- Это его подпись, - заявил Моффет. - Я узнаю ее повсюду.
- Я тоже, - подтвердил Эддингтон. - Я должен… мне довольно часто доводилось ее видеть. Не могу поклясться, но и шрифт очень похож на его портативную машинку "Ройял", которой он пользовался в те годы. Маленькое "е" забито, и "г" чуть-чуть выступает над строкой.
- Берни обратно, - сказал я, и Марти отдал мне листок.
- Это подлинное письмо, - заявил Моффет, - и я надеюсь, что и все остальные находятся в надежном месте. Давайте же приступим к делу. Сколько вы хотите?
- Вы все объяснили, чего хотите вы, - сказал я. - Теперь вы решили поинтересоваться, чего хочу я.
- Итак?
- Но я вижу, никого не интересует, чего хотел бы Гулливер Фэйрберн.
- Его здесь нет, - отрезал Моффет, - стало быть, спросить его мы не можем. Ближе к делу.
- В любом случае, - заявил Харкнесс, - он не является заинтересованной стороной.
- Неужели? А мне кажется, он как раз самая заинтересованная сторона. Он - автор писем.
- Но они перестали быть его собственностью, как только он опустил их в почтовый ящик. За ним сохраняется авторское право, но сами письма - законная собственность адресата.
- Я знаю.
- И следовательно, что он хочет и чего не хочет - не имеет значения.
- Не для меня, - уточнил я. - Я влез в это дело не ради денег. Поверьте мне, есть гораздо более легкие способы разжиться деньгами. Мне хотелось сделать нечто приятное человеку, написавшему книгу, которая изменила мою жизнь.
- Ближе к делу!
- Хорошо, - сказал я.
Я уже придвинулся ближе к камину. Посмотрел на Элвиса, который смотрел на меня. Понимаю, как глупо это звучит, но у меня возникло чувство, что Король одобряет то, что я собирался сделать.
Я сунул руку за каминный экран и бросил письмо в огонь.
- Вот, - сказал я. - Элис, ты говорила, что сожгла письма. Будем считать, что ты так и сделала. И будем считать, что это было единственным, которое уцелело. Теперь оно присоединится к остальным.
Они отреагировали не сразу, но когда зашевелились, то мгновенно оттеснили меня от камина и отшвырнули экран. Письмо, которое они только что изучали, у них на глазах вспыхнуло ярким пламенем.
Это было приятное зрелище - листок лиловой бумаги, полыхающий над выгоревшими поленьями и мерцающими угольками. И пока они смотрели на него, то увидели и другие клочки лиловой бумаги, обгоревшие останки всех прочих писем, которые превратились в пепел за то время, пока мы выясняли, кто убил их законного владельца.
- Мой бог, - выдохнул Виктор Харкнесс.
- Невосполнимая утрата! - воскликнул Моффет. - Уникальный экспонат, и теперь он пропал навсегда. Вы - чертов сукин сын.
- Вы только что ограбили будущие поколения исследователей, - заявил Лестер Эддингтон. - Надеюсь, вы счастливы.
- Вы нарушили закон, - пришел в себя Виктор Харкнесс. - Мы ведь можем предъявить вам иск за покушение на наследство Ландау. Преступное нанесение ущерба, немотивированное уничтожение собственности…
- Законы существуют для того, чтобы их нарушать, - парировал я, - и вам будет сложно доказать свои обвинения. Да и был ли у меня выбор? Был ли выбор у всех вас?
Айзис спросила, о чем это я.
- Мы же все одержимы, не так ли? Элис одержима своей книгой, Эддингтон одержим своими штудиями. Моффет - своей коллекцией. Харкнесс - своей работой. А вспомните Эрику Дерби. Она была одержима местью. Подумайте, к чему это привело.
- А ты, Берн?
Я посмотрел на Кэролайн, потом по очереди на всех остальных.
- Возможно, я преступник, - заявил я, - но это не делает меня негодяем. Это звучит банально, но я был одержим идеей совершить доброе дело.
