Из ресторана новоиспеченные дружки отбыли на квартиру знакомых проституток, где перекантовались до утра. Утром помятый Акимов покатил на работу, а Дима объявил, что останется у доброжелательных девочек до вечера. К вечеру мы были обязаны определиться с решением его дальнейшей судьбы, а покуда проходимец решил вкусить все прелести жизни, заказав на дом роскошный обед с шампанским и заплативший шлюхам за их дальнейшую благосклонность.
В нюансы случившейся с Димой передряги Акимов посвятил меня за обедом в служебной столовке, на десерт. И я едва не поперхнулся компотом, возмущенный двуличием доставшегося нам под опеку афериста.
Откашлявшись, я просипел, что негодяя такого рода надо сажать без оговорок и проволочек, вторым планом поражаясь своей приобретенной идейности, вполне, кстати, на сей раз натуральной.
При доверительной обеденной беседе присутствовало еще одно лицо – Вадик Тарасов, от кого Акимов секретов не имел, ибо, как было мне известно, их связывали давние и таинственные дела.
– Ты не спеши, – шепотом урезонивал меня Акимов. – Чей он братец, помнишь? МУР из министерства урезонят. Это – на уровне верхних решений. А с операми сам договорюсь, я там восемь лет отпахал, каждую сволочь знаю. Я и другое выяснил: информация попала в московскую управу ГБ. Но тут уж включится Вадик…
– А…
– А бюджет отмаза – полмиллиона.
– Неправильно это все! – запальчиво высказался я.
– Ну да. А "мерс" твой новый очень даже правильный…
– Но он же нас развел, паскуда… Я, мол, порядочный… А сам – всех нас по порядку!
– За что и поплатится, – сподобился на реплику невозмутимый Вадик. – Материально. – И безразлично подмигнул мне стылым глазом, вставая из-за стола.
Беленький воротничок модной рубашки в легкий, с зазорчиком, прихват туго охватывал его загорелую крепкую шею, а синий деловой костюм шелково струился по атлетическому торсу в сухих тренированных мышцах, что перекатывались под тонкой дорогой материей, будто под кожей скакового жеребца. В петлице пиджака отливом золота высокой пробы – крошка-знак спаянного со щитом меча, центр композиции личности.
Я обреченно махнул рукой и пошел к раздаточной за дополнительным компотом.
Стараниями Решетова столовка для сотрудников у нас была бесплатной. Овощи и мясо поставлял какой-то рыночный деляга, бывший мелкий азербайджанский опер, втеревшийся в доверие к начальству благодаря своему милицейскому прошлому и нынешнему коммерческому статусу. За поставляемую бесплатную говядину и свинину ему даже разрешался въезд личного автомобиля на территорию конторы, по которой он прохаживался с хозяйским видом. Эта крысиная морда активно взаимодействовала с нашими тыловиками и, видимо, обстряпывала с ними какие-то делишки, за что и пользовалась привилегиями – в частности, внештатной ксивой Управления, выписываемой Решетовым лишь избранным. Пару раз айзер пытался подъехать ко мне с какими-то скользкими рыночными вопросами, но, опасаясь провокаций, я его недружественно отшивал, говоря, что принимаю исключительно официальные заявления.
Другой штатской личностью, постоянно отирающейся в конторе, был глава некоего правоохранительного фонда Абрикосов: сутулый детина с жирными ляжками, прыщавой мордой и сальными волосами. С тонких и широких, как у сома, губ его не сходила доброжелательная улыбочка, картавящий голосок звучал заискивающе и подобострастно. Этот аферюга отличался уточенной вежливостью и безукоризненным тактом в общении. При беседе он наклонялся всем корпусом, как клюв нефтяного насоса, уважительно внимая каждому слову собеседника.
