что сохраняло бы устойчивые образы событий и бесед прошлой ночи и прошедшего утра. Они не помнили даже о Насте и Крошке.
Обе женщины в сопровождении гвардейцев давно покинули Кремль. Гвардейцы вывели их за ворота и, откозыряв, вернулись.
ВОЛЬНОМУ - ВОЛЯ, СПАСЕННОМУ - РАЙ
Открыл Клещ глаза. Ни Агап, ни Игнаха-Никодим уж не чаяли, что увидят это. Даже Надежда сомневалась, одна только Марфа упорно тянула его с того света. И вытянула, хотя, быть может, и ненадолго.
- У-ух! - простонал Клещ. - Неужто не отмучился?
- Болит? - спросила Марфа. Она была бледна как смерть, глаза ввалились, седины прибавилось в космах, выбившихся из-под платка.
- Аж гудет! - пробормотал Клещ. - И жар бьет…
- Испытание тебе… - сказал Игнаха. - Не блазнило в беспамятстве?
- Не видел, - ответил Клещ. - Помираю я, Марфа, ай нет? Сказывай правду.
- Я не бог, - глухо ответила ведунья. - На все его воля.
- Исповедаться бы тебе да собороваться, - сказал иеромонах. - Легче будет.
- По мне, так венчаться лучше, - сказал Клещ. - Марфа, пойдешь за меня?
- Пойду, - сказала Марфа без улыбки, - не жалей только потом. На вечную жизнь обручишься. Там, - она глянула куда-то вверх, - все вечно. Уж не гульнешь…
- Свят, свят! - закрестился отец Никодим. - Да грех тебе, Марфа! Душу на муку отдашь!
- Ты бы о своей думал, отче. В себя обратись да повенчай нас.
- Да ведь тут не храм. А во храм вы не дойдете. Ты-то, чую я, совсем плоха, дочь моя…
- Силу потратила, Настю и французку от нехристей отбивая. Помочь уж никому более не в силах. Под конец ведовство передала да чуть-чуть оставила, чтоб с Клещом уйти, а не порознь.
- Кому ведовство-то отдала? - спросил Никодим.
- Насте. Если на злое ее потянет - все потеряет, а коли по-доброму делать будет - в силу войдет.
В это время с печи послышался шорох и полусонная польская ругань.
- Константин Андреич проснулись, - ухмыльнулся Клещ и зашелся кашлем. Видать, достала его холодная купель.
- Пшекленты москали… - простонал Констанцы. - Холерски хлопы!
- Не ярись, - Марфа, не оборачиваясь, произнесла эту фразу так, что колокольный звон зазвучал в ушах у всех. - Ты уж не враг нам, а господь наш, Иисус, завещал нам и врагов наших любить.
Кость перестал ругаться. Он завороженно поглядел с печи на людей, медленно слез, не отрывая взора от Марфы, и, кутаясь в овчину, подошел…
- На колени стань, - прозвенел голос Марфы, - ибо сказано в Писании: "Чти отца своего…" Отец перед тобой.
Такое и в страшном сне не смог бы себе представить ясновельможный пан Констанцы Ржевусский: он - на коленях перед каким-то грязным казаком! Но сила, повелевавшая им, была крепче, чем панский гонор.
- Молись о спасении души его многогрешной, - велела Марфа, - и латинская молитва дойдет.
Констанцы зашевелил губами. Марфа тем временем усадила Клеща, полубеспамятного и безвольного, на лавку, привалила спиной к стене. Затем села рядом с Клещом, взяла его холодную как лед руку и спросила:
- Отец Никодим, ты добро ли все требы знаешь?
- Стыдно и спрашивать тебе, - глухо сказал Никодим.
- А знаешь ли чин, бываемый на разлучение души от тела, внегда человек долго страждет?
- Ведом сей чин…
- Твори же его от слов: "Господи, услышь молитву мою…" Не ранее. И при начале скажи лишь трижды: "Благословен Бог наш!", а более, что по чину положено, - не говори.
- Можно ли так? - усомнился иеромонах.
- Слушай меня. Коли весь чин сотворишь, оттуда - не выйдешь. И не забудь закончить словами: "Помилуй мя, Боже". А далее, как увидишь себя во храме, твори последование венчания для второбрачных…
- Помилуй, матушка, да ведь диакон потребен, кольца, утварь иная…
- Твори. Будет там все. Как общую чашу дашь нам, так сразу и говори: "Аминь!" Но венцов обратно не бери! И "Исайе, ликуй…" не произноси. Иначе останешься до срока там, куда нам Господь место определил. Тебе же иное предречено.
- Свят, свят, свят! - перекрестился Игнаха. - Да не стану я такого творить! Против Бога это.
- Станешь! - Никодима словно ледяная вода сковала.
Надежда, прижимавшая к себе лупоглазого Евгения, со страхом взирала на бледных и отрешенных от всего земного Клеща и Марфу. Она и верила, и не верила в то, что должно было произойти…
- Благословен Бог наш! - возгласил, крестясь, Никодим и повторил еще дважды. Лицо его тоже побледнело.
- Господи, услыши молитву мою, внуши моление мое во истине твоей. И не вниди в суд с рабом твоим, яко не оправдится пред тобою всяк живый. Яко погна враг душу мою, смирил есть в землю живот мой: посадил мя есть в темных, яко мертвыя века. И уны во мне дух мой, во мне смятется сердце мое. Помянух дни древния: поучихся во всех делех твоих, в творениих руку твоею поучахся. Воздех к тебе руце мои, душа моя яко земля безводная тебе. Скоро услыши мя, господи, исчезе дух мой: не отврати лица твоего от мене, и уподоблюся низходящим в ров. Слышану сотвори мне заутра милость твою, яко на тя уповах: скажи мне, господи, путь, воньже пойду, яко к тебе взях душу мою. Изми мя от враг моих, господи, к тебе прибегох. Научи мя творити волю твою, яко ты еси Бог мой: дух твой благий наставит мя на землю праву. Имене твоего ради, Господи, живиши мя, правдою твоею изведеши от печали душу мою. И милостью твоею потребиши враги моя, и погубиши вся стужающия души моей: яко аз раб твой есмь.
Никодим произнес:
- Помилуй мя, Боже… - И тут же упал без чувств на пол. Во всяком случае, так почудилось Надежде. Маленькому Евгению это показалось смешным. Он прищурился и загыгыкал.
Кость стоял все в той же позе на коленях и бормотал латинские молитвы. Надежде показалось, что он сошел с ума. Вжавшись в угол и прильнув к ребенку, она держала у бедра заряженный пистолет…
Благостно и смиренно заговорил отец Никодим: