- В глубокой пещере, вдали от солнечного света, прикованы люди. Их головы зафиксированы так, что они видят только свои собственные тени, отбрасываемые на стену пламенем костра. Перед теми, кто вступает с ними в разговор, эти пленники отчаянно защищают свое незнание мира, и Сократ спрашивает: "Если бы им в руки попался человек, собирающийся снять с них цепи и вывести на солнечный свет, не убили бы они его?"
Хоббс выпустил воздух из легких так, что, казалось, он вздохнул.
- А вы бы убили его? - спросил он.
Клейн посмотрел на Хоббса долгим взглядом.
- Не знаю, - сказал он наконец. - Если смотреть на солнце слишком долго, можно ослепнуть.
- И все же никто не видел будущего лучше слепого прорицателя Тиресия: существуют истины, которые можно познать только во тьме.
- Да, сэр. Возможно, в этом и состоит проблема вашей паноптической машины.
Хоббс выгнул бровь:
- Моей машины?
Клейн промолчал.
- А вы храбрый человек, Клейн.
- Я просто хочу выбраться отсюда и получить возможность глядеть на срою тень на стене…
- Человек вашего типа должен бы научиться здесь многому.
- Человек моего типа? - переспросил Клейн и пожал плечами. - Может, только отсюда тени и кажутся такими привлекательными. Вы представляете себе их тем, чем на самом деле они не являются…
Но Хоббс не собирался отпускать Клейна так просто.
- А почему вы считаете, что с вами дело обстоит не так?
Шел бы ты, подумал Клейн, а вслух сказал:
- Не хотелось бы, чтобы у вас сложилось обо мне превратное впечатление: я всего-навсего обычный зэк, мечтающий о том, чтобы перед ним поскорее распахнулись ворота тюрьмы.
- Вы уклоняетесь от ответа.
- Даже самые храбрые из нас, - ответил Клейн, - редко набираются отваги для признания существующей реальности.
Веки Хоббса дрогнули: на мгновение Клейну показалось, что начальник сейчас обойдет угол своего стола и заключит его, Клейна, в объятия.
- Virescit vulnere virtus, - произнес Хоббс.
- Боюсь, моя латынь не столь хороша, - признался Клейн.
- Кажется, это переводится как "Сила восстанавливается травмами".
Клейн подумал о своих травмах - о муках любви, о липовом обвинении в изнасиловании, вследствие чего его и занесло в этот кабинет.
Стал ли он сильнее или просто прибавилось косности и цинизма?
- Это справедливо лишь в том случае, если вы уже были достаточно сильны, - сказал он.
Хоббс торжествующе кивнул:
- Может быть, может быть… Но если дух крепок, отчего не рискнуть?
- Наверное, вы правы, - согласился Клейн. - Вопрос только в том, какой риск и какие травмы.
- Вы полагаете, у вас есть выбор? - спросил Хоббс.
На его лице появилось выражение тоски и отчаяния, что заставило Клейна вспомнить, ради чего он пришел сюда - всего-то и дел, что узнать, предстоит ли ему еще один год отсидки или ждет отеческое напутствие и крепкое рукопожатие на дорожку. А вместо стандартной тюремной процедуры он битый час наблюдает безымянный ужас, весьма смахивающий на безумие, в черных колодцах глаз Хоббса.
- Опять же, - ответил врач, - только иногда.
- Даже у приговоренного к смерти есть выбор, - возразил Хоббс. - Упасть на колени перед палачами или отказаться от повязки на глазах и умереть стоя.
Хоббс, по-видимому, как раз из таких людей. Как врач Рей ощущал сильное желание исследовать состояние начальника, как Марлоу у своего Куртца, и ругал себя за то, что зашел слишком далеко. Но в Хоббсе было что-то гипнотическое. Тем не менее Клейн - всего-навсего заключенный, интересующийся ответом на свое ходатайство об освобождении. И этот заключенный посоветовал врачу осадить назад.
- Да, сэр, - сказал Клейн, - вы абсолютно правы.
