Как попала в этот лагерь Анна Наумовна? (Ганной ее называли только в Радичах.) Ну, это проще, ведь она была наполовину еврейкой. И ее, значит, забрали вместе с прочими членами семьи Берстов.
Как в дальнейшем развивались события в лагере? Почему обе женщины не только оказались на свободе, но и вышли оттуда беременными? А вот на этот вопрос ответ архивы уже не дали. Лучше всего помогли бы разобраться в этом свидетельства оставшихся в живых узников лагеря. Как бы только найти их?
Ура, это оказалось совсем просто! В министерстве социального обеспечения все узники состояли на учете, ведь они пользовались определенными льготами. Березвечский лагерь был точно такой же фабрикой смерти, как все прочие фашистские концентрационные лагеря, поэтому выйти из него живым и дожить до двадцать первого века было чудом, коему сподобилось только пять человек. Это были очень и очень пожилые люди, со здоровьем, не позволявшим им ни на что уже надеяться.
Георгий Иванович распределил узников среди членов группы, сам выбрал миорчанку Станкевич, тут же договорился с ней о встрече и утром выехал на витебскую трассу. До районного городка Миоры было двести пятьдесят километров. По дороге он планировал заехать на территорию бывшего лагеря, ведь маршрут как раз пролегал через Глубокое.
Как и следовало ожидать, ничего от штатлага № 351 не сохранилось. Только скромный памятник жертвам лагеря напоминал о его существовании.
Ладно, вздохнул Прищепкин, поеду дальше.
Вот и город Миоры оказался типичным увядающим западнобелорусским местечком, в котором запугивающий оставшихся в живых цементный памятник погибшим красноармейцам и рудименты советской агитки насильственным образом, но для привычного глаза вполне естественно, сочетались с великолепным столетним костелом на берегу по–скандинавски степенного озера. Над улицей Кирова, на которой доживала узница, кружились чайки. Глядя на птиц, на трогательную панораму двух главных миорских улиц, Георгию Ивановича стало так хорошо, что захотелось повеситься.
Глафира Петровна была уже совсем дряхлой и давно уже не выходила на улицу. Однако, к счастью для Прищепкина, она оказалась в здравом уме и трезвой памяти. Во всяком случае, детектив сумел получить от нее ценнейшую информацию.
Бабулька буквально шарахнулась от поднесенной к лицу фотографии молодых Блинкова и Сбруевича в эсэсовской форме (эти фотографии, необходимые для стимуляции старческой памяти, смонтировали в лаборатории), словно в руке Георгия Ивановича извивались гадюки.
- Свенты Янек, гэта ж ён!
- Кто? - тихо прошептали губы детектива, сердце которого словно остановилось, потому что побоялось своим стуком отпугнуть имя преступника.
- Юрген фон Гуммерсбах, комендант лагеря.
- На какой именно фотографии?
Бабулька растерянно переводила взгляд с одной фотографии на другую.
- На абодвух, - наконец пришла она к странному, на взгляд постороннего, заключению.
- А вы не путаете?
- Гэтак, гэтак. Палонили?
Георгий Иванович, конечно, не знал, попал ли комендант штатлага № 351 в руки правосудия. Его личность на данный момент заинтересовала его в другом аспекте.
- Так что в лагере с женщинами делали? - коротко спросил он.
Как оказалось, "осеменительный" эксперимент проводился в массовом порядке. Отобранных для него женщин помещали в отдельный барак, освобождали от работ и хорошо кормили. Убедившись, что искусственно введенные оплодотворенные яйцеклетки приживались, узницы беременели, их держали под наблюдением еще несколько месяцев, а затем, когда делать аборт было уже поздно, выпускали на волю. По возвращении домой они должны были встать на спецучет в своих комендатурах и рожать полноценных арийцев. Партнершей Юргена фон Гуммерсбаха была некая Хильда Пиллау, тоже ярко–рыжая, которая официально не занимала в лагере никакой должности. По всей видимости, она была прислана туда именно с этой, репродуктивной миссией. "С хлыстом все ходила. Ее боялись больше всех".
