- А как же администраторша в "Парадизе"? - ехидно перебила Ада.
- Анатомия и физиология, - нашелся Иван Васильевич.
- Ясно, Прозоров… Старый, похотливый лис.
- Старый, Ада… - непритворно вздохнул Прозоров. - Такой груз на мне… Давай, выпьем за это. Знаешь, за что? "Я не буду больше молодым…" Вот за что…
Заревела музыка, взвыл саксофон, взвизгнула скрипка.
В дальнем углу ресторана за большим столом пили стоя.
"Братва из Калуги", - без труда догадался Иван Васильевич.
- Мне нужно кое-кого помянуть, - наливая себе еще одну рюмку, сказал он. - Не чокаясь…
Ада что-то говорила ему в ответ немыми губами, пытаясь преодолеть музыку.
- Не важно, - сказал Прозоров и выпил.
Невесть откуда взявшийся официант проворно расставлял новые блюда.
- Я ведь люблю тебя, Ада, - вслух признавался Прозоров, зная, что слова его пропадают втуне, что никто его не услышит. - Ну и пусть, - продолжал он, чувствуя, как сладко трепыхнулось в груди сердце и как внезапно повлажнели глаза. - И не надо слышать. Но, честное слово, никак не ожидал от себя…
Ада молча и серьезно глядела на него. Прозорову вдруг показалось, что она все слышит, и он немного устыдился своей сентиментальной расслабленности.
"А и пусть!.. - подумал он. - Надо же когда-нибудь отпустить тормоза и пожить по полной своей воле…"
Еще дрожал в табачном мареве последний аккорд прозвучавшей песни, а он уже поднимался со стула. Отметив с некоторым удивлением, что его слегка пошатывает, Прозоров невольно подобрался и старательным твердым шагом направился к эстраде.
- Песня, - сказал он, обращаясь к лысому барабанщику. - Сколько стоит песня?
- Хорошая песня стоит дорого, - пожевав губами, сказал лысый, с видимой привычностью оценивая платежеспособность клиента, возраст, вкусы и процент алкоголя в крови. - Стольник.
- Ага, - Прозоров вытащил сто долларов. - Ага…
– "Не жалею…"? - спросил лысый.
- Именно, друг! "…не зову, не плачу…" Именно!
- Как объявить?
- Без объявления, - решительно мотнул головойПрозоров. - Мы же не из Баку… Я свой.
Иван Васильевич шел к столу, а за его спиной приблатненный тенор уже и жалел, и звал, и плакал…
Прозоров молча сел за стол, оперся подбородком о кулаки и пригорюнился…
Ада с любопытством и с легким недоумением поглядывала на него.
- Как-то скоро кончилась песня, - сказал Иван Васильевич. - Не успел толком вчувствоваться. Если ты не против, я еще раз поставлю пластинку.
- Давай, - пригубив бокал, кивнула Ада.
Сцена повторилась вновь, но и на этот раз Прозоров не успел "восчувствовать" как следует…
- Давай! - озорно блеснув глазами, опять разрешила Ада.
Прозоров отправился к барабанщику.
- Лимит исчерпан, - сказал лысый. - Может, другое что? А то публика нервничает…
- Трудно найти равноценное. - Прозоров задумался. - Ладно… "Черный ворон" давай…
- Слишком драматично, - возразил лысый. - Публика будет нервничать…
- Отряхаю прах, - объявил Прозоров и вернулся на место.
- Ну что? - спросила его Ада.
- Лимит исчерпан, - горестно сказал Иван Васильевич. - Не любо мне здесь… Уходим…
Он как-то внезапно протрезвел, но знал, что данное просветление - ненадолго.
Ада молча поднялась и пошла вслед за Прозоровым. Наперерез им бросился шустрый официант с пустым подносом.
- Возьми, друг, - сказал Прозоров, кинув на поднос несколько купюр. - Там на столе еще…
- Премного благодарен…
- То-то же, - хмыкнул Иван Васильевич и поспешил за уходящей Адой.
Догуливали в народном ресторане Казанского вокзала. За песню здесь брали гораздо дешевле, а тенор, к удивлению Прозорова был все тот же.