Хоббс почуял отступление и, дважды моргнув, откинулся на спинку кресла. Казалось, разговор с Клейном потряс его. Засунув руку в карман, он сжал что-то в кулаке - Клейн понятия не имел, что именно. Будто преследуя отступающего, Хоббс кивнул в сторону бронзового бюста за спиной Клейна и спросил:
- Откуда вы так много знаете о Бентаме?
Клейн прикинул, не заявить ли, что изучает философию кумира Хоббса всю свою сознательную жизнь, но решил, что это слишком опасно: после нескольких десятков лет работы в этой системе Хоббс мог почуять враля с другой стороны тюремного двора.
- От доктора Девлин, - признался он. - Знаете, она судебный психиатр…
- Большинство судебных психиатров не видят разницы между Джереми Бентамом и Джеком Бенни.
Клейн не улыбнулся:
- А доктор Девлин знает, сэр.
Хоббс кивнул головой, успокоившись:
- Необыкновенная женщина. Ваша совместная с ней работа оказалась плодотворной?
- Она написала статью в "Америкен Джорнел оф Психиатри".
- И ее напечатали?
- Доктор Девлин пока об этом ничего не говорила.
Хоббс фыркнул:
- Знаете, когда Бентам умер, его тело в соответствии с завещанием забальзамировали и поместили в стеклянный ящик. В Лондоне. Кажется, он и по сей день там.
- Да, сэр, - подтвердил Клейн. - И выставлен на всеобщее обозрение. Отныне и навеки.
Зрачки Хоббса снова расширились, и в глазах появилось то самое выражение, от которого у Клейна внутри все сжималось от скверного предчувствия. Начальник, казалось, говорил: "Пойми меня. Будь со мной рядом. Не оставляй меня одного здесь…" Клейн слышал подобное много раз от родителей, женщин, соседей по блоку; ото всех, кто нуждался в сочувствии и поддержке. Он слышал этот голос от своей бывшей подруги, обрекшей его на все эти мучения. "Дай мне больше, чем ты можешь", - просили его. К этому голосу примешивался его собственный внутренний голос: "Вали отсюда поскорее, парень"… Сразу вспомнился лозунг Коули: НЕ МОЕ СОБАЧЬЕ ДЕЛО!
- Прекрасно, - сказал Хоббс. - Просто прекрасно. Ирония бентамовского наследия никогда раньше до меня не доходила. Очень вам признателен за неожиданный взгляд на вещи.
- За это я снова должен благодарить доктора Девлин.
А вот это не было правдой: смысл завещания Бентама Клейн постиг сам, но, как говаривал Клетус, не надо сильно умничать - не стоит позволять щупальцам взаимопонимания объединять зэка и начальника тюрьмы. Хватит, и без того много крови из него попили. Пациенты, женщины… Бывшая любовь, а теперь вот Хоббс. Или он, доктор Рей Клейн, становится параноиком? Хоббс внезапно выдернул руку из кармана и поставил перед Клейном бутылочку с пилюлями.
- Врач посоветовал мне принимать эти пилюли три раза в день. Я думаю, он глуп. А что вы на это скажете?
Клейн взял бутылочку в руку и прочитал этикетку: карбонат лития, 400 мг. Голова внезапно опустела: мозг безо всяких эмоций зафиксировал, что Хоббс принимал таблетки, предназначенные почти исключительно для лечения маниакально-депрессивных психозов, которые, образно говоря, являются своеобразными шварцинеггерами среди прочих умственных расстройств.
Вступив в маниакальную фазу, сопровождаемую манией величия и полным отсутствием тормозов, страдающие этой болезнью часто перестают принимать лекарства, что сейчас и продемонстрировал сам Хоббс. Вообще-то словом "маньяк" в последнее время стали сильно злоупотреблять, но, судя по коричневой бутылочке в руке Клейна, Хоббс по меньшей мере претендовал на этот диагноз. Вот только в отличие от подавляющего большинства других маньяков ему удалось сосредоточить в руках абсолютную власть над множеством человеческих жизней. Клейн взглянул прямо в глаза начальнику тюрьмы; странно, впервые с той минуты, как доктор переступил порог этого кабинета, он был спокоен и уверен в себе. Хоббс вовсе не строил ему ловушек - он на самом деле был безумен.
