И когда запыленная машина Витька скрылась за поворотом поселковой улицы, он, ощупав потайной карман брюк, где лежали похищенные доллары и марки, перевел рассеянный взор на свой тщательно ухоженный домик с кованой калиткой, с внезапным ужасом осознав, что вскоре в этот дом могут войти решительно и по-хозяйски люди с неприветливыми лицами, ляжет на скатерть постановление об обыске и - здравствуй, паровоз на север страны!
Но изменить что-либо было уже невозможно. Оставалось надеяться и ждать. Надеяться на безуспешность следствия и ждать, увы, возмездия за грехи тяжкие…
Поднимаясь на крыльцо, он не без удовлетворения вспомнил о хранящейся в морозильнике литровой бутыли "Смирновской".
Вынести эту жизнь трезвым было категорически невозможно!
ВИТЁК
Тюки с оружием Витёк закопал в той самой березовой рощице, на краю которой состоялся, благодаря "Парабеллуму", откровенный разговор с хитрецом Лехой.
Зла на Леху, сыгравшему с ним втемную, Витёк не держал, он и сам бы поступил подобным образом; не собирался он землячка и убивать, поскольку великолепно понимал: исчезновение Лехи чревато расследованием, а, выйди милиция на след похитителя оружия, да прознай, что тот канул в неведомые дали, непременно окажется он, Витёк, за прочной решеткой по подозрению в убийстве подельника. А это уже не срочок за хулиганку, это - финиш, пожизненная прописка на нарах.
Прошлый тюремный опыт диктовал действия, связанные с конкретными уголовными стереотипами, а именно: надлежало продать оружие не праздным дилетантам, а умелым профессионалам, которые, и попадись, не выдадут источник приобретения стволов.
Такой человек на примете у Витька был: Сеня-Чума.
С Чумой он познакомился в зоне, где отбывал последний срок; Чума, имевший семь судимостей, относился к касте блатных, входил в состав одной из московских группировок и, пребывая за колючей проволокой, имел горячий "подогрев" с воли, потчуя себя деликатесами, французским коньячком и балуясь экзотическим кокаином.
Витек, не имевший в мире воров ни малейших заслуг, кроме, разве, трех краткосрочных посиделок, был Чумой примечен, обласкан и произведен в должность доверенной шестерки.
Из зоны они вышли практически одновременно.
Чума, в мирной гражданской жизни специализирующийся на разбоях и грабежах, предложил услужливому Витьку присоединиться к его команде.
Взяв для приличия время на раздумье, и записав телефон Чумы, к предложению бандита тот, тем не менее, отнесся крайне отрицательно.
Как бы ни был Чума крут, как бы не жировал в зоне, пример его Витька не вдохновлял. Многочисленные судимости уголовника явственно указывали на то, что злодеяниям его неотвратимо уготовано воздаяние, а значит, аналогичная участь ждет и его подельников.
Чуму тюрьма не тяготила, она была неизбежной частью его бытия, а вольная жизнь являлась всего лишь отдушиной для удовлетворения кровавых разгульных страстей. И именно эта патологическая естественность в пренебрежении к собственной личности и к смыслу своего существования, что подразумевала абсолютное небрежение судьбами и жизнями других, возводила бандита на пьедестал истинного блатного авторитета.
В криминализированном сознании Витька уживалась и боязливая почтительность к безоглядному ухарству свирепого Чумы, но, одновременно, и крестьянское неприятие существования перекати-поля.
В жизни своей Витёк совершал много краж, но, как правило, брал то, что плохо лежит, дабы утянуть добро в собственный дом, неизменно этот дом благоустраивая хотя бы и за счет других. Да и все равно погорел, когда спер со стройки два десятка труб, должных стать опорами для нового забора…
А потому свое участие в рискованных делах банды Чумы, Витёк напрочь исключил, устроился рабочим на коммерческую лесопилку, приворовывал готовые материалы, что позволило ему приобрести подержанную, но ладную машинку; обветшавший забор все-таки реконструировал, принялся возводить новую просторную баньку, и об откровенно криминальных доходах не помышлял, хотя перед поселковыми пацанами рисовал себя отъявленным головорезом.