Бизнес Абрикосова был незамысловат, но доходен: конторе требовались дополнительные безналичные деньги на внутренние нужды, которые он с удовольствием предоставлял. Деньги же в его фонд поступали стараниями наших оперов, нагибавших подопечных коммерсантов или состоятельных лиц типа Димы, обратившихся к нам за помощью. Перечислялись средства якобы на благотворительные цели, по официальным письмам фонда, без упоминания всуе нашей конторы, с припиской "Налогом на добавленную стоимость не облагается". Сам Абрикосов происходил из отставных "колбасников", то бишь оперов из прошлой системы отделов борьбы с хищением соцсобственности, ОБХСС, что во времена недоразвитого коммунизма получали свою мзду за лояльность продуктами питания из подшефных магазинов и баз, производящих социалистическое распределение кормов для быдла и дефицита для избранных.
Боевые сыскари, не понаслышке ведавшие, что такое бандитские ножи и пули, относились к "колбасным" коллегам с давней устойчивой неприязнью. Однако в условиях коммерческой современности именно эти деятели с усвоенными специфическими навыками возглавили колонны милицейских паркетных парадов.
Сынок Абрикосова трудился в нашей конторе, естественно, в одном из экономических отделов, так что принцип преемственности поколений его папаня, трепетно заботящийся о семейном достатке, уверенно обращал в традицию.
За свои услуги фонд, естественно, взимал процент, на который Абрикосов процветал и пах парфюмерией, делясь наличными дивидендами с руководством или оплачивая его бытовые прихоти. Мне от щедрот Абрикосова полагался бесплатный мобильный телефон, прослушиваемый службой собственной безопасности. За это сомнительное благо отдел был обязан ежемесячно отчислять в фонд сумму, равную стоимости новенькой иномарки экономического класса, причем план данного сбора средств был незыблем, громогласно обсуждался на всех совещаниях у генерала, и недоносчики оброка предавались анафеме. Налог вменялся каждому оперу, и эта вопиющая несообразность, прямо противопоставленная самой сути правоохранительной морали, отчего-то получала благодать от всех контролирующих инстанций, готовых сожрать нас за мелочевку любой индивидуальной выгоды. Здесь проглядывал лицемерный лик совдеповской системы с завуалированным волчьим оскалом и – ее партийной дисциплины, нашедшей себе адекватную ипостась в новой коммерческой действительности. В общем, где совок, там и мусор…
С другой стороны, о сотрудниках Решетов заботился, выписывая премии от фонда бедствующим служакам из бухгалтерии, канцелярии, кадров, комендантского взвода, опять-таки – создав бесплатную столовку и медпункт, распределяя бесхозный конфискат, чей ассортимент был безграничен – от "шампанского" до шампуня. Да и вообще от "А" до "Я" – то бишь армянского коньяка и японских телевизоров. Кроме того, на внебюджетные средства реставрировалось здание Управления. Голые, крашенные масляной краской стены и сгнивший дыбившийся паркет сменили хоромные отделочные материалы, ковры, двери красного дерева и отменная сантехника. Повилась, стыкуя этажи, мраморная лестница с кованым чугуньем и налитым золотым лаком дубом перил. Уместилась в пролете уютной капсулой из нержавейки моргающая цифровым табло кабина мягкого лифта. Все это – благодаря личным и тесным связям шефа с нефтяным магнатом Ходоровским.
Строилась изящная часовня возле серых кубов зданий нашего министерства благодаря пробудившемуся религиозному чувству членов "солнцевской" преступной группировки, хотя, принимая во внимание природу и источники основополагающих экономических связей Решетова, ему пора было зачинать знаковое строительство новой синагоги.
В курилках же, пожимая плечами, сотрудники, приближаясь к обсуждению означенных тем, равнодушно для себя выводили: конечно, воруют там, наверху, но ведь и нам жить дают…
Того же мнения простодушный обыватель был о главе города, молясь на него в ожидании очередных прибавок к социальным подачкам и превознося его щедрость. При этом не понимая, что подачки, включенные в расходную часть городского бюджета, – политическая акция, окупаемая долгосрочностью нахождения мэра при деле и вообще – ничто в сравнении с доходами от корпораций его воистину дорогой супруги. Успешно пользующейся служебным положением своего муженька.
