- Я встречаюсь с ним через пару часов, - сказал я. - У него в клубе.
- Наверное, вы давно не виделись?
- Относительно, - кивнул я и посмотрел на часы. - Примерно двадцать два часа.
- Где же?
- В "Паддингтоне". Не вечером, а днем. Когда я выходил из отеля, он как раз направлялся туда.
- Что он там делает?
- Этого он не сказал, потому что мы не разговаривали. Но думаю, совершал прелюбодеяние.
- Это что, такой отель, да, Берн?
- Отель, где совершают прелюбодеяния? А ты знаешь другие отели?
- В смысле - там полно проституток? Мне казалось, у него не такая репутация.
- Ты права, - согласился я, - но для прелюбодеяния не нужны проститутки. Для этого нужен лишь партнер, с которым не состоишь в браке.
- И у него такой был?
- Точнее, была, и она шла с ним под ручку. Я посмотрел на нее - и на нее стоило посмотреть. Но на меня, думаю, она не посмотрела либо не обратила внимания. Потому что она меня не узнала.
- Кто-то из твоих знакомых?
- Нет.
- О-о. А то мне подумалось…
- Что тебе подумалось?
- Что ты хотел сказать, будто это была Элис Котрелл.
- Нет.
- Значит, ты ее не знал. Но тогда с чего ты взял, что она тебя узнает?
- Не тогда, - пояснил я. - Позже.
- Позже?
- Когда я встретился с ней в коридоре шестого этажа. Видит бог, я отлично ее запомнил, хотя она в тот момент и была одета как паддингтонский медвежонок. А потом, в вестибюле, и она меня вспомнила. "Это он", - пропела она, милая крошка.
- Это ее ты видел с Марти?
- Ее самую, - кивнул я, - и, признаться, восхищен вкусом этого человека. Ее зовут Айзис Готье, и она живет в этом отеле.
- И она навела на тебя копов, а Марти вытащил тебя из камеры.
- Угу.
- А какое все это имеет отношение к письмам?
- Не знаю.
- Или к убийству? Есть тут какая-то связь?
- Хороший вопрос.
- Берн, это совершенно не похоже на пастрами.
- Я тоже так думаю.
- И просто не понимаю, как с этим может сочетаться крем-сода. Она вообще ни с чем не сочетается.
- Ты совершенно права.
- Берн, так что произошло прошлой ночью?
- Хотел бы я знать, - вздохнул я, - потому что я был там и меня загребли, так что лучше бы мне знать, что случилось.
Я пересказал ей все еще раз - от самого моего прибытия в отель "Паддингтон" прошлым вечером до того момента, как я покинул его в наручниках и под сольную арию Рэя, спевшего для меня "предупреждение Миранды".
- Мама всегда говорила, что нужно носить чистое нижнее белье, - продолжил я. - На тот случай, если меня собьет машина.
- Моя говорила то же самое, Берн, хотя никогда не объясняла зачем. Я просто решила, что это одно из правил, которым следуют приличные люди. Впрочем, какая разница? Если тебя собьет машина, разве твое нижнее белье не испачкается вместе со всем остальным?
- Я как-то об этом не думал, - признался я. - Но я следую ее совету и каждое утро надеваю чистое белье и за все эти годы ни разу не попал под машину.
- Какое расточительство.
- На самом-то деле ей стоило бы сказать, что чистое белье нужно носить на случай, если тебя будет обыскивать полиция.
- Потому что это гораздо более вероятно, чем угодить под "тойоту"?
- Ну, для меня уж наверняка. Конечно, очень неловко, если на тебе при обыске обнаружат грязные трусы. Впрочем, в чистых тоже чувствуешь себя неловко.
- Воображаю.
- Но если попадешь под машину, то рискуешь оказаться без сознания.
- Или даже мертвым.
- В любом случае ты даже не узнаешь, что нижнее белье у тебя грязное. А если и будешь в сознании - тебя это будет волновать? Мне лично найдется о чем подумать помимо того, что на мне грязные трусы.
- Ты испытывал неловкость прошлой ночью?