В этаком представлении перед публикой собственного эго, Витёк пользовался образом неукротимого Чумы, имитируя его развинченную походочку, небрежные интонации и свирепые рыки с одновременным выпячиванием челюсти и налитых злобой глаз.
Пацаны воспринимали этот цирк за чистую монету, что приносило Витьку уверенность и немалое удовлетворение.
Что же касается ненароком попавшего к нему оружия, то связываться с его продажей Витёк едва бы решился, не будь одного обстоятельства: он знал, что Чума, хотя и погорит рано или поздно с этими автоматами и пистолетами, но его не выдаст. О ненависти матерого бандита к милиции и о его каменной замкнутости в общении со следователями и операми, в зоне ходили легенды.
Один из пистолетов - небольшой газовый "Маузер", переделанный для стрельбы мелкокалиберными патронами, Витёк оставил себе, спрятав под шиферным листом крыши сарая. Пистолетик был ладный, красивый, легко и незаметно умещался в кармане, а потому то и дело извлекался из тайника для праздного любования изяществом его мастерски выверенных форм.
Сидя в трусах на летней веранде и попивая пивко, Витёк в который раз разглядывал лежащий на столе пистолет и раздумывал, где бы опробовать его огнестрельную силу.
Время шло к обеду, на кухне шипела в сковороде картошка, клокотала вода в кастрюльке с молочными сосисками, и погромыхивала крышка на чане с варевом собачьей каши - дом сторожил огромный брехливый сенбернар по кличке Понтяра - наружности устрашающей, но нрава жизнерадостного и кроткого.
После смерти матери и развода с женой, Витёк уже третий год жил один, удовлетворяясь компанией сенбернара и ночными рандеву с соседкой, чей муж трудился на стройках в Москве и приезжал домой лишь на выходные.
Холостая жизнь несла в себе определенные бытовые неудобства, но Витёк, прошедший школу трех зон, успешно неудобства преодолевал, наслаждаясь свободой во всех ее проявлениях.
От созерцания пистолета, в котором присутствовал элемент некоей медитации, Витька оторвал восторженный скулеж сенбернара.
Рассеянно оглянувшись на собаку, Витёк подскочил со стула: из слюнявой бело-рыжей пасти свисал, болтая поникшими ушами, огромный бежевый кролик, изгвазданный в песке и в глине.
Мгновенно вспомнилась прореха в сетке забора, ведущая на соседний участок, которую он собирался заштопать едва ли не месяц, и нездоровый интерес собаки к этой дыре, ведущей в неведомые и заманчивые для кобеля дали…
Отобрав у гордого своими охотничьими достижениями пса дохлого кролика, и, дав сенбернару увесистого пинка, Витёк с опаской посмотрел на соседний дом, приметив с досадой раскрытую кроличью клетку, стоявшую у торца гаража. Пробормотал:
- Понятно…
На входной двери соседского дома красовался навесной замок: сосед, видимо, куда-то отошел по делам.
Сосед - Юра Хвастунов, всегда одалживающий Витьку деньги и импортный инструмент, купил дом в поселке около двух лет назад, поначалу используя его, как дачу, а после, выгодно сдав в аренду квартиру в Москве, окончательно переселился за город. Дохлый кролик, в настоящий момент валявшийся на веранде Витька, был его гордостью: грызун, являвший собой редчайшую породу, был привезен из Австралии, бережно Юрием выращен на специальном корме и витаминах, и, прознай сосед про сенбернарьи козни, добра от него Витьку бы не видать уже никогда!
Метнувшись в дом, Витёк, матерясь, выключил газ под подгоревшей картошкой и собачьей кашей, скинул в раковину лопнувшие, дымящиеся обильным паром сосиски, и принялся обтирать кролика от грязи влажной тряпкой.
Тряпка оказалась средством неважным, и тогда в дело включился пылесос.
Отчистив покойника от мелкого песка, въевшегося в шкурку, Витёк судорожно расчесал ее собственной расческой и вновь выглянул из-за сарая в сторону соседнего дома.
