– То я в случае запроса дам ответ, что заказчик может отозвать его в любое удобное для обоих время.
– А что касается миссис Хайден?
– А что касается миссис Хайден – я порекомендую подождать.
– Ясно. И все-таки, кто такой Виктор Вилльерс?
– Мужчина сорока лет…
– Это я и сам знаю, доктор Робертс, – обиделся инспектор.
– А больше меня ничего не интересует.
– Даже его национальность?
– Даже его национальность. Для моей практики это не имеет никакого значения. Для меня он существует таким, каким я его вижу.
– Хорошо, доктор. Пригласите его. Я тоже хочу "увидеть" его таким, каким увижу его я.
Робертс взял со стола колокольчик и позвонил. Через несколько мгновений в кабинет вошел Виктор, уже приглашенный сестрой Агатой по просьбе инспектора. Виктор на этот раз явился не в светлом сафари, в котором обычно предпочитал ходить, а в строгом черном костюме, особо подчеркивавшем стройность и мужественность фигуры. А черная шелковая ленточка, повязанная вместо галстука на круглом воротничке, еще более подчеркивала траурный смысл его одеяния.
– Bonjour, monsieur Viсtor, – обратился к нему Робертс по-французски, что вызвало у инспектора некоторое недоумение. После ответного приветствия Виктора, бросив выразительный взгляд на инспектора, доктор продолжил уже на английском: – Господин капитан хочет конфиденциально побеседовать с вами. Расскажите ему все, что может помочь следствию. У вас полчаса времени. После этого непременно зайдите ко мне.
– Я все понял, доктор Робертс, – спокойно ответил Виктор, после чего, повернувшись ко все еще сидящему с недоумением на лице полицей-скому, с легким наклоном головы сказал: – К вашим услугам, капитан.
Инспектор молча встал, и они с Виктором вышли. Доктор тоже поднялся и, убрав руки за спину, принялся смотреть в окно на неровный ряд серо-зеленых чахлых рябин, окаймлявших тропинку к приемной. В свое время он сам распорядился оставить здесь нетронутой первозданную природу и часто с какой-то печалью и удивлением смотрел на этих угрюмых представителей поднебесного края. Все эти пышные олеандры, тюльпановые деревья и вигелии, как и его подопечные, были хрупкими и маложизнеспособными творениями человеческих рук, а эти корявые низкорослые рябины являли собой несгибаемую силу природы. И Робертс любил их.
Разговор инспектора с Виктором мало беспокоил его. Даже если Виктор и является действительным убийцей, то капитан ничего не сможет добиться от него, во всяком случае – этот капитан. Гораздо больше беспокоило Робертса то, что он сам до сих пор все еще не имел ни малейшего представления о том, кто мог быть убийцей, и еще больше то, что кольцо подозрений все туже и туже затягивалось вокруг миссис Хайден. Ее ревность, ее постель, ее пораненные руки, ее мысль об убийстве, явно выраженная в последних записях… Впрочем, слава богу, об этом инспектор пока еще ничего не знает. И доктор похвалил себя мысленно за то, что успел забрать и спрятать эти подозрительные листки.
И все же, несмотря на все явные признаки ее виновности, в глубине души Робертс чувствовал искреннюю чистоту своей самой важной пациентки и ее полную непричастность к убийству. Гораздо скорее это мог бы сделать Виктор… Хотя его замечание насчет того, что он бы не промахнулся, явно свидетельствует, с одной стороны о том, что он знает, против кого на самом деле был направлен удар, а с другой – что это выпад не его, а человека, мало знакомого с жертвой.
Инспектор же с самого начала идет по ложному следу, полагая, что целью убийцы была именно эта несчастная девушка. "И я не могу, не имею никакого права открывать ему на это глаза, даже под предлогом спасения миссис Хайден от суровых объятий правосудия", – сокрушенно думал Робертс, мучительно пытаясь найти выход из создавшегося тупика.
Занятый своими невеселыми мыслями, он даже не заметил, как пролетели отведенные для беседы инспектора с его очередным пациентом полчаса. Вошедший Виктор застал Робертса буквально врасплох.
– Надеюсь, все в порядке, Виктор? Я жду вас.
Виктор спокойно сел на стул, на котором за полчаса до этого сидел инспектор, и, дождавшись, пока Робертс займет свое место, спросил:
– О чем же вы хотели говорить со мной теперь, Оливер?
– Я вытребовал у полицейского инспектора право без моего предварительного согласия не беседовать ни с одним из моих пациентов, и после каждой такой беседы, которая не должна длиться более получаса, контролировать психическое состояние своих подопечных, – устало и откровенно признался Робертс, а затем с улыбкой добавил: – Однако к вам это не относится. Я хотел лишь спросить у вас ваше впечатление.
