Грянула из глубины ресторана музыка, празднично захлопало откупориваемое шампанское, зашумел и закружился ресторанный зал, зазвенели хрустальные фужеры, загомонили хмельные голоса… Время как бы очнулось от спячки, стряхнуло с себя дремоту, двинулось, понеслось вкачь, и скоро зарозовели впалые щеки мистера Эвирона, расслабилось напряженное лицо Урвачева, растрепались редкие волосы на повлажневшем лбу Вениамина Аркадьевича, а журналисты, позабыв, что они уже пили на брудершафт в буфете гостиницы "Центральная", снова повторили церемонию и публично троекратно расцеловались…
- Эх, женщин не хватает! - вырвалось у Голикова, глаза которого давно уже рыскали по залу. - Недосмотр, Вениамин Аркадьевич…
Вениамин Аркадьевич поглядел на американца, хотел что-то сказать, но тут заметил, что глаза гостя изумленно округлились, и, проследив за направлением его взгляда, увидел Колдунов дивное великолепное явление, выступающее из дымного ресторанного пространства…
- А вот и сестрица моя, Ксения, - произнес в наступившей тишине Урвачев, поднимаясь со стула.
Но как-то неловко он поднимался, видимо, сказывался непривычный для него алкоголь, и как бы в доказательство того, что привычку к трезвости нарушать ему никак не следовало, он покачнулся, не устояв на ногах, схватился рукой за край скатерти и стал валиться на спину…
Посыпалась с утянутой скатерти наполненная закусками посуда, зазвякали тарелки, рассыпались в мелкие осколки хрустальные фужеры, раскатились по залу персики, яблоки, груши, остро шибануло запахом разлитого коньяка.
Опрокинув стул, Урвачев упал, ударившись затылком о мраморный пол.
Оцепенев, собутыльники смотрели на его странно недвижное тело. В ресторане установилась обморочная тишина, которую разрушил громкий вскрик Ксении. И перегнувшись через стол, Колдунов заметил, как на белой рубашке Урвачева, на правой стороне груди быстро расползается алое пятно.
"Погуляли"! - молнией пронеслось в мозгу у Колдунова, и перед тем, как инстинкт самосохранения кинул его тело на пол, он мельком взглянул на успевшего уже залечь американца и показалось ему, что тот понимающе ему кивнул.
ПРОЗОРОВ
Рано утром из пригородной электрички на платформу станции "Суходрев" Калужского отделения московской железной дороги вместе с тремя десятками других пассажиров, в основном местных жителей, а также нескольких дачников, плотно увешанных рюкзаками и сумками, вышли двое, облик и манеры которых выдавали в них чужаков. Первым на платформу ступил невысокий мужчина крепкого телосложения, одетый в добротный серый костюм и в светлый плащ нараспашку. В одной руке он держал дорогой кейс с цифровыми замками и объемистый дорожный баул, другую руку протянул в тамбур и помог сойти своей спутнице - жест довольно редкий в данной местности, вызвавший у обитателей поселка несколько снисходительных ухмылок. Электричка свистнула и, стремительно набирая ход, унеслась прочь. Толпа старожилов и дачников сбилась в тесную кучу и, погромыхивая колесиками тележек по бетонным плитам, бодро пошагала в противоположную сторону, и через минуту наши путники остались совершенно одни.
Мужчина неторопливо застегнул плащ на все пуговицы, поднял воротник, накинул на плечо лямки баула, взял в руку кейс и повернулся к своей спутнице. Молодая женщина зябко передернула плечами и растерянно огляделась. Было сыро и довольно прохладно, густой туман стелился вдоль откоса железной дороги и в его мерцающей глубине неясные громады кустов показались ей на миг стадом пасущихся допотопных животных. И точно для того, чтобы она утвердилась в этом своем впечатлении, откуда-то издалека сипло протрубил невидимый поезд.
- Боже, какая глухомань, - сказала она, инстинктивно прижимаясь плечом к плечу мужчины и крепко схватившись за его локоть.
- Это тебе из-за тумана так кажется, - объяснил он. - А вообще место довольно обжитое. Отсюда до участков три километра, от силы… Сорок минут и мы на месте. Вперед, Ада!