Хоббс кивнул на зажатую в руке доктора бутылочку:
- Вы мне так и не ответили.
Клейн поставил таблетки на стеклянную поверхность стола.
- Думаю, вам лучше справиться у вашего лечащего врача.
Хоббс нахмурился.
- Но будь я на вашем месте, - продолжил Клейн, - я бы поступил так, как считаю нужным.
Глаза Хоббса переполнились эмоциями. Он кивнул:
- Человек, который поступает иначе, гроша ломаного не стоит. - И, схватив со стола бутылочку, швырнул ее под стол в алюминиевую корзину для мусора.
Бутылочка упала с металлическим звяканьем. После этого в кабинете повисла тишина. Клейн снова перевел глаза на зеленую папку. Проследив за направлением его взгляда, Хоббс притянул папку к себе и раскрыл ее:
- Устроенное вами представление произвело на комиссию благоприятное впечатление, - сказал он.
Клейн промолчал. Хоббс пролистал содержимое папки.
- Знаете, это же идиоты - стоит привести в своем ходатайстве строчку из Нового Завета, предпочтительно такую, которая была бы им знакома, и они тают. Имя Иисуса на них всегда хорошо действует. Поэтому-то вы и пролетели в прошлом году. Не ту позицию заняли.
- Сэр? - не понял Клейн.
- Упрямство, - произнес Хоббс.
- Прошу прощения, сэр, я старался быть достаточно гибким, чтобы принять здешние правила.
- Конечно, и, надо признать, весьма в этом преуспели. Но у каждой медали две стороны, не так ли?
- Да, сэр.
Хоббс заглянул в папку:
- Например, вы лечите людей, и, судя по всему, неплохо; во всяком случае, многие предпочитают покупать вашу помощь, чем получать ее бесплатно от доктора Бара, и я не могу никого за это винить. Как, однако, это контрастирует с произведенной Майрону Пинкли лоботомией…
Клейн надеялся, что его лицо осталось каменным.
- Вы понимаете, что я имею в виду, не так ли? - спросил Хоббс.
- Если вы имеете в виду идею двойственности человеческой натуры, то да, сэр, понимаю.
В лицо доктору ударила кровь, и его охватила неудержимая злость на Хоббса за те издевательства, которым Рей подвергался; на самого себя за то, что он еще надеялся, за то, что стоял здесь, за то, что вообще дышал, за то, что был слишком большим умником для того, чтобы перепрыгнуть через стол и оторвать Хоббсу башку к чертовой матери. Ярость вопила: "Да подавитесь вы своей свободой, мне она на хрен не нужна, я ее и так никогда не имел!" Голос благоразумия протестовал: именно потому и нужна, что до сих пор у тебя не было возможности ею насладиться. Да и теперь, освободят тебя или нет, свободы тебе не видать.
Голос ярости утих так же неожиданно, как и зазвучал, оставив после себя пустоту. Клейн задрожал от ветерка, нагнетаемого потолочным вентилятором. Рубашку можно было выжимать. Хоббс со шлепком захлопнул зеленую папку.
- Вы свободны, Клейн, - сказал он.
Клейн молча уставился на него.
- Комиссия согласилась с моими рекомендациями. Завтра в двенадцать дня вас передадут на попечение вашего инспектора по надзору.
Хоббс встал и протянул Клейну руку. Клейн тоже поднялся на ноги и пожал руку начальника.
- Спасибо, сэр.
- Теперь можно и улыбнуться, Клейн.
- Да, сэр.
Но Клейн не улыбался: ощущение пустоты не исчезало. Доктор знал, что если ей предстоит заполниться, то не весельем и радостью, а мучительной болью утраты, и боялся этого. На том и стой, приказал он себе, пока не окажешься в безопасном месте. Клейн отпустил руку Хоббса.
- Восемьдесят девять процентов освобожденных рано или поздно вновь попадают в эти стены, - добавил Хоббс. - Не окажитесь в их числе.
- Не окажусь.
- Могу ли я что-нибудь для вас сделать? - спросил Хоббс.