Замок на двери висел…
С трудом втиснувшись в прореху сетки забора, и больно оцарапав шею о рваную проволоку, Витёк, держа мертвого кролика под мышкой, как балерина на пуантах подлетел к клетке и уместил в нее облагороженный трупик.
Закрыв клетку на щеколду, опрометью кинулся домой.
Посадив на цепь нашкодившего пса, прошел в комнату, приступив, наконец, к запоздалой трапезе.
Донесшийся с веранды требовательный стук в дверь заставил его поперхнуться сосиской: на столе веранды лежал пистолет!
И тут скользнула парализующая сознание мысль:
"А если менты?"
С обреченностью висельника Витёк направился к двери.
На пороге стоял сосед Юра. С отрешенным и, как показалось Витьку, злым лицом.
- Ты чего пушки разбрасываешь? - мрачно кивнул Юра на беспечно оставленный на столе "Маузер".
- Да какая еще пушка… - промямлил Витёк. - Так, газовик…
- Без перегородки и с обоймой под мелкашку… Повнимательнее надо! - Юрий устало опустился на стул. Затем вытащил из кармана пиджака бутылку водки. Сказал: - Выпить мне надо. Поддержишь?
- Без вопросов… - промолвил Витёк осторожно. - Напряги какие?
- Крыша у меня съехала, по-моему… - мрачно проговорил Юрий. - От всех моих жизненных заморочек…
- Так в чем проблема? - вопросил Витёк, стараясь не глядеть в глаза собеседнику.
- Кролик у меня умер, - молвил Юра отчужденно.
- Как?! От чего?!
- А хрен знает… Подхожу вчера вечером к клетке - готов…
- Э-э… Вчера?
- Ну да… - Юра рассеянно посмотрел по сторонам. - Давай стаканы, что ли…
- Момент…
- Во-от, - продолжил сосед на горьком выдохе. - Утром похоронил его, поехал по делам, а вернулся - он снова в клетке… Ты понял?
Витёк, вытянувшись всем корпусом к потолку, сунул руки в карманы, прошелся по веранде, надувая щеки и раздумывая, чтобы ответить… Наконец сказал:
- Так это… он живой?
- Да мертвый!
- Во, как…
- Ну да…
Булькнула в стаканах водка.
Юра отлучился в комнату, принес недоеденные сосиски и картошку, вспоминая глину и песок и на лапах сенбернара… Мелькнуло:
"Пес-спасатель, гены…"
Выпили, порассуждали о невероятных явлениях мистического толка, сопровождающих всю историю рода человеческого, после чего сосед обратился к неприятной для Витька теме: уже месяц, как тот был должен вернуть Юрию долг - двести долларов.
- Подожди еще недельку, - говорил Витёк, обнадеженный перспективой скорой продажи оружия. - Если хочешь - с процентами…
- А давай я пушку у тебя куплю! - предложил Юрий.
- Ну, она не две сотни стоит…
- Хорошо, триста даю… "Макар" столько тянет! А тут мелкашка левая…
- Но сделана-то как!
- Это еще проверить надо… - Юрий задумался. Затем настороженно оглянувшись через плечо, произнес: - А… чистая волына?
- Хрен знает, - не стал врать Витёк. - По случаю досталась.
- Ну?! Триста! И - прямо сейчас!
- Идет…
Погасив таким образом долг и заработав сотню, Витёк отправился к Лехе, встретившему его довольно враждебно. Поинтересовался, есть ли какие новости из столицы?
Сквозь стиснутые зубы Леха ответил, что со своими московскими знакомыми не связывался, а если новости и поступят, то Витька, следуя логике успешного милицейского расследования, обязательно навестит участковый и обсуждать новости они станут уже в камере следственного изолятора.
Леха выглядел издерганным и больным. Чувствовалось, что его гложут самые неприятные предчувствия.
Шагая от Лехи домой по вечерней улице, Витёк утверждался в мысли, что от опасного огнестрельного железа надо избавляться как можно скорее.