В принципе ясно, зачем все это нацистам понадобилось. Ведь в победной перспективе рейху нужны были еще миллионы и миллионы арийцев: в качестве администраторов, солдат, надсмотрщиков. Чтобы не выпустить побежденный мир, вместе с миллиардами "неполноценных" людей, из своих когтей, не повторить опыт империи Александра Македонского, которая буквально растворились сама в себе из–за глобального численного перевеса побежденных над победителями.
Гитлер призывал каждую немецкую женщину родить не менее четырех детей. Но ведь Германия была густонаселенной европейской страной и не могла уподобиться пустынной азиатской Туркмении. То есть для нее было бы проблематично следовать призыву фюрера из–за фактора "сопротивления среды". (Чтобы понятней: не вынесет же Природа миллиарда немцев, ведь каждому автомобиль нужен, коттедж. Вот она и сопротивляется, создавая такую информационную "атмосферу", при которой мысли о продлении рода кажутся чем–то третьестепенным. Потому–то наши люди зачастую и чувствуют себя на Западе будто вытащенные на берег рыбы. "Удушье информационной разности" и называется ностальгией.) В общем, не Германии это занятие - размножаться–то; гомосексуализм для ее условий как–то, извиняюсь, даже естественней. (Кстати, у истоков национал–социалистской партии стояла группа "голубых" офицеров.)
А посему, выходит, нацисты ставили задачу для своих целей вполне логичную: наладить поточное производство арийцев Природе вопреки. То есть когда "это" особо не хочется, а зачастую и не можется, когда "голубые" одолевают, лезут изо всех щелей родного фатерлянда и даже проникают в самое святое - в партию.
Однако ведь только с помощью подобных осеменительных фокусов задача эта и решается. Вот и выработали наци секретный циркуляр: отбирать пары производителей на роль "матриц" и штамповать с них неограниченное количество копий. Хоть тысячу! Ведь вынашивать "плод древа гипербореев" может кто угодно, любая женщина, даже еврейка. Все равно никуда не денется - родит стопроцентного арийца. Ведь плоду, словно овощу от почвы, нужны будут только питательные вещества.
Итак, технология была разработана, оставалось проверить ее на практике, и можно было налаживать массовое производство. По всей видимости, Юргена фон Гуммерсбаха и Хильду Пиллау нацистские селекционеры и объединили в одну из таких матриц. А что, ведь в этом случае рождаемые арийцы получали свою фирменную отметину - ярко–рыжие шевелюры.
Конечно, общих черт во внешности Сбруевича и Блинкова могло быть гораздо больше. Повтора генной комбинации получиться не должно было, и не получилось. Это вполне естественно, ведь далеко не всегда родные братья похожи друг на друга даже внешне, не говоря уже о характерах. Вероятно, когда они были маленькими, то общего в них было гораздо больше. Однако очень уж отличались друг от друга семьи, в которых они воспитывались, жизненные пути, которые выбрали. К шестидесяти годам братья стали уже настолько разными, что об их родстве напоминали только шевелюры.
Глафира Петровна тоже прошла через процедуру осеменения - как бы она иначе живьем из лагеря выбралась. В положенный срок родила такого же "рыжика", но вскоре после войны ребенок заболел воспалением легких и умер. Она вышла замуж, родила еще двух детей, и, таким образом, судьба ее как–то выправилась.
По какому принципу отбирали суррогатную мать? Сначала комендант–кобель и его подруга–сучка просеивали весь женский контингент. При этом руководствовались только чувством симпатии или антипатии - им почему–то было небезразлично, кто будет вынашивать и воспитывать их детей. Затем отобранных вызывали к психологу, который тестировал женщин, определяя их добросовестность и прочие материнские качества. Так как дело было абсолютно новое, то оно еще не обрело холод задуманного конвейерного производства.
Узницы, отбор которых визировал психолог, отделялись от остальных и усиленно откармливались. В качестве духовной пищи им предлагалось освоить несколько брошюр министерства пропаганды, в которых описывалось устройство будущего всемирного нацистского государства, давались пасторали из детства фюрера и тому подобная ерунда. С ними сносно обращались, спали они уже на настоящих кроватях, им даже выдавали хорошее мыло.