Клейн замялся. Все, что ему оставалось сделать - все! - это выйти из этого кабинета и пересидеть где-нибудь в укромном уголке предстоящие Двадцать четыре часа, а после можно хоть на пляж отправляться в Галвестон-Бей. Сама мысль о свободе внезапно вселила в него страх, что вот сейчас, накануне освобождения, он чем-либо рассердит Хоббса. Клейн припомнил слова Клетуса насчет того, что задница доктора останется в распоряжении капитана до тех пор, пока Клейн не выйдет за ворота.
- Не стесняйтесь, говорите, - подбадривал Хоббс.
Клейн взглянул на него:
- При существующем положении вещей Коули не сможет один управляться в лазарете.
- Доктор Девлин неоднократно ставила меня об этом в известность. Ничего, скоро все изменится.
Клейн не смог удержаться:
- Прошу прощения, сэр, но лазарет - наш общий стыд.
Хоббс выпрямил плечи:
- Тюремная больница - это мой позор, доктор Клейн. - Сумасшествие, выглядывающее из зрачков Хоббса, стало заметнее. - И ваши, если не мои собственные жалобы были услышаны. Уверяю вас, что на фоне событий, в преддверии которых мы находимся, обстановка в лазарете может считаться несущественной.
Клейн с удивлением попытался понять мысль Хоббса; по-видимому, это отразилось и на лице, поскольку Хоббс внезапно замкнулся. Его голос по-прежнему подрагивал от сдерживаемой страсти.
- Рад это слышать, сэр.
- Тогда заодно радуйтесь и тому, что вам не придется быть этому свидетелем. - С этими словами Хоббс повернулся, пересек комнату и подошел к окну, выходящему на север.
Он посмотрел вниз, на хмурые мегалиты камерных блоков; руки начальника дрожали, и он стиснул подоконник. Все его тело, казалось, подрагивало, сопротивлялось какой-то невероятной силе.
Клейн, глядя ему в спину, не мог сообразить, получил ли он разрешение идти. Неожиданно он ощутил, что боится не только за себя. Неизвестно, насколько поглотила Хоббса болезнь, но все его действия, казалось, только тонкая струйка, сочившаяся из-под крышки психической шкатулки Пандоры, из последних сил удерживаемой начальником тюрьмы. О каких грядущих улучшениях он говорил? Не спросить ли его об этом? Может, подойти к Хоббсу и положить ему руку на плечо?.. Не его это собачье дело… И все же Клейн против своей воли шагнул к Хоббсу.
- Желаю удачи, Клейн.
Хоббс сказал, не отрывая глаза от окна. Клейн остановился на полушаге.
- И спасибо вам за беседу.
В голосе Хоббса прозвучала решимость, которая значила больше, чем просто желание закончить встречу. Клейн промолчал: если Хоббс обернется, то что-то, возможно, случится. Но Хоббс не обернулся.
- И вам удачи, начальник, - пожелал Клейн.
Хоббс, застыв в том же положении, медленно кивнул два раза подряд.
Рей Клейн молча шагнул к двери, открыл ее и, так и не сказав ни слова, вышел из кабинета начальника тюрьмы.
Глава 9
Тони Шокнер заблудился. Он, конечно, слышал, что под обширными подвальными складскими помещениями тюрьмы пролегли прямо-таки джунгли, но чтобы такие… Он шел по подземелью уже двадцать минут, и размеры этого лабиринта внушали ему робость.
Старый босс ремонтной службы Деннис Терри, который, ссутулившись, трусил перед Шокнером, говорил, что если к подземелью добавить еще и систему канализационных стоков, то оно будет обширнее наружного комплекса. Здесь, в темных, затхлых закоулках, одни заключенные прятались, чтобы выгонять самогон из картофеля или квасить брагу из апельсинового сока и хлеба, другие кучковались для того, чтобы пустить по кругу отточенную пипетку для закапывания в глаза раствора героина или кокаина; сюда спускались шлюхи, чтобы ртом или задницей заработать блок "Лакки Страйк" или коробку батончиков "Херши", в то время, как других, сопротивлявшихся всерьез или для вида, затаскивали сюда, чтобы подвергнуть групповому изнасилованию. Деннис Терри, возможно, был единственным зэком, знавшим эти джунгли до последнего уголочка. А уж среди охранников такие знатоки и близко не стояли.