- Прозоров, тебе не кажется, что мы совершаем ошибку? Друга твоего нет, а тут мы являемся…Соседи на этих дачах люди внимательные, все примечают.
- Во-первых, Ада, я несколько раз был там и меня знают… Во-вторых, мы так напетляли, что никому и в голову не придет связать происшествие в каком-то там поезде "Черногорск-Москва" с нашим появлением в этой, как ты говоришь, глухомани, в совершенно неожиданной стороне… И потом, народ туда приезжает в основном на выходные… В любом случае, нам следует отдышаться и передохнуть в укромном месте.
- Ну, ладно, Прозоров, - вздохнула Ада. - Тебе видней… Душ-то хоть там есть?
- Натопим, - бодро сказал Прозоров.
Они спустились с платформы, на четвереньках пролезли под неподвижной громадой стоящего товарного поезда, выбрались на узкую тропинку и пошагали к смутно белеющей впереди проселочной дороге.
- А вдруг ты меня зарезать ведешь? - серьезным тоном сказала Ада. - И никаких там дач нет, а есть одно глубокое болото. Подельников ведь всегда топят в глубоких болотах…
- С чего это ты взяла, что подельников в болоте топят?
- В какой-то книжке читала. Сперва режут или душат в укромном месте, а потом - в трясину. А в трясине этой - пиявки, жуки всякие, тритоны, бр-р… Холодно, сыро, неприятно. Не бросай меня в болото, Прозоров…
- Договорились, - сказал Прозоров. - Но и ты меня не отрави грибами.
Минут десять они шли молча, и только когда, выйдя на дорогу, перешли через мост и оставили за спиной неширокую речку, Ада снова заговорила:
- Как странно, Прозоров… Всегда мечтала поменять жизнь, стать свободной и богатой… И вот в один день жизнь моя поменялась. Отчего же мне так грустно и неспокойно?
- Я когда в первый раз убил человека, у меня тоже с нервами что-то странное творилось… - откликнулся он.
- Да нет же! - Перебила Ада. - Об этой скотине я и не думаю… Тем более, это была необходимая самооборона…
- Ну, не совсем самооборона, - усмехнулся Прозоров. - Но, с другой стороны, хорошего человека спасла… Главное, чтобы достойный мотив присутствовал, веская причина… А у нас с тобой, Ада, мотивы очень веские. И теперь самое главное - постараться поменьше размышлять об этике и морали, ибо такие размышления - вещь чрезвычайно неприятная и чреватая. Ничто так не парализует волю к действию, как долгие беседы с собственной совестью.
- У женщин, Прозоров, совести нет, - сказала Ада.
- Вот как? - Прозоров косо взглянул на нее и замолчал.
Студил щеку легкий ветерок, дорога тянулась меж желтеющих полей, остатки утреннего тумана уползали к дальним опушкам.
- Вон там дорога поворачивает к дачам, - указывая на открывшийся впереди лес, сообщил Прозоров. - Но мы, пожалуй, срежем. Широкие пути ведут к погибели, а потому пойдем путем узким и тесным… Здесь где-то есть тропинка через поле…
- Священное Писание читаешь на ночь? - сворачивая вслед за ним на обочину, спросила Ада с иронией.
- Выборочно. Причем, исключительно в познавательных целях, - отчего-то смутившись и застеснявшись, поспешил оправдаться Прозоров.
Дачный поселок выглядел необитаемым, немногочисленное постоянное население его - московские пенсионеры и их внуки, по-видимому, еще мирно спали. Лениво тявкнула собака. Остановившись у некрашеного забора, Прозоров просунул руку в щель, отпер калитку.
Весь двор был усыпан золотой березовой листвой. Небольшой летний домик тусклыми окнами глядел на них из глубины участка. Снова дунул легкий ветерок, и облетающие листья с тихим шорохом заскользила меж ветвей.
- Постой, - вдруг сказала Ада, внимательно поглядев на Прозорова, и протянула руку к его лицу.
Он замер, подался вперед и почему-то закрыл глаза.
- Вот, глупый, - рассмеялась она, легко коснувшись пальцами его виска. - У тебя листок застрял в волосах… А он уже невесть что вообразил.
- Ничего я не вообразил, - хрипло сказал Прозоров.