На следующий день, передав сенбернара на попечение любовницы, он наведался в Москву, прямо с вокзала позвонив своему бывшему боссу.
Услышав голос Витька, тот выразил заинтересованную готовность к свиданию с верной тюремной шестеркой.
Отметили встречу в кафе, контролируемом бандой Чумы.
Чума - двухметровый верзила с покатыми плечами, стриженный "бобриком", не отрывая от гостя змеиного застывшего взора своих желтых, с едва различимыми зрачками глаз, щедро потчевал Витька, накладывая ему в тарелку половники икры и сочащиеся янтарным жиром ломти севрюжьего шашлыка.
К кафе подкатил Чума на новеньком представительском "Мерседесе". Одежду его отличала изысканная небрежность: легкие белые брюки, ремень с позолоченной пряжкой, гавайская цветная рубаха с просторными рукавами и вырезом, в котором виднелась толстенная, усыпанная бриллиантами цепь.
Скромный Витёк, облаченный в китайские джинсы и аля-шелковую рубашечку с застиранным воротом, смотрел на бандита с уважительным подобострастием.
- Вот так и живем, корешок, - приговаривал Чума. - Работы невпроворот, но и витаминов за труды тяжкие перепадает в полном ассортименте… Чего, заскучал среди коров и овец по делу живому, по людям правильным? Понимаю…
- Да-а, ты, Чума, в тузах, - отвечал Витёк, захмелевшим взором уставившись на татуированную лапу собутыльника, поглаживающую складный зад наклонившейся над столиком официантки. - Конечно, заскучал… Да только куда мне, деревне, до ваших высот… Вообще мозгов…
- Научим, Витёк, не дрейфь!
- Э, Чума, коль уродился недомерком, то и в гробу не устаканишься…
- А чего звонил? - В голосе Чумы прозвучала неприязненная нотка.
Зыркнув на удаляющуюся от стола официантку, Витёк кратко доложил:
- Есть стволы.
- Так… - посерьезнел Чума. - Откуда-чего?
Витёк объяснил ситуацию. Скрывать ничего не стал, зная, что утаенные факты грозят кровавыми последствиями. О проданном соседу "Маузере", правда, умолчал. Да и подумаешь - газовик…
В случае чего - пробовал, не стреляет… Вот и отдал одному фраеру за сотку зеленых, пусть слесарит-химичит… К тому же, товар его, Витька. И кому чего он впарит, кого касается?
- Странно-странно… - произнес Чума, усиленно морща лоб. - Сельский фраер грабанул ментовскую… Влегкую. Как козу подоил!
- Ну стволы-то у меня! - стукнул кулаком в грудь Витёк. - Не сказки же сочиняю! И фуфлом не воняю… - не удержался от присовокупления рифмочки.
- Стволы-то возьмем, тебя не обидим… - в задумчивости пробормотал Чума. - Вещи в нашем хозяйстве значимые… Так где эта ментовская контора распласталась? Дай координаты…
Витёк сбивчиво пояснил.
- Ага… Пробьем. А баба, говоришь, его кореша?.. Ну этого, форточника… У ментов она подвизается?
- Он так сказал.
- А фамилия бабы?
Витёк пожал плечами.
- Вот чего, - промолвил Чума, облизывая белесым языком тонкие, в мелких шрамах, губы. - Ты, Витюша, пей-закусывай, после ко мне на ночлег погребем, телок тебе поставлю, проведешь ночку незабвенную… А через денек-другой тронемся к тебе в гости… Угостишь нас молочком из-под коровки… Угостишь, нет?
- Да я… - Витёк растерянно поводил в воздухе заскорузлыми конечностями.
- Шу-у-чу, - протянул Чума, расплывшись в улыбке. - Не стану тебя в расход вводить…
- Это… как?
- А-а!.. - Уяснив двусмысленность своего обещания, Чума загоготал. - Не боись! И жив будешь, и бабок отсыпем!