Шокнер, пригнувшись, следуя Терри в сырых извилистых поворотах, тащил двухколесную тележку с двумя газовыми баллонами с кислородом и ацетиленом. Через плечо свисал моток резинового шланга, присоединенный одним концом к головкам баллонов, а другим - к горелке. Терри с фонарем, с инструментами на поясе и защитными очками на шее шел слишком быстро, и Шокнер то и дело просил его притормозить. Горелка и шланг постоянно соскальзывали с его плеча. Одежда насквозь пропиталась потом и противно липла к коже.
- Далеко еще? - спросил Шокнер.
Терри за шумом не расслышал.
- Деннис! Далеко еще? - закричал Тони.
Терри откликнулся через плечо:
- Еще ярдов тридцать, а там и ступеньки.
- Ступеньки? Господи, какие еще ступеньки?
Старик не ответил. Подземное царство Терри представляло собой темную, грязную, заросшую жиром и ржавчиной путаницу постанывающих стоков и шипящих труб. Шокнеру казалось, что его занесло прямо в фильм "Чужие". Жуть… И почему Эгри не послал сюда кого-нибудь другого? Псих. Эгри не доверял Терри, да и вдохнул слишком много порошка. Шокнер треснулся локтем о выступавшее из-под пола колено толстой трубы и громко выругался. Труба свидетельствовала о том, что все это дерьмо продолжается и ниже. Господи… Тони знал, что он парень не из мастеровых: вся эта механика ему всегда поперек горла стояла. Он даже масло в своей машине не любил менять, а уж эту пакость… В некоторых местах каша из клапанов, манометров, воздуховодов и проржавевших фланцев опускалась ниже потолка на добрый фут. Тогда даже Терри приходилось пригибаться, чтобы не расшибить голову, а ведь он был ниже Шокнера сантиметров на пятнадцать. Шум стоял ужасный, вытяжные вентиляторы и их приводные моторы завывали, гоняя липкий воздух туда-сюда по жестяным коробам. К тому же доброй половине всего этого механического дерьма уже перевалило за сотню, и все здесь скрипело, хлопало и трещало так, будто вот-вот развалится. Эгри пообещал Шокнеру самую безопасную часть операции, но при ближайшем рассмотрении такого впечатления не возникало. У Тони стали проявляться первые признаки клаустрофобии, и он с большим удовольствием присоединился бы к парням наверху, вооружившись отточенным прутом и банкой растворителя.
Терри остановился:
- Пришли.
В конце короткого прохода с левой стороны виднелась тяжелая дубовая дверь. Терри соответствующим инструментом сбил с двери замок. За ней открылся узкий лестничный пролет каменных ступенек, ведущих вверх. В отличие от большинства ступеней в этой тюрьме, кромки этих оказались острыми и нестертыми, - видимо, здесь ходили достаточно редко.
- Тебе придется мне помочь, - сказал Шокнер.
- Конечно, - согласился Терри без особого энтузиазма.
Деннис подвесил фонарь к поясу, забрал у Тони газовую горелку и ухватил рукоятку тележки. Шокнер взялся за тележку снизу, приняв на себя большую часть веса. Стараясь шагать в ногу, они начали подниматься по лестнице; Шокнер на каждом шагу задевал стены бедрами и плечами. На верхней площадке их ждала еще одна дверь - на этот раз из листового железа. Замок был современным и выглядел достаточно серьезно. Терри не пытался его взломать.
- Пришли. - Голос его дрожал от усталости.
Шокнер опустил колеса тележки на пол. Терри сбросил шланг с плеча и передал Шокнеру фонарь.
- Подержи, - попросил он.
Затем Терри повозился с вентилями баллонов, донеслось шипение газа. Деннис достал из кармана зажигалку "Зиппо" и поднес огонек к горелке. Из ее сопла сантиметров на тридцать вырвалось лохматое пламя. Терри покрутил регулятор, и пламя, сократившись, превратилось в синий конус, с силой бьющий из горелки. Деннис опустил на глаза очки.
- Ты бы отвернулся, - посоветовал он Шокнеру.
- А курить можно? - спросил тот.
- А почему нет? - ответил Терри.