И я, посмотрев на белесый развод, отметивший мысок моего ботинка, след улицы, ее полива противоледным средством, отходом производства одной из компаний деловой мэрши, щедро оплаченной городом как полезный ядовитый продукт, поднялся из-за обеденного стола, также производства той самой дамы, и, тяжко вздыхая думам во след, поднялся к себе на этаж, наткнувшись у двери кабинета на кучку сотрудников, поджидающих меня со своими заботами. К бесконечности их потока я уже привык. Подписать нескончаемый вал документов – от заявления на отпуск или разрешения на получение загранпаспорта до оперативных сверок и справок. Дать добро на вербовку, выклянчить у начальства спецназ или наружку, дежурную машину или ресурсы прослушки, согласовать внедрение в группировку, ознакомиться с делами разработок, озвучить решительные команды к действию… Словом, перечислению моих обязанностей не виделось конца. Как и количеству всевозможных ходоков. Таким же ходоком к начальству был и я.
На отделе висели десятки дел. Порою – навязанных свыше. К примеру, заместитель генерала, знаток немецкого языка и личный друг шефа берлинской полиции, взяв себе с утра за правило почитывать германскую прессу, наткнулся в ней на статью об убийстве семерых вьетнамцев в их общежитии. Вьетнамцы в Берлине занимались нелегальной продажей сигарет, приходивших в страну контрабандой, и мафиозные разборки на этом поприще были делом обыденным. Но столь массовое и наглое убийство, конечно же, впечатляло. Убийц было двое, но, покидая место бойни, один из них оставил отпечаток пальца. Тут-то нашему заму пришла в голову инициатива: сравнить отпечаток с имеющимися в наших анналах. Мысль здравая: масса вьетнамцев переехала в Германию из бывшего СССР, а здесь в милиции из них побывал едва ли не каждый второй. Отпечаток из Берлина прислали, мы его отработали, и случилась удача: убийцу установили. Но! По соображениям берлинской полиции страну он успел покинуть, уехав на родину, а значит, транзитом минул Россию или еще находился в ней.
У нас свой иностранный отдел, и ему бы этим заниматься. Но среди окружения убитых мелькали некие чеченцы, и дело спихнули к нам. Предстояло провести работу во всех вьетнамских гнездовищах в Москве. Где взять людей и, главное, агентуру? Вьетнамцы замкнутся, и ни угрозы, ни посулы с обета молчания их не сдвинут. Хорошо, смилостивились коллеги-смежники, взявшись за дело на паритетных началах. Теперь предстояло выбить камеры слежения, установив их во всех вьетнамских общежитиях: мало ли, мелькнет на входе физиономия, которую идентифицирует компьютер?
Помимо этого на контроле начальства несколько разбоев, три вымогательства, дело о незаконном обороте оружия, но его я спихну в надлежащее подразделение; что еще из горячего? Стычка дагестанских ухарей с измайловскими? Разборки азербайджанских рыночных кланов?
И – никакой личной жизни. Хорошо, прилетевшая на днях из Америки Лена навела в квартире порядок, приготовила обед и утешила меня в одиночестве моем и полном служебном забвении себя как мужчины, должного стремиться не только к прекрасному в общем, но и к прекрасному полу в частности.
Лену постиг развод поневоле: ее итальянского супруга, как она и опасалась, застрелили сотоварищи, ныне шла тяжба между вдовой и родственниками погибшего о разделе имущества, но два миллиона страховки, загодя и сметливо ею оформленной, она получила. Некоторая игривость ее повествования в отношении случившейся трагедии заставила меня задуматься о разнообразии мотивов страховочной предусмотрительности, и думы эти неприятно озадачивали. Я сподобился лишь на два вопроса:
– А за что все-таки его… того?
– Да кто же знает эти итальянские расклады?..
– А что насчет поиска убийц?
– Тишина.