- Может, я того… домой?.. - почувствовав себя в высшей степени неуютно, молвил Витёк осипшим голосом. - Адресок дам, буду ждать… А то - дела, да и вообще… Собака некормлена…
Вместо ответа Чума взглянул на него столь грозно и пронзительно своими гадючьими зенками, что бывшая лагерная шестерка тут же жалобно поправилась:
- Хотя - раз надо, так надо… Вашей головой - думать, моей - кланяться…
- Вот так-то лучше, - буркнул бандит.
ИЗ ЖИЗНИ ИРИНЫ ГАНИЧЕВОЙ
Жизнь в столице, поначалу представлявшаяся Ирине нескончаемой цепью новых знакомств и, соответственно, предложений разного рода работы и бизнеса, на поверку оказалась пространством с разреженной атмосферой какого-либо человеческого участия и заинтересованности к ближнему. Отчужденность друг от друга населяющих огромный город людей, была едва ли не основой их бытия, а борьба за кусок хлеба насущного велась здесь с особым остервенением и безжалостностью.
Наверное, только сейчас, растворившись в безликости многомиллионных толп, Ирина поняла, что жила ранее в глубинке географической, но отнюдь не духовной. В каких-нибудь Сокольниках или в Беляево, да и около Кремля, провинциалов было не меньше, чем в Сибири. Москвичей зачастую водили в столичные музеи их гости из захолустья.
В суете этой жизни для многих оставалась лишь иллюзия, что все высшее доступно, и всегда успеется. А в реальности? Работа, семья, текучка, машина, конструктивные знакомства, трепотня за бутылкой. Почти некогда остановиться и оглянуться. Вечное подождет. Вот он, парадокс столичной жизни: все рядом, спешить нет смысла, и в итоге все течет мимо.
Однако, сетуя на бездуховность и ослепляющий меркантильный материализм основной массы москвичей, походами по музеям и театрам деловая женщина Ирина Ганичева также себя не утруждала, всерьез тяготясь лишь одним обстоятельством: своей вынужденной бездеятельностью и тратой накопленных денег, не способной компенсироваться сколько-нибудь регулярным заработком.
С другой стороны, каким образом данный заработок обрести? Идти ишачить за грошовую зарплату в государственную организацию? Глупо, этих зарплат она себе уже заработала на век вперед. Устроиться на основательную должность в какой-либо коммерческий нефтяной концерн? Не хватает связей, да и едва ли ей выдержать кадровую конкуренцию.
Попытаться наладить собственный бизнес? Но какой? Что у нее есть, кроме полузабытого околонаучного прошлого и сегодняшних навыков посредника, управляемого поступающими извне распоряжениями?
Однако, очутившись в вакууме собственной невостребованности, она не отчаивалась, методично завершая связанные с переездом дела: удачно продала прежнюю квартиру, перевезла на новое место жительства дорогую ее сердцу утварь, устроила детей в школу и постепенно стала налаживать и укреплять прежние шапочные знакомства с людьми из министерства, которых знала благодаря прежним командировкам.
За должниками еще оставалась сумма в двести тысяч долларов, однако дошедшая до них новость об отстранении Ирины от дел, существенным и естественным образом повлияла на прежнюю готовность платить по счетам, и вероломные обещания Ганичевой относительно будущих поставок нефти, обернулись, как и следовало ожидать, подобного же рода заверениями в погашении оставшейся задолженности. При этом в голосах заверяющих, уяснивших ее уловку со срочным приобретением квартиры, отчетливо слышались злорадные и мстительные нотки.
Противопоставить что-либо бесстыдству неплательщиков Ирина не могла: попытка решения дела в официальном порядке означала возникновение вполне понятного интереса к ее персоне со стороны налоговых служб, а обращение к неформальным, то бишь, криминальным адвокатам, было чревато непредсказуемыми последствиями, поскольку, как она слышала, у должников имелась свирепая и давняя уголовная "крыша".
Таким образом, ведение жестких переговоров требовало весьма компетентной и могущественной силовой поддержки, чьи осторожные поиски, ставшие отныне первостепенной задачей Ирины, затмили своей актуальностью поиски ее нового социального статуса. Впрочем, сумма в двести тысяч сама собой являла этот статус.