Попасть в число суррогатных матерей мечтали многие женщины лагеря. Слаб человек, несколько месяцев лагерной жизни ломали и самых сильных мужчин. Ведь одно дело, если тебя схватили и в пожарном порядке выбивают показания, - надолго муки не растянутся: сам скопытишься или убьют ненароком. И совсем другое, когда пытка растягивается на неопределенный срок.
Путь назад, в советскую систему, был им закрыт. Поэтому пожелание победы немецкому оружию было бы для них естественней. Но… не желали, хотя победа советского не сулила ничего доброго.
Так и получилось. Выявленных суррогатных матерей НКВД отправлял на Колыму. Однако так как архивы Березвечского лагеря при отступлении были немцами уничтожены, то ГУЛАГа удалось избежать многим, в их числе и Блинковой, и Сбруевич, и Станкевич. Причем последняя хоронилась до конца восьмидесятых, а потом так даже пенсию "узницкую" себе выхлопотала.
Вместе с гражданками страны Советов в "материнский" барак попадали и иностранки, главным образом еврейки из Центральной Европы. Ведь поначалу Березвечский лагерь задумывался вообще как интернациональный, но потом нацисты убедились, что им хватает польских, и иностранцев в штатлаг № 351 привозили эпизодически, мелкими партиями.
На пятом месяце беременности Станкевич из лагеря освободили, что в нем происходило дальше, она не знает и знать, откровенно говоря, не хочет. Больно.
Георгий Иванович был так доволен результатом поездки, что всю дорогу обратно напевал под нос "наша служба и опасна и трудна". Надо же, из пяти узников лагеря выбрал именно Глафиру Петровну, показания которой прояснили картину. (Попади Станкевич Шведу, тот бы потом слишком задирал нос. А самому Георгию Ивановичу делать подобные прорывы вроде как и положено - начальство.) Ведь остальные состоящие на учете в министерстве соцобеспечении узники штатлага № 351, были мужчинами, следовательно, программа по осеменению их не касалась.
Тем не менее опять "за кадром" остались мотивы убийства братьев. Кому и зачем могла понадобиться их смерть через пятьдесят пять лет после окончания войны? Интересно, как, кстати, поживают остальные братики и сестрички Сбруевича и Блинкова, не покушался ли кто–нибудь и на их жизнь?
Чтобы разобраться в мотивах, наверно, нужно до конца исследовать весь этот узел, ведь он до сих пор ничего не знает о "матричной парочке" - Юргене фон Гуммерсбахе и Хильде Пиллау. У Холодинца есть выход на немецкую полицию, какой–то приятель в Гамбургском полицейском управлении, пусть он его попросит навести об этой парочке справки в архиве по нацистским преступникам.
Вернувшись в Минск и оказавшись в офисе на любезной сердцу Бейкер - Коллекторная–стрит, Георгий Иванович созвонился с Холодинцем и лег спать.
7 июля, Тирана, Албания.
Когда–то - не так уж, впрочем, и давно - Албания была единственной страной, куда Шанхайский цирк ездил на зарубежные гастроли. Китайские артисты и албанские дети понимали друг друга без перевода, ведь НСРА (Народная Социалистическая Республика Албания) была единственной в Европе страной, которой удалось открыть душу для лучей из сердца Великого Мао. Это стало возможным потому, что в Албании был свой великий человек, Вождь албанского народа Ходжа, Первый секретарь ЦК АПТ (Албанской Партии Труда).
На время гастролей Шанхайского цирка единственная албанская цирковая труппа уступала им свое здание на площади Сканденберга, а сама выезжала давать представления в провинции и в частях Народной армии.
Само собой разумеется, что попасть в гастрольную труппу было очень сложно. Ведь отборочная комиссия предъявляла высокие требования не только к профессиональным качествам артистов, но и к их идейно–политическому уровню, знанию трудов Великого Кормчего. Чтобы удовлетворять им, приходилось много работать, но цель - Албания, Европа! - того стоила. Ведь это был совершенно другой мир, населенный людьми с длинными носами. Кроме того, все до одного мужчины–албанцы были усаты, а албанские женщины носили платки, - разве можно удержаться от соблазна увидеть это собственными глазами? Кроме того, артистам давали неплохие командировочные, а также дополнительные талоны на рис, средства личной гигиены и одежду. А как хочется поменять кеды на туфли, как бывает здорово хоть иногда вдоволь поесть и вымыться душистым советским мылом "Земляничное".