Я принес неискренние соболезнования, не очень-то, впрочем, и заботясь правдивостью ее ответов. Я был всецело погружен в события, происходящие на работе, в их поминутно меняющийся калейдоскоп. Ни телевизор, ни столь любимые мной новинки кино я не смотрел, время на сон и работу было расписано по минутам. Да и жизнь вокруг меня затмевала сюжеты любых кинолент, то и дело развертывая коллизии, придумать которые не смог бы самый изощренный сценарный ум. А я, ассоциируя свою персону с персонажами всем известного телесериала, каждодневно чувствовал себя и Штирлицем, и Мюллером одновременно.
Перед концом рабочего дня опера доставили мазурика-осетина, разыскиваемого нами уже полгода за продажу поддельных банковских векселей. Действовал мазурик в составе группы дружков, чье местонахождение требовалось установить.
Мазурик назвался сначала именем, указанном в изъятом у него паспорте, но когда выяснилось, что паспорт поддельный, сознался в обмане и обозначил свое правдивое наименование. Однако в истинности его я усомнился и, кивнув на задержанного операм, вышел из кабинета, из которого незамедлительно донесся вопль, схожий с тем, когда кошке крепко наступят на хвост.
Я лишь удрученно качнул головой, направляясь из застенка в свои кабинетные покои.
Взопревший Акимов в светлой рубашке, темной от пота, с завернутыми за локти рукавами зашел ко мне через час, утомленно признавшись:
– Весь отдел вот такой… Уже три раза устали его мутузить. А он десятую фамилию называет, и точно – врет. Упорный. – Взглянул на часы, сообщил: – Вадик повез Диму на свою хату конспиративную, ждут нас там. – Чего с осетином делать будем? Надо же оформлять… Витька Корнеев сказал, что все устроит. Но сейчас-то его куда девать?
Я припомнил, что в подвале нашего учреждения стоит в одном из бетонных отсеков тренажер с чугунной платформой, сломанный усилиями наших геркулесов-спецназовцев.
– Там тренажер в подвале, – сказал я. – Знаешь где? Ну вот. Прикуй его на пару часиков, пусть покемарит в темноте, а Корнеев приедет, отвезет его в камеру на Петровку. Меняй рубаху, помчались.
Конспиративная квартира, где временно был поселен мошенник Дима, располагалась в старом московском доме, отличаясь простором трех комнат, высокими потолками, нежилой аккуратностью и скромной мебелью семидесятых годов двадцатого века, словно бы только что ввезенной сюда из магазина.
Дима пил с Вадиком коньяк на кухне, травил очередной анекдотец, однако увидев меня, поперхнулся сопутствующим повествованию смешком и принял вид смиренного агнца, пугливо вращая бараньими, навыкате, зенками и вопросительно подняв лоб к белесой коротенькой шевелюрке, словно стекающей с его круглого, как глобус, черепа.
– Сука ты гнусная, – начал я, пнув каблуком в ножку табурета, на котором сука восседала.
Дима поджался в ожидании удара посущественнее, но Акимов, мягко приобняв меня за плечи, потянул обратно к двери, увещевая:
– Погоди, сейчас все проясним, а то сделаешь из человека котлету, я же тебя знаю…
От слов милицейского провокатора, игравшего привычную роль, Дима конвертировался в испуганно сопящий куль.
– Посажу тебя, гада! – запальчиво вещал я, сверкая очами. – И они, – оттолкнул опера, – не помогут!
Губы у Димы затряслись, мелко причмокивая, а с носа сорвалась капля нервного пота.
Наконец наигранные страсти утихомирились, хотя я сидел мрачен, как изваяние демона в заброшенном капище, и последующий разговор комментировал лишь ядовитыми репликами.
– Мы не знаем, сколько средств уйдет на латание дыр, – вещал Акимов. – МУР, прокуратура…
– Прокуратура-то откуда? – сметливо встрепенулся Дима.
– Там уже в курсе, не беспокойся…
– Наша контора, – неторопливо вставил Вадим.
– Ребята, но я же сказал: полмиллиона хоть сегодня… – Дима сидел перед нами, как на толчке – смирный и натужно-задумчивый.
– А почему не говорил, что с "чехами" в одной упряжке дела тянул?! – рявкнул я.
– Ну, я даже как-то стеснялся…
– Ага! Ворюга застенчивый!