Молчание было ответом на последнюю фразу, глубокое, всеобъемлющее молчание, и оно продлилось до тех пор, пока я не взял кочергу и не стал перемешивать уголья. Клочки лиловой бумаги, которые избежали полного уничтожения, смешались с тлеющими углями и мгновенно вспыхнули. Кто-то испустил тяжкий вздох. Клочки были слишком малы, чтобы их стоило спасать, но тем не менее их полное уничтожение всех потрясло.
- Вот и все, - заявил я. - Вечер окончен. Только если вы не желаете пообщаться подольше. Карл, мы не можем позвонить вниз и попросить принести выпивку?
Карл отрицательно покачал головой.
- Ну, значит, все, - повторил я. - Благодарю всех за участие. Можете быть свободны.
Три мудрых человека, Харкнесс, Моффет и Эддингтон, ушли вместе; несколько минут назад они были противниками, но теперь их на некоторое время объединило чувство ненависти ко мне. Карл Пилсбери постоял несколько минут, пытаясь придумать какой-то способ сохранить работу. Если он ее потеряет, заявил он, как он будет оплачивать жилье? Айзис посоветовала ему попытаться найти другую работу и начать жизнь сначала.
- И оставь волосы седыми, - добавила она. - Это будет исключительно изысканно.
- Ты правда так думаешь?
- Другого мнения и быть не может. Ты привлекательный мужчина, а с сединой станешь просто неотразим.
Думаю, он ей поверил. В конце концов, он был актером. Он заметно повеселел, попрощался со всеми и вышел из комнаты.
Элис пошла следом, задержавшись лишь для того, чтобы сообщить, что я, вне всякого сомнения, сукин сын, но она восхищена моей верностью своим идеалам.
- Таким образом, ты принципиальный сукин сын, - подытожила она. - И кто знает, может, тебе найдется местечко в моих мемуарах.
Она исчезла, послав всем салют, а я достал из кармана брюк шкатулку с драгоценностями и открыл крышку. Айзис взяла ожерелье, надела его на шею и застегнула замочек. Потом достала из сумочки пудреницу, посмотрелась в зеркальце и спросила Кэролайн, как она выглядит.
- Прекрасно, - сказала Кэролайн.
- Но сомневаюсь, что я смогу носить его с чистым сердцем. Две женщины убиты хоть и не из-за самого ожерелья, но все это как-то связано. Вы меня понимаете?
- Думаю, да, - кивнула Кэролайн.
- Итак, - сказала Айзис, снимая ожерелье и кладя его обратно в шкатулку. Я закрыл крышку, она взяла коробочку и передала ее Марти. - Надеюсь, Синтия Консидайн будет довольна.
- Она никогда не будет выглядеть так мило, как ты, - ответил Марти. - С рубинами или без, моя дорогая.
- Очень приятно, - сказала Айзис выжидательно.
Он не заставил ее ждать долго. Открыл шкатулку, лично осмотрел украшения - и кто может винить его за это после всего, что уже пропало в этот вечер? Потом положил шкатулку в карман, а из другого вынул толстый конверт и вручил его Айзис.
- Двадцать? - спросила она.
- Двадцать пять, - ответил Марти. - Я убедил Джона расщедриться.
- И это очень приятно, - сказала она и поцеловала его в щеку, после чего взяла конверт и опустила его в сумочку. - Считается, что бриллианты - лучшие друзья девушек, и, допускаю, то же самое можно сказать про рубины, но в неспокойной жизни актрисы все они уступают наличным. Приходится быть практичной, не так ли?
- Безусловно.
- Но ты не практичен, Берни. Ты вор, стало быть, у тебя есть темная сторона, но у этой темной стороны есть своя светлая изнанка, не так ли? Я это почувствовала, когда узнала, что ты взял медвежонка к себе в номер. Вор с плюшевым мишкой!
- Что ж, - сказал я.
- А затем ты отказался от небольшого состояния, чтобы оказать любезность человеку, которого никогда в жизни не видел. Ты украл мои рубины, а потом вернул их мне и не заработал на этом ни цента, верно?
- Я не очень хороший бизнесмен, - признался я. - У меня в книжном магазине тоже не все гладко.
- Думаю, у тебя все отлично, - с чувством возразила она. - Ты замечательный парень, Берни Роденбарр. Просто замечательный.