- Когда меня обыскивали? Надо сказать, было бы гораздо хуже, если бы они что-нибудь нашли. Я не о грязных трусах.
- Это хорошо, - кивнула она, - потому что мы и так слишком много о них говорим, и я бы предпочла больше не касаться этой темы. Так они ничего не нашли, Берн?
- Абсолютно! Они не обнаружили мои инструменты, иначе мне много бы чего предъявили. И не обнаружили писем Гулливера Фэйрберна к своему агенту, что естественно, поскольку я тоже их не обнаружил. А еще они не обнаружили…
Дверь магазина отворилась.
- …что случилось с Метсом вчера вечером, - невинным тоном продолжал я. - Этот юный левша, которого вызвали из Сарасоты, собирался начать вчера вечером, но я так и не узнал, удалось ему или нет.
Кэролайн посмотрела на меня как на человека, внезапно потерявшего рассудок или, как минимум, его существенную часть. Потом обернулась на дверь и все поняла.
Глава 9
Это был Рэй Киршман, в темно-синем костюме, при галстуке в красно-синюю полоску и, скорее всего, в чистом нижнем белье, которое, я надеялся, сидит на нем лучше, чем костюм. Он посмотрел на меня, покачал головой, посмотрел на Кэролайн, снова покачал головой, после чего подошел и облокотился на мой прилавок.
- Узнал, что тебя выпустили, - заговорил он. - Извини, что вообще пришлось тебя задержать. Но у меня не было выхода.
- Конечно, - ответил я. - Понимаю.
- Без обид, Берн?
- Без обид, Рэй.
- Рад слышать. Берн, должен сказать, ты уже несколько староват, чтобы шнырять по отелям. Это занятие для молодежи, а ты уже давно не мальчик. Ты уже на пороге солидного возраста.
- Если и на пороге, то не спешу через него переступать. А если мне не откроют, то взламывать замок я не стану.
- Впервые в жизни, - заметил Рэй. - Ты был в комнате той старушки прошлой ночью?
- Что тебя навело на эту мысль?
- Ничего, - коварно усмехнулся он.
- Ничего?
- Совершенно ничего, Берн. Ни инструментов взломщика, ни пачки бабла, ни коллекции монет, ни драгоценностей. Что там говорит наш друг-англичанин насчет собаки, которая не лает?
А действительно, что? Я обдумал эту фразу и предположил, что англичанин, который имеется в виду, - это Шерлок Холмс, а собака, которая имеется в виду, отнюдь не знаменитая собака Баскервилей (распространенная ошибка), а собака из рассказа "Серебряный", которая молчит как басенджи. Но в данный момент единственным англичанином, о котором я мог думать, был Редмонд О'Ханлон, а он, насколько я понимал, гораздо больше интересовался ягуарами, скорпионами и кусачими мухами, не говоря уж о нашей подруге рыбке-зубочистке. Какое ему дело до собак?
- Не знаю, Рэй, - признался я. - Что он говорит насчет собаки?
- Она кусается, Берн. Так же, как твоя история про номер, снятый для свиданий с девушкой. Такой человек, как ты, мог выбросить большие деньги за гостиничный номер по одной-единственной причине - чтобы совершить крупную кражу. Ты там собирался кое-что стырить.
- Допустим…
- Берн…
- Кэролайн, - сказал Рэй, - тебя разве не учили не перебивать?
- Меня очень старались научить, - ответила она, - но я плохо обучаюсь. Берн, вчера ночью он уже зачитывал тебе права? Следи за тем, что говоришь, потому что это может быть использовано против тебя. Он может поклясться в суде, что ты это сказал.
- Поклясться я могу в любом случае, - резонно заметил Рэй, - и неважно, что там скажет Берн. Человеку, который, давая свидетельские показания, не в состоянии истолковать дело в свою пользу, в полиции делать нечего. Но речь не о суде, Берн. Речь о том, как нам с тобой благополучно выбраться из этой истории. Ну так что, мне продолжать или пойти прогуляться?
- У меня есть выбор?
Он уставился на Кэролайн, а я допил последний глоток крем-соды.
- Продолжай, - решил я.