- Вообразил и немедленно поменял свои планы. Решил сначала меня изнасиловать, а потом уже задушить и утопить в болоте… Да ты просто маньяк, Прозоров! С виду такой благопристойный, воспитанный…
- Ада, у тебя довольно оригинальный и разнообразный провокаторский дар! - Прозоров, нагнувшись, шарил рукой под крыльцом. - То глухонемой прикинешься, то мыслишки мне разные подбрасываешь… Пожалей старика…
Он выпрямился и рассеянным взглядом оглядел строение, пытаясь определить то место, куда хозяин мог запрятать ключи.
- Ты не старик, Прозоров, - покачала головой Ада. - Далеко не старик… И уж поверь мне, но настоящая твоя жизнь только начинается…
- Ада, я не люблю, когда женщина выступает в роли доморощенной прорицательницы, - перебил он. - Это удел женщин ограниченных. Ты же… ты же…
- И что я же?
- Ты… другая. Не знаю, как это поточнее выразить…
- Я тебе помогу. Загадочная, неповторимая, влекущая, прекрасная, единственная…
- Все верно, - тихо произнес Прозоров. - Все именно так…
Связка ключей обнаружилась внутри железного ящика с газовыми баллонами, стоявшего у стены дома.
Ада и Прозоров вошли на террасу, в грустную нежилую пустоту.
- Наконец-то… Боже мой, как же я устала, - присаживаясь на край деревянной самодельной кровати, произнесла она. - Устала и замерзла.
- Ты пока посиди и отдохни, - сказал Прозоров. - А я мигом…
Он вышел во двор, осмотрелся. Ага, вот в том сарайчике, кажется, была нагревательная установка с душем.
Через считанные минуты Прозоров разжег печурку, плотно набил ее березовыми поленьями, приоткрыл поддувало. Внутри весело загудело пламя, отсветы его заплясали на полу.
Прозоров сидел рядом на низенькой табуретке, приложив ладони к покатым бокам печки. Им овладела какая-то светлая рассеянная задумчивость, будто он вышел за пределы реальности и, казалось, само время обтекает его со всех сторон, а его жизнь остановилась и застыла в полной и покойной неподвижности.
Он заставил себя отринуть это блаженное, томное оцепенение, столь нейсвойственное ему, подбросил еще несколько поленьев, затем, открыв кран, подставил ладонь под теплую струйку воды. После вернулся в дом.
Ада, накрывшись коротким хозяйским полушубком, уже глубоко спала, по-детски посапывая и подтянув колени к животу. Не найдя ничего подходящего, чтобы укрыть ее, Прозоров поднялся на второй этаж, снял со стены большую медвежью шкуру и, стараясь не стучать каблуками, медленно спустился по крутой лестнице. Убрал полушубок и накрыл Аду тяжелой и теплой шкурой. Затем осторожно снял с ее ног сырые ботинки, присел на край постели и бережно заключил в ладони ее маленькие озябшие ступни. Он был совершенно один, звенящая тишина обступала его со всех сторон, он слышал только глухой шорох собственной крови, пульсирующей в затылке. На какое-то недолгое мгновение он расслабился и, утратив над собой контроль, впустил в свое сердце внезапно возникший тихий позыв жалости и нежности к этой слабой, обиженной, одинокой, и, в сущности, беззащитной женщине. А когда опомнился и попытался взять себя в руки, было уже поздно - эта всеобъемлющая нежность и жалость уже переполняли все его существо…
- Прозоров, - не открывая глаз, сонно сказала Ада. - Не бросай меня, Прозоров…
Прозоров улыбался в полусне, чувствуя, как широкий поток закатного солнечного света падает из окна на его лицо, прозрачно и жарко проникает сквозь сомкнутые веки, и в этом горячем расплавленном мареве медленно всплывают и опадают на радужной оболочке глаз волшебные ворсинки…
- Прозоров, не притворяйся, - Ада тихо провела ладонью по его щеке. - Я же вижу, ты давно не спишь. У тебя веки дрожат…
Иван Васильевич открыл глаза. Никакого закатного солнца не было и в помине. Тусклые сумерки наполняли холодную комнату.