И она пожала мне руку, задержав ее в своей чуть дольше, чем можно было ожидать.
Глава 24
Спустя несколько дней я сидел в своем магазине и кидал бумажные шарики - белые, а не лиловые - Раффлсу. Ему это занятие явно наскучило, но он продолжал исполнять свою роль - из чувства долга. Потом дверь открылась и вошла Элис Котрелл.
- Они действительно у тебя? - без обиняков спросила она. - Или это уловка, чтобы заманить меня?
- Ни в коем случае, - отозвался я. - Но уж если зашла речь об уловках, предлагаю показать деньги.
- Сначала покажи, что у тебя, Берни.
Я покачал головой:
- Карл не взял деньги вперед, и видишь, что из этого вышло? Я хочу всего лишь те же две тысячи, которые ты обещала ему, и, пока не получу их, ты ничего не увидишь.
- Что ж, видимо, я это заслужила, - вздохнула она и извлекла из сумочки стопку банкнот. Это были сотенные, и их было двадцать. Я знаю, потому что пересчитал.
Я нашел им местечко в своем бумажнике и достал из-под стола конверт из плотной бумаги. Он не был похож на тот, что побывал в сумочке Карен Кассенмайер, в гардеробе 303-го номера отеля "Паддингтон" и в собственной квартире Элис в Ист-Сайде. Я открыл его и извлек стопку листов, похожих на те, что находились в подлинном конверте. Впрочем, бумага была белой, как шарики, которые я кидал Раффлсу.
Она схватила стопку и быстро перелистала.
- Здесь и последнее письмо, которое ты сжег, - сказала она. - "С глубоким возмущением Гулли". Прекрасно. Можно сказать, Гулли Фэйрберн очень много времени провел в глубоком возмущении. Берни, даже не знаю, как благодарить тебя.
- Ты мне заплатила.
- Ты очень многое пережил за две тысячи долларов. Знаешь, это не все, что я обещала Карлу.
- Знаю.
- А ты правда узнал мой голос, когда прятался там, за занавеской? Я говорила очень тихо и вообще-то произнесла пару слов, не больше.
- То, что я узнал, не имело к словам никакого отношения.
- Знаешь, ты мог бы снова услышать эти звуки.
- Неужели?
- Если найдешь правильный подход.
- Я тебе позвоню, - пообещал я.
- У тебя есть мой телефон?
- Можно и так сказать.
Примерно через час дверь отворилась снова, и на сей раз на пороге появился застенчивый человек в твидовом пиджаке и клетчатой рубашке. Это был Лестер Эддингтон, и я не стал спрашивать у него деньги вперед. Я вручил ему конверт, очень похожий на тот, что передал Элис Котрелл, и он с извиняющейся улыбкой извлек содержимое и внимательно просмотрел.
- Лишняя предосторожность не помешает, - заявил он. - Я ведь видел только одно письмо, и оно было вполне подлинным, но… - Он хмурил брови, кивал, бормотал что-то себе под нос и наконец поднял голову. - Это золотая жила, - произнес он, делая круглые глаза. - Если бы они исчезли, это была бы истинная трагедия.
- Поэтому я сначала сделал копии.
- И слава богу! - воскликнул он горячо. - Не следовало бы мне так говорить, но я очень рад, что оригиналы исчезли. Значит, я могу не волноваться о том, что кто-то сумеет воспользоваться ими раньше меня.
- Но вы не воспользуетесь ими, пока жив Фэйрберн.
- Само собой! Я не опубликую ни слова до тех пор, пока он может возразить. Или подать иск.
На этот раз он пересчитывал деньги, и их было немного больше - пятидесятидолларовые и стодолларовые купюры на общую сумму в три тысячи долларов. Я подумал, какого труда ему стоило заработать все эти деньги, и даже подумал, не стоит ли их ему вернуть. Но я поступил так, как всегда поступаю с подобными мыслями. Безжалостно их подавил.
- В книге я обязательно выражу вам признательность, - пообещал он. - Но не буду уточнять, какого рода помощь вы мне оказали.
- Да, - кивнул я. - Лишняя предосторожность не помешает.