- Вот что, брат, - сказал Прозоров точно такому же лысому барабанщику, когда песню исполнили уже трижды кряду. - Надо двенадцать раз. Пять раз уже повторяли, осталось - семь… Давай, брат, оптом…
- На опт скидок нет. Цена розничная…
- Черт с тобой, пой…
- Сокращенный вариант. Иначе публика будет волноваться…
- Давай сокращенный, - махнул рукой Иван Васильевич.
С небольшими паузами "Я не буду больше молодым" было исполнено еще семь раз подряд. Последний вариант был сокращен до двух куплетов…
- Ах ты, горюшко мое! - говорил растроганный Прозоров. - До чего же славно иногда напиться… Что ни говори, а не дураки были русские купцы, когда куролесили в ресторанах… Зеркала били… Давай, Ада, рассобачим вон то зеркало…
Но Ада, крепко взяв его под локоть, повела его к выходу.
- Слушаю и повинуюсь, - покорно кивал Прозоров, натыкаясь на колонны. - Слушаю и повинуюсь…
Наутро Иван Васильевич был тих и безмолвен. Долго стоял под холодным душем, с омерзением вспоминая свои вчерашние медовые слезы и дешевые кабацкие выходки. Растерся жестким полотенцем, пригладил сырые волосы, обильно оросил себя одеколоном.
- Доброе утро, - хмуро произнес он, входя на кухню и стараясь не встречаться взглядом с Адой. - М-да… Погуляли вчера… Несколько…
- Привет, - отозвалась Ада. - Не переживай, Прозоров. Все было замечательно.
Прозоров присел на стул, взял чашку с чаем.
- Хороший день, - нейтрально сказал он, выглядывая в окно. - Солнышко… Может, в парк сходить, развеяться?..
- А поехали кататься на пароходе, - предложила Ада. - Я когда-то давным-давно каталась по Москве-реке… И тоже была осень, и был солнечный день…
- Не знаю, - засомневался Прозоров.
- Пива с собой возьмем, - подзадоривала Ада.
- Поедем, - согласился Иван Васильевич. - Но только не пива. Пиво - напиток плебеев…
Ада всплеснула руками и радостно захохотала:
- Прозоров, ты уж не обижайся, давно хотела тебе сказать… Только не оскорбляйся, но, откровенно говоря, ты до чрезвычайности похож именно на древнеримского плебея!
У Симонова монастыря они сели на речной теплоход и поплыли в сторону Киевского вокзала.
- Римский плебей хотел бы угостить патрицианку красным вином, - усаживаясь за столик на верхней палубе, сказал Прозоров и извлек из портфеля бутылку. Добавил, как бы извиняясь: - Все-таки полтора часа плавания…
Все это время он с недоумением прислушивался к себе, пытался проанализировать свои чувства и - не узнавал себя. Вряд ли нынешние его настроения были связаны со вчерашней гульбой и утренним похмельем, все началось далеко не вчера… В нем исподволь происходили неожиданные для него перемены, словно некий панцирь и крепкая стена, которыми был он огражден от мира и которые он так тщательно и упорно возводил всю свою жизнь, внезапно дали незаметные трещины, впоследствии стремительно расширившиеся, побежавшие извилистыми ответвлениями, и вот уже спасительные ограды начинают осыпаться сухим песком, рушиться, обваливаться. Зазияли безнадежные и невосстановимые проломы, загуляли в душе его непрошеные сквозняки. Не без удивления Прозоров обнаружил в душе своей что-то до сих пор неведомое, лишнее, мешающее жить просто и четко, сеявшее сомнения в правильности жизненного пути своего и отчуждающее от мира. То, что считал он своей неизменной природной сущностью, оказалось на поверку всего лишь имитацией, цепью выработанных привычек, камуфляжным прикрытием, за которым расстилалась бездна, и дыхание этой бездны пугало его.