- Вот какой ты негодяй, Прозоров, - положив голову на его плечо, укоризненно проговорила Ада. - Воспользовался минутной слабостью беззащитной женщины. Наивной девочки, можно сказать…
- Ну, насчет наивной девочки я бы мог поспорить… - откликнулся Прозоров, чувствуя в себе спокойную и уверенную силу. - Признаться, более искушенной и распутной любовницы я в жизни не встречал.
- Не смущай меня, Прозоров. Можно подумать, что до сих пор ты спал исключительно с добропорядочными домохозяйками. Или с завучами средней школы…
- Может быть, и так, - неопределенно сказал Прозоров.
- А такую, как я, встретил в первый раз в жизни…
- Ты на удивление точно формулируешь мои мысли и чувства.
- Ты не против, если мы когда-нибудь встретимся еще разок?
- Когда же?
- Да вот хотя бы сейчас! - Рука ее соскользнула с его плеча, простучала острыми ноготками по груди…
Через полчаса Прозоров хлопотал у печки, щепал лучину небольшим топориком, искал бумагу на растопку. Ада, высоко подбив подушку и укрывшись до подбородка медвежьей шкурой, наблюдала за ним из своего угла.
- У меня странное и легкое чувство, - сказал Прозоров, взглянув на нее. - Мне кажется, я сейчас взлечу к потолку, точно воздушный шарик… Тэ-эк… Где же, где же, где же у него газеты? - Он обвел взглядом комнату и вдруг, усмехнувшись, шагнул к стоящему под столиком кейсу, открыл его, вспорол уголком топорика целлофановую обертку. Затем, вытащив пачку долларов, небрежно распечатал ее, извлек стодолларовую купюру. Чиркнул спичкой, поджигая ее с уголка и - сунул в печурку.
Затрещала сухая лучина.
Он понимал, что, поступая так, выглядит фатовато, но какая-то хмельная дудочка поигрывала в нем, понуждала совершать глупости.
- Пошло, - прокомментировала из своего угла Ада. - До чего же пошло, Прозоров! С какой стороны ни глянь, ужасающе пошло! Но знал бы ты, милый мой, как это здорово и хорошо!.. Я никогда не забуду этот дом. Давай купим его у твоего приятеля и пусть здесь будет музей… А когда ты действительно состаришься, будешь его смотрителем. Злым таким, ворчливым дедом в валенках…
- А где же будешь ты? - подбрасывая в огонь дрова, не оборачиваясь, спросил Иван Васильевич.
- А я к тому времени буду далеко-далеко… - тихо и мечтательно, как показалось Прозорову, сказала она. - Страшно далеко. Но я и оттуда буду за тобой следить…
- Перестань, Ада, - возясь с дровами, поморщился Прозоров, чувствуя, как сердцем его овладевает смутное беспокойство. - Слова - опасная вещь, не накликай… В конце концов, мы вместе можем отправиться в твое далеко, а в смотрители кого-нибудь другого наймем, из местных…
- Прозоров, а ты ведь совсем мальчишка! Честное слово. Вот я гляжу отсюда на тебя…
- Не говори глупостей, Ада, - прервал ее он, захлопывая дверцу печки и поднимаясь с корточек. - Я на двадцать лет старше тебя…
- Мне тысяча лет, Прозоров, - сказала Ада. - Женщине всегда тысяча лет…
- Что с тобой, Ада? - встревожился он, вглядываясь в ее лицо. - Отчего ты плачешь? Все будет нормально, Ада, я тебе обещаю…
- Хорошо, - сказала она неестественно бодрым тоном. - Все будет нормально, ты прав. Я проголодалась. И давай, наконец, пересчитаем эти деньги…
- И считать нечего. Там шестьсот тысяч, - сказал Иван Васильевич. - Ровно шестьдесят пачек.
- Пятьсот девяносто девять девятьсот. Сотню ты уже извел.
- Ну да… Часть возьмем на текущие расходы, а остальное припрячем здесь.
- Где же мы их припрячем?
- В нужнике, разумеется. Где же еще прятать деньги на даче?
- Вот так, да? Ну а дальше что?
- А дальше переночуем здесь. Рано утром электричкой в Москву. Снимем на месяц квартиру у моей бывшей жены, возобновим кое-какие прежние связи и будем без суеты и спешки искать Ферапонта.
