Стараниями его довольно постная газета "Демократ Черногорска", которой застелен был старый письменный стол, буквально на глазах превратилась в подобие сказочной скатерти-самобранки. Посередине стола празднично засияла бутылка водки. Затем из саквояжа, словно из рога изобилия, извлечены были, сопровождаемые попутно краткими и точными пояснениями Прозорова, разнообразные свертки и кульки. Во-первых, завернутый в прозрачную восковую бумагу батон душистого хлеба.
- Хлеб всему голова! - оглядывая примолкших друзей, торжественно провозгласил Иван Васильевич. - Лучший, доложу вам, хлеб в Москве! Да-да, не удивляйтесь. Доставлен нынче утром знакомой проводницей. Булочная на Старом Арбате, дом три. В пятом подъезде того же дома проживала некогда первая моя любовь Бодрова Галка. Видели бы вы, в какую ступу превратилась теперь моя некогда ненаглядная. Сорок, как говорится, килограмм тому назад…
На отдельной бумажке аккуратно разложены были ломтики тонко нарезанной ветчина.
- Сейчас Великий пост, друзья мои, - со вздохом пояснил Прозоров, - но для тех, кто в дороге, позволительно… А я полагаю, мы все нынче находимся в дороге. По крайней мере, уж я-то всегда в дороге, пусть дорога эта, как метко выразился один мой приятель, ведет прямиком в ад.
Следом из целлофанового пакета вытряхнут был влажный ворох петрушки, сельдерея и зеленого лука.
- Если бы мужчины знали свойства сельдерея, они засеяли бы этой невзрачной на вид травой весь земной шар! - прозвучал комментарий. - Лук же, как вам известно…
- От семи недуг! - радостно выкрикнул Чиркин.
Затем появился на свет кусок желтого сыра.
- Сыр голландский, - объявил Прозоров. - Существует мнение, что к водке лучше рокфор, но при наличии маринованных опят, голландский предпочтительнее… - Он сунул руку в открытую пасть саквояжа, вытащил пол-литровую банку, снял пластмассовую крышку, понюхал и произнес: - Благороднейший гриб! Станция Суходрев, Калужской области. Девственные леса, древняя Русь…
Напоследок на столе появился шматок копченого сала с розовыми прожилками.
- Родина этого поросенка Украина, - с некоторой философской грустью в голосе заметил Прозоров. - Да-да, друзья мои, славный городок под названием Умань. Хохлушки, надо вам заметить, простодушны как домашние куры. Но пугливы, в чем имел удобный, но несчастливый случай убедиться лично. Однако довольно пустых слов. Прошу вас, господа, сдвинуть свои стулья потеснее.
Через полчаса совместной беседы за общим столом всем уже казалось, что они давным-давно знают друг друга, и, право же, не только выпитая водка была тому причиной. Можно предположить, что такому стремительному и тесному сближению содействовали несколько причин. Важнейшая из этих причин была та, что людей этих не связывали низменные материальные интересы, а потому в отношениях их не было никаких подспудных напряжений и тайных расчетов. Никто из них не мог ни при каких раскладах использовать ближнего, допустим, как ступеньку или трамплин на пути в своей служебной карьере. Сторож он и есть сторож, профессия, которой присуща некая абсолютная законченность и почти философская завершенность.
- Не знаю, братцы, что еще нужно от жизни, - благостно улыбаясь, говорил Мишка Чиркин, несколько помутневшими глазами оглядывая тесно заставленный стол. - Так бы и остался здесь навеки… Прощаю тебе, Верещагин, твой проигрыш.
Чиркин пил редко, а захмелев, становился сентиментален и романтичен, но обстановка и в самом деле располагала к разговорам задушевным и отвлеченным.
Водка, оказавшаяся на вкус и в самом деле превосходной, была выпита в два приема: "За первое знакомство" и "За улучшение жизни". Несмотря на обилие еды, стол, после того, как пустая бутылка перекочевала в мусорное ведро, как-то внезапно осиротел. Выждав необходимую паузу и дав друзьям немного погрустить, Прозоров докурил трубку и снова направился к заветному саквояжу.