– Спасибо, Оливер, – с явной признательностью оценил откровенность Робертса Виктор. – Я прекрасно понимаю ваше желание быть в курсе всего, что творится в вашем хозяйстве, и со своей стороны готов и здесь выступать в роли вашего союзника.
– Благодарю вас, Виктор, – признательно глядя ему в глаза, вздохнул Робертс, вновь почувствовавший глубокую симпатию к этому необыкновенному человеку. И вдруг впрямую спросил: – Инспектор подозревает миссис Хайден?
– Нет.
– Нет?!
Наступило странное молчание. Робертс смотрел на своего визави с нескрываемым недоумением, Виктор же разглядывал доктора с некоторым сомнением во взгляде. Наконец он на что-то решился и сказал:
– Инспектор подозревает вас.
– Меня?! – не поверил своим ушам Робертс. Такой неожиданный поворот интриги совершенно сбил его с толку, и он сидел, не зная, разо-злиться или расхохотаться в ответ на подобную ахинею. Однако, немного справившись с собой, предпочел все же спросить: – Но почему меня? Почему, например, не вас?
– Мне инспектор весьма сочувствовал по поводу смерти моей возлюбленной, – спокойно ответил Виктор. – Он вполне понимает мое горе: мисс Волендор была столь молода и хороша собой… – Робертс готов был уже совсем лишиться дара речи. – Вас же он считает старым неудачником, ничего не понимающим в психологии людей и совершенно не умеющим их лечить. Инспектор считает, что таким образом вы хотели скрыть свой крах психолога, поскольку вся клиника знает, что девушку эту излечили вовсе не вы с вашими "никакими" методами, а я. Так что вы в душе ненавидите меня, дорогой доктор Робертс, и… боитесь, – невозмутимо закончил Виктор.
Доктор Робертс встал и принялся возбужденно ходить по кабинету, не зная, что и думать по поводу только что услышанного. Воистину неисчислимы логические пути посредственного ума, в отличие от единственно возможного пути истинного.
Заложив руки за спину и походив таким образом с минуту, Робертс наконец остановился у окна, еще раз взглянул на рябины, шевелящие своими темными листьями, словно человеческими пальцами, и, повернувшись лицом к Виктору, сказал:
– Спасибо, Виктор. Искренне рад иметь вас в числе союзников. Но… – вдруг поразила Робертса новая мысль, – но что бы вы теперь сделали на моем месте?
– Посадил бы под домашний арест миссис Хайден и велел бы охранять ее как можно лучше.
– Я понял вас, дорогой Виктор, – ответил доктор, но прежде чем попрощаться, с хитроватой улыбкой взглянув на строгий черный костюм собеседника, спросил: – А больше он ничего вам не сказал?
– Сказал… – просто ответил Виктор и встал, чтобы откланяться. – Сказал, что вы чрезвычайно наивны для человека, профессионально занимающегося психологией…
Доктор задумчиво отошел от окна, направившись было к Виктору, но потом, словно вдруг о чем-то вспомнив, подошел к стоявшему у стены шкафу и достал оттуда исписанные ровным округлым почерком листы.
– Вот, – сказал он, протягивая их Виктору и указывая пальцем на отчетливо видный на недописанном пространстве последней страницы треугольник с глазом внутри.
Виктор не смог скрыть мгновенно промелькнувшей в его взгляде тревоги.
– Иллюминаты?! Откуда это? – быстро спросил он, взяв листы из рук Робертса.
– Я нашел их на столике, возле трупа мисс Волендор. Рядом лежала ручка миссис Хайден. Она, по всей видимости, от потрясения даже забыла убрать все это со стола.
– И вы уже прочитали это?
– Да.
– И?..
– Откровенно скажу, Виктор, я просто потрясен. Думаю, когда вы прочтете это, вы вполне поймете меня.
– Вы показывали это инспектору?
– Разумеется, нет. Я показал ему только копию знака, перенеся его на чистый лист. Мне было важно, чтобы вина за это преступление…
– Я понимаю вас, – остановил его Виктор. – Но откуда этот знак взялся на рукописи? Неужели она вспомнила?
– Вряд ли. Скорее всего, это злая ирония убийцы.
– Вы точно уверены, что это нарисовала не она?
– Да, я даже изучал под микроскопом. Это не ее рука.
– Значит, в пансионе…
– Да.
– В таком случае нам с вами нужно быть гораздо более внимательными. С этими людьми шутки плохи.
– Именно поэтому, Виктор, я особенно рад обрести в вашем лице союзника.
– Спасибо, Оливер. Я могу взять эти листы с собой?
– Пожалуйста, прочитайте, и… – тут Робертс вдруг умолк, и на его лице зримо отпечаталась вся внутренняя борьба с каким-то сомнением. Но, видимо, он все же поборол свои сомнения и закончил: – Прошу вас, верните рукопись миссис Хайден.