- А как же мы снимем квартиру у твоей жены? Она же ревновать будет…
- А мы ее отправим в оплачиваемый отпуск. Выкупим ей горящую путевку на Канарские, положим, острова. А что? Она согласится. Билет в оба конца, щедрые командировочные в качестве компенсации за погубленную ее молодость, и - прощай, милый друг…
УРВАЧЕВ
Сразу же после получасовой операции по извлечению пули из правого плеча Сергея Урвачева, успешно проведенной бригадой лучших хирургов военного госпиталя города Черногорска, раненого мафиозо на всякий случай на всю ночь поместили в отделении реанимации.
На следующее утро дежурный врач обследовал его, измерил температуру, и - вздохнул с облегчением: кажется, опасность, нависшая над персоналом, миновала. Пациент был переведен в отдельную палату, к дверям которой от реанимационной молча переместились и четверо угрюмых охранников, в наброшенных на плечи одинаковых кожаных курток белых халатах.
По аллеям госпитального двора, а также вдоль бетонного забора по двое и по трое прогуливались такие же мрачные человекоподобные существа, внимательно наблюдая за окнами госпиталя, за пропускным пунктом, за всеми въезжающими и выезжающими машинами, чутко реагируя на всякое движение и на всякий шум, доносящийся извне, из-за забора.
Сестра раненого бандита, просидевшая в коридоре до самого окончания операции, уехала ночью домой, но утром вернулась обратно.
- Ну что, Сережка? - участливо спросила она, присаживаясь на край постели и косясь на капельницу. - Как ты?
- Все хорошо, Ксюша, - хрипло отозвался Урвачев. - Дня через три обещают выписать. Какие у тебя новости? Что в "Скоксе"? Как Колдунов?
- Колдунов просил не афишировать его участие в этом деле… Ну, в смысле, что он тоже был там…
- Это понятно…
- Во-вторых, Джордж отправляется в Москву, от греха подальше… Между прочим, на самолете…
Урвачев криво усмехнулся. Облизнув сухие губы, произнес:
- Колдунов с ним все обговорил. Насчет счета в банке… Служебный паспорт МИД и визу мне сделают, полечу в Штаты, как советник мэра, справочку подготовят… Но главное, сначала туда отправить тебя… А тут - закавыка! Видишь, какая лажа в дело включилась…
- Почему закавыка? Джордж обещал мне помочь с визой, - уверенно произнесла Ксения. - У него в посольстве какой-то знакомый - говорит, то ли работали когда-то вместе, то ли учились… Взял мой паспорт и фотографии, сказал, что анкету заполнит сам. Так что, вероятно, через недельку поеду в Москву, а оттуда - в Нью-Йорк. Он сказал, что без меня не улетит, такие дела.
- Когда это вы снюхаться-то успели? - неприязненно спросил Урвачев.
- Да вчера, как отсюда уехали, всю ночь в баре сидели, переживали… Домой меня проводил…
- Вот как…
- Ну… А чего?
- Ты разговор наш помнишь, глаз с него не спускай, - тяжело поглядев на сестру, сказал Урвачев. - Перед отъездом еще раз сюда забеги, может, мне еще какие мысли толковые в голову придут. Я тут с нашими юристами завтра проконсультируюсь… Есть всякие вопросы. И запомни: Джордж - Джорджем, Америка - Америкой, а цель у тебя одна: брак. Замужество то есть. Так что строго с ним, с козлом этим…
- Да понятно! - отмахнулась она. - Сереж, ну а ты-то… Кто стрелял?
- Еще не знаю, но есть кое-какие догадки. Вот, полюбуйся на сувенир… - Урвачев свободной рукой пошарил в тумбочке и показал Ксении желтую пулю. - Стрелял из-за кустов, гаденыш, через стекло. Винтовку нашли с разбитым прикладом и - никаких следов. Но я догадываюсь, кто заказчик… Что в "Скоксе"?
- Там проблемы, - тихо сказала Ксения, а затем, оглянувшись на дверь, склонилась к самому лицу брата, зашептав: - Хромой до Москвы не доехал, пропал вместе с грузом.