- Теперь предлагаю по традиции выпить за женщин! - сказал он, возвратившись к столу и откручивая жестяную пробку. - Как-никак, а во вселенной нашей доминирует женское начало. Вы, Верещагин, как художник должны это чувствовать интуитивно, ученейший же друг наш Чиркин, вероятно, согласится с нами, что и экспериментальная физика стоит на тех же позициях.
Верещагин молча кивнул.
- Вселенная процентов на девяносто девять состоит из женского начала, - подтвердил Чиркин. - Это, впрочем, не научный факт, а мое личное мнение…
- Ну что же, если мнения троих людей совпадают, то имеются все юридические основания считать это мнение доказанным научным фактом, - подытожил Прозоров. - За женщин, друзья!
Все встали, чокнулись чашками и выпили. Потянулись к закуске.
- Ты знаешь, Прозоров, - сказал Верещагин, задумчиво дожевав веточку сельдерея. - Мы вот выпили за женщин и женское начало. А все-таки хорошо, что здесь нет баб. Я вот представил себе, что открывается дверь и входит моя жена: "А, гад такой-сякой, пьешь!" Ну и все в таком роде. И все, пропал праздник. Удивительная способность разрушить гармонию. Все-таки нет у них чего-то очень существенного в душе, а они и не подозревают об этом. Мне иной раз сдается, что женщины не человеки, что они просто очень искусно ими притворяются…
- Признаюсь, я не раз думал об этом предмете, - откликнулся Прозоров с готовностью. - И приходил к похожим заключениям. Все-таки я тоже был женат, и женат неудачно, так что поневоле задумаешься. Но скажу вам, что нельзя осуждать человека за то, чего у него нет. Слепого же не станешь ругать за то, что он не различает цветов. А у женщин нет сущности, только и всего. Почему говорят, что женщина любит ушами? Потому, что она себе не доверяет, не верит никогда глазам своим, но легко поддается постороннему влиянию. Что ей нашепчут в уши, то для нее истина…
- Скажи какой-нибудь зубастой крысе, что у нее обворожительная улыбка, она и будет скалиться при всяком удобном случае, - вмешался Чиркин, внимательно слушавший разговор. - Зеркалу не поверит, а пустому слову проходимца - запросто!
- Но, с другой стороны, поверить-то она поверит, но так, сверху только… Она ни за что в глубину к себе никакой истины не допустит. Женщины, они по природе своей практики и позитивисты.
- Мне вот что в голову сейчас пришло, - снова встрял Чиркин. - Женщина, она ведь и устроена как сосуд, даже и в физическом смысле слова. Амфора. Что туда вольешь, то там и вырастет…
- Вы слишком вольно обращаетесь с метафорами… - заметил Прозоров. - Но я вам, друзья, один любопытный пример приведу, очень, кстати, показательный в этом смысле. О том, насколько глубока вера женщины, я не говорю о святых, там измерения иные… Вот слушайте, я сам это в серьезной книге вычитал. Факт реальный. Итак. Лет сто назад поветрие пошло среди простого народа о близком конце света. Эти поветрия, конечно, всегда по Руси кочевали и никогда не утихали вполне. Мы ведь, что ни говори, народ эсхатологический. Но тут все это с необычайной силой вспыхнуло, какой-то пророк объявился особенный. Я его очень зримо представляю - вдохновенный, дикий, страстный, заросший до ушей… А тут еще гроза идет от горизонта, ветер гудит, молнии блещут над лесом, гром вдали рокочет… Картина! Написали бы, кстати… - неожиданно предложил он Верещагину, и, прикурив трубку, продолжил: - Да, картина… Народ столпился у сельской церкви, священник-старичок что-то пытается возражать "пророку" слабым голосом, пробует увещевать толпу. А тот ему страшным таким рыком:
- Отыди, сатана!.. В пекле сгоришь!
А бабы перешептываются меж собой, какой, дескать, пророк "дерзновенный"… А в это время молния как сверкнет над головами, гром как протрещит… Знак, стало быть… И народ, конечно, "пророку" верит, а священнику-старичку только сочувствует по-человечески. Старичок-то попивает, слабенький, немощный…
- Это сюжет для передвижников. - заметил Верещагин.