Дима скорбно поиграл складками обвисших от недоразумений последних дней щек.
– Тут он мне кое-что интересное порассказал, – вновь вклинился в разговор Вадим. – Когда его "чехи" похитили, то отвезли на свою базу в Барвиху. А ведь мы этой базы не знаем.
– В багажнике меня везли, – поторопился добавить Дима услужливо. – С мешком на голове. Ну, а в мешке дырка небольшая. Так я когда из багажника… То есть когда меня… Вот. И смотрю так в амбразуру эту, а местность знакомая, я мимо часто проезжал, магазин еще на углу и студия загара. "Зебра" называется, потому хорошо запомнил… Смешно, да? – Он хихикнул привычно, но поддержки не нашел и продолжил виновато: – Ну, когда в подвал вели, троих видел абреков, все с "калашами", а потом крышка захлопнулась…
– Что ж ты про "калаши"-то молчал? – не выдержал я. – Это же целое дело.
– Ну, подумаешь – автоматы…
– Продолжай, – наклонил Вадик свой непреклонный борцовский затылок, переходящий в литую шею.
– И вот начал слышать я голоса, – воздев глаза в потолок, сказал Дима.
– То есть? – на мгновение оторопел Акимов.
– Ну, звуковые волны проходили через края люка…
– Ага…
– Говорили, что приедет их старший, какой-то Иса. Через две недели… О! – ткнул пальцем в висевший на стене календарь. – Уже, значит, через три дня. Ну, я так понял, герыча привезут на базу, и надо готовить наличные под расчет.
– Ну! – торжественно выпятил грудь Вадим. – Это Диме многое прощает, коли окажется истиной.
– А что потом было? – спросил я.
– Потом бензопилой грозили…
– Еще о чем они говорили?
– А, да все невнятно… К тому же они то по-своему, то по-русски… Трудно стыкуется. А когда еще с мешком на башке да в подвале… – И он шмыгнул носом сокрушенно.
– Ну ладно, дальше – наши дела, – подытожил я, вставая с табурета.
Заперев Диму в конспиративном логове ЧК изнутри, вышли на улицу, усевшись ко мне в машину.
– Можем обойтись без расходов, – сказал Вадим. – Всем все понятно? Или пояснить?
Мы с Акимовым молчали. Нам все было понятно. Завтра с утра Акимов оформит официальное заявление Димы, и с ним я пойду к генералу. Аргументы таковы: во-первых, планируется весомая операция, во-вторых, существует агент на перспективу, готовый указать адрес секретной чеченской базы, но агент, увы, погряз в грехах, и дело за малым – звонком Решетова начальнику ГУВД Москвы, дабы тот утихомирил муровцев.
– В крайнем случае посадим дружков Димы, – произнес Акимов. – Если уж нужны жертвы на алтарь. И закроем еще одно дело.
– А их показания? – выразил я сомнение. – Сдадут ведь Диму…
– Какие еще показания?! В тюрьме устроим их, как на курорте, срок – по минимуму, на зону придут с воровской малявой… Мало? Они еще и приплатить должны!
– Да и приплатят, – поддакнул Вадим.
– Значит, завтра мне в пасть ко льву?
– У тебя должность такая, брат.
На прием к Решетову я попал только к вечеру следующего дня. Генерал выглядел утомленным, мысли его, чувствовалось, витали где-то вне Управления, но по мере моего доклада он постепенно возвращался сознанием к делам насущным, хватко улавливая нюансы ситуаций и расставляя ловушки вопросов.
– И сколько они украли в общей сложности?
– Изрядно.
– Что значит" изрядно"?
– Дело в МУРе, а жулики, пока не припрешь, правды не скажут. А как их припрешь, если дело в МУРе?..
– Он просит гарантий? Ну, дайте их. На словах.
– Я верю, что он действительно пригодится нам в дальнейшем как агент…
Недоверчивый прищур. И хлесткий вопрос:
– И много шерсти с овцы состричь решили?
– Если так будет поставлен вопрос, все пойдет на нужды Управления, товарищ генерал.