Китайским товарищам также очень нравилась и предлагаемая албанскими товарищами культурная программа. Например, посещение превращенной в музей атеизма мечети Хаджи Этехембея. Экскурсовод застенчиво рассказывала китайским артистам, как эксплуататоры в целях порабощения народа насаждали тому религию, а для этого–то и строили подобные несуразные с современной точки зрения здания. Ведь на самом деле Аллаха нет, это убедительно доказали миру замечательные албанские ученые.
Назад в гостиницу "Башкими" китайцы обычно возвращались пешком. Заглядывая по пути в многочисленные кофейни, они шли по улице Перметского конгресса и поворачивали на Авни Рустеми, где располагался бойкий базарчик, на котором можно было купить что угодно, в том числе даже итальянские джинсы. Заграница!
Нынче все, конечно, изменилось. Шанхайский цирк успешно гастролирует, сшибая доллары, по всему миру. Поездки в облезлую, жалкую Тирану из средства поощрения превратились в вид наказания. Гастроли в Албанию были заведомо убыточны, но по традиции, как–то по инерции все же продолжались.
И вот коммерческий директор решился с ними покончить. Эта поездка должна была быть последней.
В состав выездной труппы, как и тогда, в далеком семьдесят третьем, когда состоялись первые гастроли в Албанию, попал знаменитый клоун Мо Южэнь, народный артист КНР, признанный мастер своего жанра.
Внешность у Мо Южэня была для китайца очень необычной: совершенно белая кожа, большие голубые глаза и огненно–рыжая шевелюра. Чудо из чудес, ведь он вырос в обычной китайской семье. Правда, его мама в годы Второй мировой войны была участницей французского Сопротивления и томилась в фашистских застенках. Мо даже выступал без грима. Одного его выхода на арену было достаточно, чтобы зрители начинали корчиться в конвульсиях смеха.
В бывшем последнем на европейском континенте коммунистическом заповеднике Мо Южэнь и закончил земное существование.
Это случилось прямо во время представления, когда Мо отрабатывал свой знаменитый номер: змея превращается в кролика, кролик в змею, а клоун тем временем пытается построить некую башню из цилиндров и табуретов, которая без конца разваливалась. Кутерьма со стройкой, разумеется, была нужна лишь для отвлечения внимания. Змея оставалась змеей, кролик - кроликом. Никто ни в кого не превращался, животное и рептилия просто незаметно менялись местами. Из соображений безопасности ядовитый зуб кобры был удален.
Как известно, смерть после ее укуса наступает очень быстро… Быстро и наступила; Мо, наверно, совсем не мучился… Кто–то подменил змею, ужалившую его как раз в тот момент, когда он барахтался под грудой из цилиндров и табуретов. Куча–мала вздыбилась несколько раз и неожиданно осела… Прошло минут десять, пока конферансье Вэй Пэн догадался разобрать завал. Голубые глаза Мо были широко раскрыты, ярко–рыжие волосы разметались в разные стороны.
(1. Вольная, творческая интерпретация материалов журнала "Советский цирк". 2. Заметка в тиранской газете "Зери и популит" № 373 от 8 июля сего года.)
Планерка в офисе на Бейкер - Коллекторная–стрит была назначена на девятнадцать часов. И началась она с заварки победного "Аз воздама". Прищепкин уже переговорил с Сергуней, который должен был связаться с немецкими военными архивами, и знал организатора бойни рыжих.
- Бабам спуску давать нельзя - сразу на шею сядут! - норовил поучать Бисквита Швед. - Надо им все назло делать. Даже если изрекут нечто в струю, заявляй противоположное. Потому что, дескать, это ты, мужчина, так считаешь.
Бисквит демонстративно зевнул: уж кто бы учил его, только не Швед. Лучше бы сначала со своими бабами разобрался.