- Для мастера нет ограничений и запретов, - возразил Прозоров. - Все зависит от того, как это сделаешь. Но слушайте дальше, тут самое интересное… "Пророк" этот целый уезд увлек и заморочил. Дескать, такого-то ноября - конец света. Второе пришествие и Страшный суд… Были среди толпы, я полагаю, истинно верующие люди, которые молча отошли прочь после этих его сомнительных слов о точных датах и сроках, поскольку, как гласит Библия, таковые даже Ангелам неизвестны, но - отойти отошли, а в головах зачесали… Ну а весь народ, конечно, в массе своей поступил известно как - принял решение - погулять напоследок от души. Мужики тотчас имущество пораспродавали, коней, коров, овец, телеги, хомуты… Я думаю, много покупателей налетело на дешевую распродажу. Гармонь только оставили ради такого праздника. Словом, недели три у них пир горой, дым столбом.
Прозоров чиркнул спичкой и мощно раздул угасшую было трубку. Выпустив два-три сизых облака, заговорил снова:
- Ну а перед роковой датой очухались, в бане выпарились и всей деревней в поле пошли, к дубу какому-нибудь старому. Где же еще конец света встречать, не в курных же избах и не в одиночку… А так - торжественно, всенародно. Всем миром в чистом поле. Кто-то всхлипывает, кто-то вздыхает, сосед с соседом обнимаются напоследок:
- Прости, Сидор, это я у тебя козу свел, а ты на Ивана грешил…
- Вона что, а я дурак… Ну ладно, прощаю тебя, Гришак, ради такого дня…
Девочка какая-то котенка за пазухой держит, тайком прихватила…
Прозоров замолчал, сощурившись, поглядел куда-то в дальний угол. Попытался затянуться, но трубка только сипела и клокотала. Он отложил ее, секунду подумал и поправился:
- А может быть, не у старого дуба… Может, на пригорке, на кладбище сельском. Да, пожалуй, так вернее. С иконами, крестами и хоругвями. Хоть оно и страшновато - сейчас могилы раскрываться начнут и мертвые восстанут наравне с живыми, но так положено. Кстати. В Троице-Сергиевой лавре огромная есть фреска на эту тему, там именно это изображено, как могилы вскрываются. Там, между прочим, Верещагин, на переднем плане один воскресший мертвец очень на вас похож. Стоит мрачный, сутулый, голову вниз опустил, бороду свою в кулаке терзает - кается, что жену нехорошим словом обзывал, но поздно уже, нет прощения…
- Не кощунствуй, Иван Васильевич - попросил Верещагин, вздрогнув. - Видел я эту фреску. Действительно, похож издалека. Ну а дальше-то что, с концом света?..
- Ну а дальше все уже проще. Стоят они час, и другой, и третий… Промерзли, ноябрь все-таки, а они налегке вышли. Да и пропили армяки-то свои сгоряча. Ропот поднялся, сомнения…
- А "пророк" что? - поинтересовался Чиркин.
- А "пророк" давно ушел из села. В ту самую грозу и ушел, потрясая посохом, другие уезды баламутить. Так что народ один остался, ропщет и колеблется. Одни говорят:
- Набрехал, собака! Не будет никакого конца…
А другие, которые вообще дотла пропились, возражают:
- Надо до вечера ждать, до заката солнца…
Словом, распри у них пошли, но уже внутренне все понимают, что "пророк" и в самом деле "набрехал".
- Ну и чем кончилось? - поторопил Чиркин, которому уже снова захотелось выпить водки.
- Вот тут и суть притчи. Вернее, не притчи, а реального случая. Мужики заохали, закрякали:
- Как же нам теперь жить-то, ядрит твою мать? Ничего не осталось, ни козы, ни коровы, ни порося… Продали, а денежки пропили…
А бабы им в ответ:
- Пропили, да не все! Половину-то денежек мы припрятали на всякий случай, на черный день…
- Да как же вы смели прятать, когда конец света?!
- Так, - говорят, - спрятали… мало ли что…
- История замечательная, - согласился Верещагин, улыбаясь. - Но про это есть короткая поговорка: "Пусти бабу в рай, так она и корову за собой тащит".