- Ты был в этом отеле, - констатировал Рэй. - И привели тебя туда не амурные дела. И ты был на шестом этаже, потому что именно там ты наткнулся на Алиготе.
- Алиготе?
- Уже запамятовал? Черная девушка, та самая, которая завопила, когда ты пытался проскользнуть через вестибюль.
- Айзис Готье.
- Я и говорю - Алиготе.
- Я встретил ее в коридоре, но мне показалось, что мы расстались вполне мирно.
- Скажем, ты произвел на нее впечатление, Берн. Она направилась прямиком к дежурному и сообщила, чтобы он кончал мазать гуталином свою шевелюру и быстренько набирал девять-один-один, потому что в здании находится подозрительный тип.
- Не понимаю, с чего она взяла, что я подозрительный, - возразил я. - Я-то ничего не подозревал.
- Конечно, ты был спокоен, как огурец в бочке с рассолом. Кстати, об огурцах. Ты этот будешь доедать?
Я отрицательно покачал головой. Он забрал его у меня с тарелки и схрумкал в два счета.
- Спасибо. Итак, Берн, ты услышал про эту дамочку Ландау и ее письма. Отправился взглянуть на них, но нарвался на труп.
- Хочешь сказать, что это не я ее убил?
- Разумеется, Берн. Ты не убийца. Ты - вор, причем один из лучших, но, когда речь идет о насилии, ты просто второй Махатма Ганди.
- Ты прав, - кивнул я.
- Итак, Ландау. Она мертва. Ты выходишь из номера и закрываешь за собой дверь на замок. Это твой стиль.
- Я аккуратен от природы, - согласился я, - но…
- Дай договорить. Ты проник внутрь, обнаружил мертвую женщину и вышел обратно. И тут наткнулся на живую.
- Айзис Готье.
- Да, эту черную, - кивнул он, - с французской фамилией. Она уходила. Почему бы тебе не войти вместе с ней в лифт и не смыться с места преступления? Таким образом, к тому моменту, как парни в синем появились в вестибюле гостиницы, ты мог бы уже оказаться дома, в своей постели.
- Рэй, не сомневаюсь, что ты знаешь ответ.
- Конечно, - кивнул он. - Собака.
- Какая собака?
- Которая молчит. Мы обыскали тебя, Берн. Обыскали с ног до головы и перевернули вверх дном твой номер на четвертом этаже. И знаешь, что мы обнаружили?
- Ну, носки, трусы, - предположил я, - и плюшевого медвежонка, если только один из Лучших Граждан Нью-Йорка не прибрал его к рукам.
- У тебя странное мнение о полиции, Берн. Никто не украл твоего плюшевого мишку, который, кстати сказать, не твой, а собственность отеля. Мы обнаружили, что у тебя ничего нет, даже твоих обычных отмычек.
- Ну и что?
- Где они?
- Можешь меня обыскать.
- Мы уже обыскивали, помнишь?
- Очень живо.
- Ты не оставил их дома, - продолжал Рэй, - иначе как бы ты вскрыл номер Ландау и, уходя, закрыл его за собой? А еще твои любимые карточки "Америкен Экспресс". Ты же без них из дому не выходишь. Но ты понимал, что рискуешь подвергнуться обыску, поэтому куда-то их выбросил.
- А если бы мы знали, где они, - подхватил я, - мы могли бы использовать их, чтобы проникнуть в Пентагон и выкрасть государственные тайны.
- Если бы знали, где они, - повторил он, - мы бы могли найти не только воровские инструменты. Мы могли бы заодно найти письма. Только не спрашивай, что за письма, Берн. Ты знаешь об этом из утренних газет, если не знал с самого начала. Письма того самого знаменитого писателя, о котором я слыхом не слыхивал и не пойму, что он за знаменитость? Это же не парень, который постоянно мелькает в ток-шоу. Откуда мне знать?
- А ты бы попробовал почитать его книги.
- Я уж лучше почитаю Уэмбо или Эда Макбейна. Эти парни знают, в чем смысл жизни, не то что какой-то псих, который пишет письма на лиловой бумаге. Эти письма пропали, Берн. Мы обыскали ее номер, как ты догадываешься. Все-таки это место преступления. Писем нет.