До недавних пор он являл собой прочную и жесткую систему, органически встроенную в систему иную - военно-государственную, но, как известно, самая главная опасность для всех жестких систем и конструкций - ослабление хотя бы одного маленького элемента… Так произошло со всей страной, со всеми ее базисами и надстройками, когда попытались чуточку ослабить несколько узлов, открутить пару-тройку гаек… И шум от падения гигантской страны был велик и ужасен… Хотя на поверку оказалось, что рухнули всего лишь картонные декорации…
Прозоров, словно очнувшись, недоуменно повел глазами по сторонам. Ярко светило солнце, в прозрачном синем небе неподвижно стояли белые облака. От реки тянуло стылым осенним холодком, московские рощи и скверы осыпались сухим грустным золотом… Конечно, и раньше испытывал Прозоров, как и всякий живой человек, грустное чувство в дни ранней осени, но никогда еще чувство это не было настолько пронзительно-прощальным.
Они сидели друг напротив друга на верхней открытой палубе под тентом; Ада зябко куталась в легкий плащик, только что купленный ими в подвернувшемся на пути модном салоне. Молчала, отстраненно глядя то на воду, то на проплывающий мимо гранитный берег.
"Да, - думал Иван Васильевич с какой-то болезненной, обрывающей сердце отрадой, - конечно, плебей… И никогда она не сможет полюбить меня. Все это утешительные сказки…"
- Прозоров, - глухо сказала вдруг Ада, по-прежнему глядя на берег. - Я ведь не шутила с тобой. Я действительно должна умереть…
- Все умрем, - отозвался Прозоров. - Не поддавайся минутному настроению…
- Во мне говорит вовсе не настроение, - ровным голосом продолжала Ада. - Существует многократно проверенный диагноз. Официальное врачебное заключение…
- Ты это серьезно? - не поверил Иван Васильевич.
- Разве похоже, что я шучу? Да ты не опасайся, это не заразно… Но постарайся не очень ко мне привыкать. Хотя, честно говоря, мне было бы приятно знать, что кто-то по-настоящему переживает и убивается по данному поводу.
Прозоров не находил никаких слов, тупо оглядывая проплывающие мимо окрестности. Мелькнула неподалеку семиэтажная гостиница "Парадиз", вызвав какие-то путанные ассоциации; Иван Васильевич рассеянно взглянул на нее и тотчас отвернулся. Признания Ады оглушили его, сбили с толку и никак не хотели укладываться в растревоженном, сознании.
- Странно, - продолжала она все тем же ровным глухим голосом. - Придет еще одна осень, как всегда… Вот так-то, милый мой… И, честное слово, мне как-то уже не до этого дурацкого, маленького, злобного и жалкого Ферапонта… Лично мне, понимаешь… А я вынуждена заниматься такими мелкими и глупыми делишками. А с другой стороны, его надо уничтожить просто ради того, чтобы он никому больше не мог причинить зла. Только и всего…
- Ты так обо всем этом говоришь…
- Как? Спокойно? Первое время, Прозоров, мне хотелось на стену лезть. Как же это так? Почему я? Разве я всех виновней? А потом узнала, что со всеми, кого это коснется, происходит практически одинаково: сперва истерика, отчаяние до судорог, злоба на весь мир, а потом - какая-то успокоенность и отрешенность. И только чувствуешь ее притяжение, от которого нельзя отгородиться ни на минуту. Оно сквозь любые стены проходит, притяжение это… И ты все дальше и дальше от мира…
Теплоход пришвартовался к причалу. Десятка два новых пассажиров с гоготом поднялись на верхнюю палубу.
Прозоров, чувствуя, как внезапно пересохло у него в горле, налил себе полный стакан вина и залпом его выпил.
- Ерунда, - сказал он неуверенным голосом. - Не может такого быть, чтобы никакой надежды…
За соседним столиком новоприбывшие раскладывали закуски, доставали пластмассовые стаканчики, раскупоривали водку, галдели, смеялись…
- Как хорошо, - сказала Ада, тонкими руками откинув назад волосы. - Жалко, что прогулка всего на полтора часа. А так бы плыть и плыть…
- Можем от Киевского двинуться обратно, - предложил Прозоров. - Но все-таки послушай меня…
- Оставь, - махнула она рукой. - А обратно плыть не следует. Лучше уже не будет. Хорошего всегда должно не хватать. Нужно уметь вовремя остановиться…
Компания за соседним столиком дружно выпила водочки, крепко крякнула и остервенело навалилась на походную закуску. Внезапно один из пирующих, мужичонка в сбитой на затылок шляпе, перестал жевать, выкрикнул, указывая рукой на близкий берег:
- Гляди, гляди, Мишка! Топляков тянут! Гляди!.. Двух сразу…
Все, находившиеся на верхней палубе, подались к борту. Ада привстала, Прозоров покосился в сторону гранитного парапета.