- Поговорка о другом. О бабьей жадности и глупости. А моя притча о глубине бабьей веры в истину. Так выпьем же, друзья мои, за то, что именно женщины чаще всего подталкивают нас к Истине, - неожиданно подвел итог Прозоров. - К Истине, которая существует независимо от того, верим мы в нее или же не верим!
Поздно ночью, когда наивные и простодушные коллеги его Чиркин и Верещагин, крепко и надежно спали, валетом уместившись на диване, Иван Васильевич Прозоров приступил к основной своей работе. Он прошел полутемным коридором к служебному кабинету, в котором так недолго довелось когда-то посидеть покойному Акиму Корысному. Оглядел дверной замок и перебрал связку ключей, отыскивая нужный. По крайней мере, пять ключей могли подойти к замку.
- Ну, с Богом! - тихо пожелал сам себе Прозоров и к вящему его удовольствию, первый же ключ из пяти отобранных им, легко вошел в скважину и повернулся с мягким маслянистым звуком.
"Отличная, благоприятная примета, - усмехнулся Иван Васильевич и беспрепятственно прошел вовнутрь. - Был бы только он здесь, не вынесли бы его по скудоумию в какой-нибудь далекий подвал…"
Сейф был на месте. Он стоял в дальнем углу под вешалкой. И был он небольшой, коричневого цвета, самый с виду обыкновенный… Именно такой, каким и описывала его Ада. Дверца его была чуть приоткрыта, внутренность абсолютна пуста.
- Слона-то вы и не приметили, - пробормотал Прозоров, укладывая сейф на крытый жестким ковровым покрытием пол и внимательно приглядываясь к его днищу. Здесь в днище, в самом неприметном уголке должно было находиться спрятанное под слоем краски заветное отверстие. И отверстие это тоже было на месте. Иван Васильевич вскрыл тайник, извлек оттуда аккуратную плоскую коробочку, взвесил ее в руке.
- Не слишком весомо для кощеевой смерти, - усмехнулся он, запихнул коробочку в карман, установил сейф на место и так же тихо покинул помещение.
СВИДЕТЕЛИ И ЗАЯВЛЕНЦЫ
В тот роковой февральский день Лев Евгеньевич Злобин, сосед художника Верещагина по лестничной площадке, возвращался домой довольно поздно, в очень мрачном настроении. И дело было не только в том, что не задалась рыбалка… Неприятности начались с того, что, отправившись с утра пораньше за город, он все-таки опоздал на электричку. Вернее, он даже и не опоздал, ибо на карманных часах, подаренных ему к пятидесятилетию профсоюзом комбината, оставалось еще минуты три до отправления. Злобин, еще сходя с автобуса у вокзала, специально достал часы и сверился со временем, хотя доставать часы было ему весьма затруднительно, поскольку, по случаю предстоящей долгой рыбалки, закутан он был основательно и плотно. И из-за этого едва не повздорил с толстой теткой, к слову, очень похожей на его жену. Доставая злополучные часы, он нечаянно столкнул ее с сидения и та в отместку громко обозвала его "старым лысым хреном".
"Какой же я тебе "лысый хрен", если на мне по брови надета зимняя шапка?" - хотел было возразить Злобин, поскольку характера был вздорного и любил поспорить с кем угодно, но на споры не оставалось времени, и он только махнул рукой и выскочил из автобуса.
Но машинист перед самым носом у набежавшего Льва Евгеньевича самым бессовестным образом сдвинул створки дверей, а вслед за тем поезд тронулся. В сердцах Злобин уронил рыбацкий ящик на мерзлые бетонные плиты перрона и нецензурно выругался, погрозив машинисту бессильным кулаком, для чего не поленился снять с руки армейскую меховую рукавицу.
Сгоряча он сунулся было поскандалить в будку пригородной кассы, но окошечко было уже закрыто. За дверью, однако, слышались звуки оживленного разговора. Злобин пнул ногой дверь, которая оказалась не запертой. Влетев в будку, он, вместо ожидаемой кассирши, обнаружил там двух выпивающих жлобов в брезентовых робах, надетых поверх телогреек. Собутыльники как раз в этот момент чокались железными кружками. Они разом обернулись на вломившегося в их пределы чужака. Лица мужиков были красны и сумрачны.