Виктор Харкнесс появился в костюме при галстуке и с очень элегантным кейсом в руке. Смотрелся он на тысячу баксов, но, насколько я понял, это была такая же показуха, какую мне пытался всучить для продажи тот сенегалец. В наши дни ни в чем нельзя быть уверенным.
У меня был посетитель - пожилой господин с серебристой бородкой и в берете, поэтому я повел Харкнесса в заднюю комнату, где взял из секретера конверт из плотной бумаги размером девять на двенадцать. Он сел, открыл конверт и извлек несколько листков лиловой бумаги.
- Великолепно, - произнес он.
- Одного не хватает, - заметил я. - Того, что мне пришлось сжечь, чтобы убедить остальных, что они все уничтожены.
- Там, где о бочче и капучино?
- И о глубоком возмущении. Все остальное - здесь.
- Фирма выражает вам глубокую признательность, - сказал он. - И я лично. Наши комиссионные - лишь малая часть этой признательности. Мы уже объявили, что собираемся выставить эти письма на торги, и мы выглядели бы глупо, если бы не смогли этого сделать.
- Вам бы этого не хотелось.
- Разумеется. Но, кроме того, это стало бы невосполнимой потерей для истории литературы и весьма ощутимой - в долларах и центах - утратой для благотворительных фондов, которые являются наследниками Антеи Ландау. Мне только жаль, что они не узнают, сколь многим они обязаны некоему букинисту.
- Легко откажусь от этой чести, - заметил я.
- И возьмете наличными? - Он открыл портфель и достал конверт. - Пять тысяч долларов, как договаривались. Надеюсь, вы удовлетворены.
После полудня я заглянул в продуктовую лавку, купил ланч и отправился в салон красоты "Пудель", а в начале второго я вышел оттуда и повернул налево, вместо того чтобы пойти направо. На углу Бродвея я еще раз повернул налево и через два квартала вошел в кафе. Хильярд Моффет ждал меня в одной из дальних кабинок. Я сел напротив него и выложил на стол - сюрприз! - большой конверт из плотной бумаги.
Он уже поел, а я заказал лишь чашечку кофе. Пока я ждал, когда кофе остынет, он внимательно изучал содержимое конверта. Он воспользовался карманной лупой и не спешил, а когда завершил свое исследование, выпрямился в кресле с сияющим лицом. Черт побери, он же был коллекционером, и прямо перед ним лежало нечто достойное его коллекции. Этого было достаточно, чтобы он просто светился от счастья.
- Когда вы сожгли то письмо, - заговорил Моффет, - у меня просто сердце оборвалось. А когда вы отодвинул экран и показали все остальные письма, письма, которые превращались в пепел, пока вы устанавливали, как одна жалкая женщина убивала двух других не менее жалких женщин, мне показалось, я умру от разрыва сердца.
- Я понимал, что причиняю вам немалые страдания, - сказал я, - но не предполагал, сколь сильные.
- Но вы все-таки не сожгли их.
- Я должен был сделать вид, - пояснил я, - иначе мне никак не удалось бы передать их вам. "Сотбис" имеет законное право, и Виктор Харкнесс отнюдь не собирался ложиться на спину и урчать от радости, потому что вы пообещали пощекотать ему брюшко. Но теперь, когда он убедился, что письма пропали…
- И я не стану его разубеждать, - поклялся Моффет. - Про них никто не узнает, ни один ученый до них не доберется. Я буду наслаждаться ими лично.
- Ваше право, - кивнул я и подался вперед. Понизив голос, я сообщил: - До меня дошел слух, что "Сотбис" собирается выставить на торги какие-то письма якобы от Фэйрберна к Ландау.
- Эти письма? - выпучил он глаза.
- Вряд ли. Такое же количество, плюс-минус несколько штук, но содержание иное. Тоже на лиловой бумаге и выглядят они подлинными, но…
- Хотите сказать, что у них - фальшивки, Роденбарр?
- А как же иначе? Не могу сказать, что именно я слышал и где, но возможно, это очень качественные фальшивки. Полагаю, вам будет интересно взглянуть на них, когда их выставят.
- Безусловно.