- И воровских инструментов.
- Об этом я и говорю.
- И никакой собаки, - добавил я. - Рэй, ты уже говорил, что я не убивал ее. Помнишь?
- Как вчера.
- Но ведь ее убили, да? Или она умерла от естественных причин?
- Кто-то дал ей по голове, - сообщил Рэй, - а потом воткнул нож в грудь, что, естественно, и стало причиной смерти. Убийца унес нож с собой. Я мог бы допустить, что он оставил его, а ты подобрал и спрятал там же, где инструменты и письма, но зачем ему оставлять нож, а тебе подбирать? Это не имеет смысла.
- Здесь вообще мало смысла. Мне казалось, ее застрелили.
- Почему тебе так показалось?
Потому что я чувствовал запах пороха.
- Не знаю, - осторожно ответил я. - Наверное, где-то услышал.
- Ты неправильно услышал. Но даже если ее застрелили, застрелил ее не ты, поскольку вчера ночью мы сделали тебе парафиновый тест и ты прошел его с блеском. - Он потянул себя за нижнюю губу. - Конечно, ты мог быть в перчатках. Помнишь, ты постоянно пользовался резиновыми перчатками с вырезанными ладонями для вентиляции? Еще один твой фирменный знак, вроде как запирать дверь конюшни, украв лошадь.
- Я знаю Берни, - подала голос Кэролайн, - и поверь мне на слово, Рэй, он не воровал лошадей.
- Те резиновые перчатки, - продолжал он, испепелив Кэролайн взглядом, - не помогли бы тебе пройти парафиновый тест, потому что на ладонях остались бы частицы пороха. Но сейчас ты пользуешься одноразовыми перчатками из пленки. - Тут у него на губах промелькнула улыбка. - Только сегодня ночью ты вообще не пользовался перчатками, Берн. Я прав?
- С чего ты взял?
- Ты оставил след.
Каким образом? Я отчетливо помню, как натянул перчатки прежде, чем накинуть цепочку, закрываясь в номере Антеи Ландау. И уже в перчатках вытер ручку двери и косяк, к которым мог прикоснуться. Перчатки оставались у меня на руках вплоть до того момента, как я покинул номер. Снял я их уже на пожарной лестнице, на целый этаж ниже места преступления.
- Ты не хочешь спросить, где именно, Берн?
- Хочу, но подозреваю, что ты и сам скажешь.
- На одном из конвертов.
- О-о, - протянул я и нахмурил брови. - На одном из каких конвертов?
- Да, - кивнул он. - Я так и знал.
- Что знал?
- Что ты даже не заметил, как их оставил. Два лиловых конверта, оба адресованы Антее Ландау. Кстати, что это за имя такое - Антея?
- Женское имя, - сообщила Кэролайн.
- Да, и Кэролайн - тоже, но что это доказывает? Это были те самые конверты, Берн, в которых пришли письма, и мы присыпали их все, чтобы снять отпечатки, впрочем, как и все остальное на месте преступления, и один был просто весь захватан пальцами. Кое-какие отпечатки смазаны, большая часть - ее собственные, но один оказался четким, как нарисованный. Догадываешься, кому он принадлежит?
- Что-то подсказывает, что мне.
- Ты не позаботился стереть его, - заявил Рэй, - потому что собирался унести с собой - вместе со всеми остальными. Полагаю, ты его обронил. Не переживай, Берн. Это связывает тебя с местом преступления, но я уже знаю, что ты там был, так что какая разница?
- Как скажешь.
- У тебя была пачка писем. Должно быть, они лежали в конверте или папке. Какой она была толщины? Дюйм или больше? Два дюйма? Алиготе не сказала, что ты что-то держал, стало быть, в руках у тебя ничего не было, зато рубашка была полной.
- Моя рубашка?
- Рискну предположить, что письма ты спрятал под рубашкой. Таким образом ты мог обмануть Алиготе, но опытный наблюдатель обратил бы на это внимание, поэтому тебе пришлось куда-то спрятать все свои вещи, прежде чем появиться в вестибюле, ведь ты уже знал, что в гостинице труп, и подозревал, что можешь быть замечен.