– Хорошо. Не сомневайтесь, я справлюсь, Оливер.
– Я и не сомневаюсь. Я только хочу попросить у вас прощения…
– О, не стоит. Я прекрасно понимаю, что для дела будет гораздо лучше, если это сделаете не вы.
На этом доктор Робертс и Виктор простились.
Однако только тогда, когда Виктор прочитал данные ему Робертсом листки, он вдруг окончательно понял, за что именно просил тот прощения, и даже подумал, а не поторопился ли он сам, выразив свою готовность помочь доктору.
7
"Кюминон" неприятно поразил Виктора своей уединенностью и совсем иным, чем "Биргу", окружением. Вместо ажурных сплетений южных растений здесь царила ясная строгость гладкоствольных пиний и кладбищенская стройность кипарисов. Сама миссис Хайден тоже встретила Виктора как-то неожиданно холодно и отстраненно. Он присел на предложенный ему стул, стоявший у раскрытого окна, и положил на столик рукопись, хотя и незаметно, но нарочно сдвинув листы таким образом, чтобы завершавший историю знак иллюминатов оказался отчетливо видным.
– Как вы себя чувствуете, Кинни? – начал он с дежурного вопроса, стараясь не касаться разговора о рукописи и ее содержании до тех пор, пока хозяйка сама не обратит внимания на нарисованный треугольник.
– Спасибо, хорошо, – спокойно приняв предложенную формальную игру, ответила миссис Хайден, с ногами устроившись в самой глубине кресла и совершенно не обращая внимания на принесенную рукопись.
– Я вижу, вы стойкая женщина, Кинни, – решил пока не сдаваться Виктор.
– О чем вы? – она нехотя взглянула в его сторону, и он поразился безжизненности ее глаз, запавших и оттого ставших еще больше.
– Вы не плачете даже перед лицом такого ужасного происшествия.
– А что могут дать слезы? – снова отвернулась она, по-прежнему оставаясь внешне полностью равнодушной к происходящему.
– О, что вы, слезы могут дать очень многое, – сел на своего конька Виктор. – Разве вы не знаете, что женщины живут дольше, чем мужчины, именно из-за того, что они больше плачут?
– Да? – рассеянно переспросила миссис Хайден.
– Именно так. Современные ученые уже доказали это, – продолжил Виктор, с трудом удерживаясь от того, чтобы не встать и не положить руки на эти безвольно опавшие плечи. – Слезы слезам рознь. Благодаря тонкому химическому анализу удалось установить, что жидкость, выделяемая из глаз, например, при резке лука, совсем иная, нежели при огорчении или печали. Оказывается, со слезами горя из организма человека выводятся токсины, разрушащие организм при отрицательных эмоциях. И если слезы сдерживать, они накапливаются в организме и разрушают его. Так что слезы очищают человека не только…
– Зачем вы мне все это говорите сейчас, Виктор? – вдруг прямо взглянув ему в глаза, спросила миссис Хайден.
Виктор некоторое время спокойно выдерживал ее взгляд, а затем так же прямо ответил:
– Я прочитал ваши последние записи, Кинни.
– И что вас там поразило больше всего? – вновь как-то вдруг полностью сникнув, спросила она.
– Подпись.
– Что? – вдруг встрепенулась миссис Хайден. – Какая подпись?!
Она встала и… взгляд ее тотчас упал на отчетливо видимый знак иллюминатов.
Напряженное неподвижное молчание царило в комнате более минуты.
– Откуда это? Что это? Это что, печать местной клиники? Я ничего подобного не рисовала, – она схватила листы и стала судорожно перебирать их. Но убедившись, что знак действительно завершает последний исписанный лист наподобие своеобразной подписи, с каким-то самой ей непонятным чувством гадливости отбросила листы подальше и, упав на кровать, вдруг зарыдала в голос.
Виктор сидел молча – прямой, ошеломленный и неподвижный.
Но вот всплеск неожиданной эмоции, захватившей женщину, словно тайфун, прошел. Она села на кровати, повернувшись к Виктору лицом, отерла ладонью глаза и печально сказала:
– Простите меня. Я сама не понимаю, что со мной происходит.
– Нет, это вы простите меня, Кинни. Меньше всего на свете я хотел бы приносить вам огорчения.
– Да, Виктор. Спасибо. Как ни странно, но теперь я искренне верю вам. Но со мной случилось такое…
– Я знаю, Кинни. Однажды это потрясает каждого мыслящего человека. Потрясает до глубины души.
– Что – "это"? – настороженно спросила миссис Хайден, посмотрев на Виктора широко раскрытыми глазами.