- Тебе чего надо, пес? - недружелюбно осведомился один из них, - здоровенный мужик, ставя кружку на столик и выразительно приподнимаясь с деревянной скамьи.
- Извините, промахнулся, - поспешил оправдаться Лев Евгеньевич, пятясь задом к выходу.
- Ну и пошел вон из казенного помещения, стукач херов! - выругался второй мужик. - Ходят тут, вынюхивают…
"Какой же я тебе "стукач херов", если ты меня в первый раз видишь?" - мысленно возразил ему Злобин, поскольку, как уже говорилось, обладал характером вздорным и сварливым, но вслух говорить ничего не стал.
Но, понятно, после этих утренних стычек и досадных накладок настроение его было изрядно подпорчено. К тому же перед ним стояла очень неприятная дилемма - дело заключалось в том, что небольшая дощатая дачка Льва Евгеньевича, или, как он ее характеризовал - "охотничий домик", находилась на берегу озера сразу же за городом, всего в трех перегонах отсюда. Следующая электричка отправлялась через полтора часа, то есть как раз за это время туда можно было добраться пешком. Это обстоятельство почему-то казалось особенно обидным.
Злобин двинулся было идти пешком, прошел метров триста, но передумал и вернулся. Походил по пустому перрону, погрелся в здании вокзала, попил воды в туалете. Опять вышел на перрон, затем снова вернулся в зал ожидания, присел на деревянный диванчик. Время тянулось медленно. Старуха-уборщица, шмыргая шваброй по полу, задела грязной тряпкой его боты, однако и на этот раз Лев Евгеньевич промолчал. Промолчала и уборщица.
" А ведь самый клев идет, - изнывая в бездействии, думал Лев Евгеньевич, глядя на настенные вокзальные часы, и настроение его все больше портилось. - Надо было пешедралом идти, уже был бы возле Дубового Лога, а там какая-нибудь попутка наверняка попалась бы… А эти сволочи с утра пораньше за чарку. Эх, народ-народ… Урод, а не народ. Показал бы вам Сталин. И за пьянку с утра, и за "стукача"… И за "лысого хрена"…
Лев Евгеньевич стал представлять, как он, положим, следователь особого отдела, вызывает на допрос в свой кабинет первым делом этих двух в робах, а потом и толстую тетку из автобуса… Он представляет, как они входят, глядят сперва на зарешетчатое окно, затем узнают его, и красные лица их смертельно бледнеют и вытягиваются. А он сидит вежливый, причесанный, постукивает мундштуком "Казбека" по крышке портсигара, на котором крупно выгравировано "Товарищу Злобину лично от товарища Ежова в знак дружбы", молчит и глядит в бумаги… Главное, спокойно так, бесстрастно. А у этих зубы стучат, колени трясутся. Губы отвисли… В этот момент, хорошо бы этак - входит лейтенант и докладывает: "Товарищ полковник! Враг народа машинист электрички по вашему приказанию расстрелян!" "А что уборщица?" "Уборщица помилована и выслана в Караганду на двадцать пять лет." "Ага, а как у нас на сегодня с планом по высшей мере?" "Девяносто семь процентов, товарищ полковник. Еще троих надо расстрелять…" "Хорошо, товарищ лейтенант, вы свободны… Впрочем, нет, подождите в коридоре, пока я разберусь с этими тремя субъектами…"
В этот приятный миг Злобин снова взглянул на часы и обнаружил, что до отправления электрички остается всего десять минут. Он вскочил с места и пошел на перрон. А через полчаса он выходил уже на своем полустанке.
Однако напрасно Злобин надеялся, что с расстрелом врагов все его несчастья кончились, и впереди его ожидает славный отдых на природе и рыбалка. Еще издалека заметил он, что к калитке его ведут чуть припорошенные снегом глубокие следы. Причем следы петлистые и извилистые, а кое-где приметил Злобин даже оттиски растопыренной громадной пятерни.