- Опытным наблюдателем.
- Или тем, кто случайно признает в тебе неукротимого вора, какой ты и есть.
- Неисправимого.
- Ты сам это сказал. Но ты не прятал вещи у себя в номере, Берн, и ты не выходил с ними из отеля, а значит…
- Ты ведь не поверишь, что у меня их вообще не было…
- Ни за что, Берн!
- … значит, я должен был спрятать их где-то в гостинице.
- Угу. Я бы предположил, что в другом номере, и, будь я молодым и горячим, стал бы обыскивать все номера, передвигать мебель и поднимать ковры.
- Но ты старше и умнее.
- Ты правильно меня понял, Берн. Зачем поднимать волну, если у нас с тобой есть шанс извлечь из этого кое-какую выгоду? Только скажи, куда ты их запрятал, и я пойду заберу, а там видно будет.
- Что видно будет?
- Как на них заработать. Разумеется, это дело непростое. Я слышал, никто не представляет, сколько могут стоить эти письма. И они мало что будут стоить, если не продать их публично. Можно украсть редкую книгу, или ценную монету, или картину - всегда найдется какой-нибудь чокнутый коллекционер, который отвалит тебе за нее сполна и спрячет туда, где ее никто не увидит. Но главные покупатели таких писем, как письма этого вашего Гулливера, - университетские библиотеки. А они не будут платить большие деньги за то, чем никогда не смогут похвастаться.
- Им нужна публичность.
- Как старику с молодой подружкой. Половина удовольствия - показать ее своим приятелям, тем более что это - почти все, на что он способен. Следовательно, при такой сделке ты вынужден отваливать большие бабки страховой компании.
- Но в таком случае…
- Только они не застрахованы. Ландау не оформила страховой полис на свои старые письма, а страховка "Сотбис" на них не распространяется, потому что они туда так и не поступили. Ландау не может их выкупить, потому что ее самой уже нет в живых, и, если не существует какого-то нового завещания, о котором никто не знает, ее собственность переходит Авторской гильдии в качестве вспомоществования тем, кто на него претендует, а я полагаю, что таких там в наши дни большинство.
- Да уж, таково наше общество, Рэй. Мы недостаточно ценим искусство.
- Да-да, нам всем должно быть стыдно. Но суть не в этом. Берн, кто-нибудь пожелает назначить вознаграждение или появится еще какая-нибудь возможность по-тихому срубить бабла. Мы поделимся.
- Пятьдесят на пятьдесят, - сказал я.
- Единственный способ избежать обид, Берни. Половину тебе и половину мне. Точно, как в аптеке.
- Пожалуй, это справедливо.
- Еще бы. Ну что, по рукам?
- По рукам, - согласился я. - Но письмами я займусь сам.
- Каким образом? Твои портреты во всех газетах, Берн. Тебе не пройти мимо дежурного администратора. Давай я заберу. Я же могу войти туда как к себе домой.
- Одолжи мне твою бляху, - сказал я, - и я сделаю то же самое.
- Очень смешно.
- Письма в надежном месте, - продолжал я. - Никто их не потревожит. Я доберусь до них сразу же, как только будет возможность, но спешить ни к чему. А тебе, Рэй, не достать их, даже если будешь знать, где они находятся.
- Не пойму тебя, Берн.
- Рэй, я могу рассказать тебе все, что знаю про эти письма, но ты все равно не найдешь их. Поверь мне.
- Ладно, - кивнул он. - У тебя так же ловко получается прятать вещи, как и находить их. Остается надеяться, что ты не спрятал их где-нибудь в номере Ландау.
- Как бы мне это удалось? Вы небось перерыли там все сверху донизу.
- Конечно, - согласился Рэй. - И твой номер тоже. Включая медведя.
- Медведя? Паддингтонского мишку?
- У тебя в номере, на каминной полке.
- И ты решил, что он может скрывать двухдюймовой толщины папку с письмами? Интересно, где? Может, под красной курточкой?
- Не письма, - покачал он головой. - Он мог скрывать воровские инструменты или даже маленький пистолет.