– У вас возникла мысль об убийстве, и… убийство свершилось. – Глаза миссис Хайден, казалось, раскрылись еще шире и готовы были поглотить сидящего перед ней человека без остатка. Между тем он спокойно продолжал: – Все Священное Писание предупреждает нас об этом, но мы не верим ему до тех пор, пока не столкнемся с этим сами. Но… полностью очистить свои помыслы – не так просто, дорогая Кинни.
– Вы думаете?..
– Нет, Кинни. Я не думаю, я знаю, что все уродство окружающего нас мира, словно зеркало, отражает уродство нашего сознания.
– Но я не хотела… – тут миссис Хайден вдруг запнулась, не решаясь произнести то самое слово, которое дважды перед этим с трудом выдавил из себя Виктор.
– Я верю вам, Кинни. На самом деле мы не всегда даже можем дать себе отчет в том, кто кем владеет – мысль владеет нами или мы мыслью. Неизвестно, возможно ли и вообще остановить мысль. А потому наше самое главное достоинство является и самой главной нашей бедой.
Миссис Хайден по-прежнему неподвижно сидела на кровати, не сводя глаз с Виктора и особенно с его черной шелковой ленты, какой-то смутной ассоциацией с чем-то неприятно поразившей ее.
– Что это вы такое говорите… – вдруг сами собой прошептали ее губы, в то время как про себя она подумала: "Как же страшно должно быть жить в этом мире, если достаточно одной только мысли для того, чтобы случилось несчастье". – А вы уверены, что все это не является всего лишь плодом вашей фантазии?
– Порой и в самом деле кажется, что наша фантазия намного богаче действительности. Однако действительность, в отличие от нашей фантазии, не имеет предела, – задумчиво, словно размышляя вслух, тихо произнес Виктор. – А значит, она достигнет всего, и мы не в силах остановить ее, так же как не в силах повернуть вспять время. – На какое-то время оба они замолчали, потрясенные открывшейся обоим бездной, и сидели друг против друга, глядя куда-то в неопределенное пространство. Но вот Виктор повел плечами, будто стряхивая оцепенение, и, посмотрев на свою собеседницу повеселевшим взглядом, сказал: – Вы знаете, как-то раз в Швейцарии я зашел в кафе и увидел, что там над входом висят часы с перевернутым циферблатом. Стрелки идут как обычно, а вот цифры написаны наоборот. И все посетители шутят, что выходят из кабачка намного раньше, чем пришли туда.
Однако миссис Хайден и не подумала рассмеяться.
– Они говорят, что выходят раньше, чем пришли. Однако ведь на самом деле это все равно не так. Или, вы скажете, так происходит только из-за того, что они так не думают, а только говорят?
– Вы знаете, Кинни, в этом мире существуют непреходящие законы. И Бог не может сделать бывшее небывшим не потому, что действительно не может сделать этого, а лишь по своему высочайшему Божественному милосердию. Только там, где существует нерушимый для всех и вся одинаковый закон, человек может найти себя, свое место и способ достойного существования. И Бог дает каждому человеку этот шанс.
– А человек человеку – нет? – вдруг в ужасе вновь посмотрела миссис Хайден на своего странного собеседника. Как он изменился! Где синие брызги взгляда, нежность, лукавство, легкость? Разве с этим человеком говорила она о первом, что приходило ей в голову? Разве к такому смутно тянулось ее не понимающее себя тело?
– А человек человеку – не всегда. Но я, кажется, слишком утомил вас, Кинни, своей неуместной серьезностью. Вы действительно очень устали за последние сутки, отдохните. Потом, когда все успокоится, мы еще поговорим с вами об этом. Правда, поговорим. А теперь – до свидания.
Он ушел, не склонившись над ее рукой и даже не пожав ее, как прежде.
Миссис Хайден еще долго неподвижно сидела на кровати. "Как странно он стал говорить обо всем, – думала она. – Но, конечно же, в своих умствованиях он зашел слишком далеко. То, что происходит у меня в голове, не имеет ничего общего с тем, что происходит в действительности. А насчет слез, пожалуй, он все же прав…" И она снова упала на подушку, дав волю спасительным слезам. И плакала до тех пор, пока не заснула, как ребенок…
После всего случившегося пансионат доктора Робертса походил на растревоженный муравейник, с той лишь разницей, что у этих взбудораженных муравьев не было возможности передвигаться и сообщаться друг с другом. Дорожка терренкура сиротливо пустовала, и по ее тщательно просеянному гравию шуршали шаги лишь увеличенного почти в два раза штата медицинских сестер. Сестры казались еще более молчаливыми, строгими и незаметными, чем обычно. Помимо сестер, тишину нарушал только вездесущий Кадош, который, пользуясь вдруг свалившейся на его лобастую голову с умными раскосыми глазками свободой, носился по всем трем террасам, визжал и наслаждался.