- Может, вы даже захотите их приобрести, - продолжил я. - Даже если вы уверены, что это фальшивки, и если цена вас устроит. Потому что…
- Потому что тогда будет документально подтверждено, что я владею перепиской Фэйрберна и Ландау, и я смогу выставлять все, что хочу, когда и где захочу. Хорошая мысль, Роденбарр. Поистине удачная мысль. Я заплатил вам большие деньги, но, должен сказать, вы их заслужили.
- Кстати, об этом…
Он кивнул и начал поочередно запускать руки в карманы, извлекая конверты.
- Так-так-так, - проговорил Рэй Киршман. - Если бы у меня болели глаза, ты стал бы для них лучшим лекарством, Берн. Рад тебя видеть.
- Взаимно, Рэй.
- Ну, как успехи? Встречался с теми людьми?
- Да.
- И провернул небольшое дельце?
- И это тоже.
- О чем я жалею, - продолжал он, - так это что не удалось увидеть их лица, когда они наблюдали, как превращаются в дым их воздушные замки. Что ты на меня так смотришь, Берн?
- Воздушные замки всегда превращаются в дым. Впрочем, не обращай внимания. Это действительно надо было видеть.
- Ты показал им письмо на лиловой бумаге, сжег его, они увидели, что ты сжег целую пачку таких писем, и что им оставалось думать? Но ты всего лишь купил стопку лиловой бумаги, а потом спалил ее вместе с одним настоящим письмом, чтобы это выглядело убедительно.
- Похоже, сработало, - заметил я.
- А потом продал их, - заключил Рэй. - И мы партнеры, не так ли?
- Разумеется, - кивнул я и передал ему конверт. - Как в аптеке.
В шесть часов Генри помог мне занести стол. Я повесил на окно табличку "ЗАКРЫТО" и запер дверь. Мы перешли в заднюю комнату и сели за стол. Я вздохнул, подумав о том, какой долгий и суетный был день и как хорошо было бы выпить прямо сейчас. И Генри - я буду продолжать звать его так, если не возражаете, - Генри извлек из нагрудного кармана пиджака серебристую фляжку. Я нашел пару сравнительно чистых бокалов, и он от души плеснул в каждый.
Я выпил залпом, но от повторения отказался.
- Дело сделано, - сказал я. - Признаться, все вышло удачно.
- Благодаря вам, Берни.
- Нет, благодаря вам, - возразил я. - Напечатать полсотни фальшивых писем, подписать их, потом начать заново, напечатать еще полсотни совершенно других писем и подписать их…
- Я получил удовольствие.
- Тем не менее это большая работа.
- В этом тоже было свое удовольствие. Непростое дело, согласен. Но гораздо легче, чем писать роман. Ни сюжета, ни последовательности, никаких требований, кроме того, чтобы эти письма выглядели как мои, а что может быть легче?
- Полагаю.
- А самое большое удовольствие я получил, представляя, как эта кошмарная Элис заплатит деньги за копии писем, которые способны лишь испортить ей репутацию. "Дорогая Антея, не представляю, будет ли конец моим мукам из-за этой маленькой зануды и позерки Элис Котрелл, о которой вы, вероятно, слышали в связи с разгромной критикой публикации в "Нью-Йоркере". Удивительным образом ей удается совмещать раннее физическое развитие и умственную отсталость, оставаясь при этом несносной прилипалой. Она такая жалкая, что рука не поднимется ее обидеть, но при этом без конца канючит с такой противной физиономией, что хочется ее придушить". Посмотрим, как она использует это в своих вонючих мемуарах.
- Я проследил, чтобы оно попало в ту пачку, с которой снимал копии.
- Спасибо.
- И вы не против, чтобы у всей этой публики появились ваши письма? У Эддингтона, у Моффета? И у тех, кто купит комплект для "Сотбис"?
Он отрицательно покачал головой:
- Пусть подавятся. Они не будут стоять у меня над душой и читать мои мысли. Они окажутся в плену некоего художественного вымысла, который я сочинил специально для того, чтобы одурачить их. Даже не подозревая об этом, они будут читать некий эпистолярный роман.
- Похоже, вы действительно получили от этого удовольствие.