Длинный утопленник, одетый в кожаную черную куртку, лежал на краю пристани, второго укладывали рядышком с ним. Небольшая толпа сгрудилась на набережной, люди перегибались через чугунные решетки, наблюдая за действиями водолазов.
Прозорову показалось, что в толпе этой мелькнуло пару раз бледное лицо Ферапонта. Вместе с тем он заметил арматурные прутья, выглядывавшие из воды - вероятно, в этом месте шел ремонт набережной и тела убитых бандитов лишь притопились, зацепившись одеждой за возводимый под водой каркас.
Теплоход все дальше и дальше уплывал от страшного места. За соседним столиком жизнерадостно помянули "топляков".
- Ты, знаешь, - вымолвил наконец Прозоров, - мне показалось, что там, в толпе этой…
- Да, - перебила Ада. - Ты не ошибся. Это был он…
- И мы по-прежнему пребываем в закономерности случайностей, - отрешенно произнес Прозоров.
- Нет, мы попросту пребываем там, где пребывать должно, - откликнулась Ада. - И лично меня это здорово обнадеживает…
- То есть?..
- Обнадеживает в принципе… Остальное додумай сам.
УРВАЧЕВ
После короткого разговора с неведомым человеком, в руках которого оказался мобильный телефон Мослака, Сергей Урвачев почти не сомневался в том, что он потерял двух своих лучших бойцов. А когда он поднял на ноги свою московскую службу информации и та, перезвонив ему на рассвете, сообщила, что ни Мослак, ни Длинный в номере своем не появлялись, и что в последний раз их видели в казино за несколько минут до беседы Урвачева с незнакомцем, последние надежды и сомнения отпали, - бойцов кончили!
Урвачев почти не спал в ту ночь, занимаясь кропотливым анализом и сопоставлением событий, произошедших за последнее время. То, что его людей могли как-нибудь вычислить и убрать люди Ферапонта, было маловероятно, к тому же Ферапонт о его вероломных замыслах категорически не догадывался, что подтверждалось многочисленными косвенными признаками. Вероятнее всего, в дело вмешался неожиданный фактор, который Урвачев определил для себя как некую "третью силу". И кое-какие соображения по поводу этой "третьей силы" у него к утру уже имелись. Причем в данных соображениях присутствовал и парадоксально-позитивный оттенок. Во всяком случае, можно было попробовать использовать эту неведомую и, судя по результатам, весьма квалифицированную силу в собственных видах и интересах. Только для начала нужно было ее выявить и уяснить руководящие ей мотивы. С данной задачей Урвачев мог справиться самостоятельно, однако, как решил он, это заняло бы слишком много времени, а потому, отправляясь с визитом к мэру, он, кроме обсуждения сложившейся обстановки, рассчитывал заручиться оперативной помощью непосредственно от властных структур…
Первым пунктом в разговоре с Колдуновым естественным образом фигурировал недавний инцидент, случившийся в ресторане "У Юры".
Вениамин Аркадьевич самым задушевным тоном справился о состоянии здоровья собеседника, а далее сообщил, что располагает кое-какими сведениями, относительно выстрела, доставленными ему начальником милиции Рыбаковым. Оказывается, неудачливый стрелок был задержан буквально через несколько часов после покушения, но поскольку находился в невменяемом состоянии и связных показаний дать не мог, то поначалу выдерживался в одиночной камере и на допросы не вызывался. Однако вчерашним вечером следователь прояснил кое-какие любопытные детали…
- Да знаю, знаю, - равнодушно отмахнулся от выдерживающего многозначительную паузу мэра Урвачев. - Какой-то придурок из "шанхайских"… Вот, чмо! Я его вытолкал в шею из ресторана накануне нашей встречи. Но не учел человеческого фактора. Все это, оказывается, происходило на глазах у его девчонки. Псих обиделся насмерть и пальнул сдуру… Видите, насколько наша жизнь полна всяких непредвиденных случайностей…
- А вы, насколько я могу судить, подозревали Егора Тимофеевича Ферапонтова? - Колдунов с проницательным прищуром поглядел в глаза Урвачева.
- Ни секунды его не подозревал, - усмехаясь, сказал Урвачев. - Буду с вами предельно откровенен, Вениамин Аркадьевич… В самый момент выстрела уже знал, что это - не Ферапонт. Другое дело, рано или поздно… ну, вы понимаете… И у меня имеются очень веские основания для подобных выводов, хотя, полагаю, не стоит посвящать вас в хитросплетения всех подробностей наших отношений с моим партнером…
- Я, Сергей Иванович, и не нуждаюсь ни в каких подробностях, но совершенно с вами согласен, что логика вещей именно такова…. - задумчиво отозвался Колдунов. - Я еще в самом начале нашего знакомства думал именно об этом. Буду тоже откровенен: один из вас в деле - лишний. И глубоко убежден, что лишним является как раз наш общий друг Ферапонт.
Теперь уже Урвачев внимательно поглядел в глаза Вениамина Аркадьевича.
- Я чист перед законом, - сказал Урвачев значительно. - Во всяком случае, с формальной точки зрения ко мне комар носа не подточит… Это, как вы его назвали, "наш общий друг" по свойству своего характера очень любил принимать личное практическое участие во всех силовых акциях. Любитель, знаете ли, острых ощущений… А это первый признак натуры низменной.
- Я имел возможность заметить, что друг наш не очень развит в культурном отношении, - вставил Колдунов. - Что настораживает в перспективе.
- Это бы ничего… У всякого человека есть собственные слабости и всякий имеет право на реализацию свойств своей натуры, которую, как известно, не переделаешь… Но он оставлял следы, а следы эти, я вам доложу, весьма багровые, весьма…
- Но с другой стороны, общая политическая ситуация в стране в какой-то степени диктовала ему именно такую модель поведения, - стеснительно кашлянул в кулачок Колдунов.
- Времена меняются, дорогой Вениамин Аркадьевич, - вздохнув, произнес Урвачев. - И времена меняются стремительно. А логика этих перемен говорит о том, что нынче следует решительно отмежевываться от подобных людей. Само знакомство с ними бросает на всех нас гигантскую черную тень, и уже одно простое соседство фамилий в каком-нибудь пустяковом следственном протоколе чревато… Представьте себе сочетание Колдунов и Ферапонтов в какой-нибудь газетной кляузе… Нехорошо. Непоправимый вред репутации.
- Да, нехорошо, - согласился Колдунов. - Здесь-то на месте я пока еще в состоянии пресечь кривотолки, но ведь Егор Тимофеевич нынче в Москве действует…
- И очень активно. И обязательно там наследит. Да наверняка наследил уже. И если допустить возможность, что тамошние органы выйдут на него, а это весьма реально, дорогой Вениамин Аркадьевич; так вот, если они всерьез возьмутся за него, то рано или поздно пойдут трепать и вашу фамилию, и мою… Но главное, представьте себе, какая опасность нависнет над комбинатом, над нашим общим делом… Приедут сюда спецгруппы из Центрального РУБОП, с Лубянки, начнется такая рубка…
Колдунов подошел к окну, некоторое время стоял в задумчивости, барабаня пальцами по стеклу. Урвачев молчал, давая ему время для размышлений.
- Так-то так, но послезавтра я улетаю в Америку… - не оборачиваясь, проговорил Колдунов. - Но дело, собственно, не в этом - я в любом случае вмешиваться в решение ваших проблем не собираюсь… Ну пошлите, в конце концов, своих людей. Я не знаю, как это делается на практике, но знаю, что такая практика существует в вашей… в вашей….
- Понятно, деятельности. Спешу сообщить, Вениамин Аркадьевич: своих людей я уже послал…
- Вот как? Так в чем же вопрос?