Юрочка, Арнольд и Валера задерживались. Наверно, застряли где–то за городом. Столбик термометра поднялся над тридцатиградусной отметкой. "Ну и жара, сто лет ничего подобного не было", - Прищепкин отер пот со лба и выглянул в окно. Стоянка напротив "Лукойла" была пуста. Ни одного нувориша! Небось, по дачам разъехались, засели в джакузи с шипучей минералкой вместе со своими секретаршами.
"Ладно, начнем без молодежи", - решил Прищепкин рассказать коллегам о поездке в Миоры и предоставил слово Холодинцу. Сергуня был торжествен и строг, даже немного мрачен.
- После освобождения Березвечского лагеря в августе 1944 года и по май 1945 Юрген фон Гуммерсбах находился в Берлине, в Управлении лагерей, в котором занимал пост руководителя отдела по учету реквизируемого у врагов рейха имущества. А в последние дни перед капитуляцией Германии он исчез - вместе с Хильдой Пиллау, с которой таки сочетался законным браком, а также с начальником этого Управления Генрихом Хаасом и несколькими высокопоставленными чиновниками. Последний раз эту публику видели третьего мая на территории военно–морской базы острова Рюген. По предположению следственных органов, использовав подводную лодку, которую загрузили слитками золота из хранилищ Управления, они скрылись в неизвестном направлении.
На этой части повествования в офис с упаковкой баночного холодного пива вломилась молодежь. Прищепкин недовольно поморщился: день "Аз воздама", а они… Молодость, молодость…
- В пятидесятых годах стараниями израильской разведки след бывшего коменданта–осеменителя и его матричной подруги обнаружился в Парагвае, - продолжил Сергуня. - Чета Гуммерсбахов владела там поместьем и большим участком земли. У них родился сын Мартин - мадам Хильда разродилась собственной персоной. Фашио жили в Южной Америке тихо и уединенно.
Опасаясь ареста, Гуммерсбахи перебрались в Эквадор, в котором сумели затеряться еще почти на пятьдесят лет, пока на их ранчо случайно не напоролся в джунглях корреспондент "Ди вельт" Роланд Фишер. Тот искал какое–то загадочное индейское племя, а нашел нацистских преступников.
Хильда к тому времени уже давно умерла, Юрген превратился в древнего старца, Мартин жил в Кито и был управляющим капиталами отца. В эквадорской прессе поднялась буря: выдавать, не выдавать? С одной стороны, Гуммерсбах был заочно обвинен Нюрнбергским трибуналом в преступлении, которое не имело срока давности, с другой - Мартин мог, обидевшись на эквадорскую власть, парализовать всю местную экономику. Однако до суда по вопросу выдачи дело не дошло: не выдержав волнений, Юрген фон Гуммерсбах неожиданно умирает от сердечного приступа. Мартин мог бы стать одним из самых богатых людей не только Эквадора, но уже и всей Латинской Америки. Однако, как удалось выяснить детективному агентству "Аз воздам", ведь у него было еще много братьев и сестер, раскиданных по всему миру. Которые, узнав про смерть своего матричного папочки, могли предъявить претензии к Мартину. И они наверняка были бы удовлетворены. Поэтому Мартин, по всей видимости, обратился в некую международную мафиозную организацию с заказом на поиск и уничтожение всех своих матричных братьев и сестер, а также, на всякий случай, и их родственников. Следовательно, убийства, которые мы расследовали, это только звенья цепочки запланированных убийств целой компании. Нужно срочно укрыть миорчанку Глафиру Петровну - она ведь тоже наследница несметных богатств умершего фашиста. Нам также необходимо немедленно связаться с Интерполом и поделиться своими открытиями. Ведь только ему по силам заняться этим делом, объединить внезапные убийства "рыжиков" по всему миру, которые, несомненно, имели место, мы только ничего о них не знаем, в одну папку и прищучить Мартина.
- Суд может, и по идее должен, не только приговорить Мартина фон Гуммерсбаха к пожизненному заключению, - не преминул случаем блеснуть эрудицией законник Швед, - но и вынести заключение о том, что капитал, из–за которого возник весь этот сыр–бор, нажит преступным путем. Со всеми вытекающими последствиями.
- Вы, ребятушки, меня радуете, - расплылся в счастливой улыбке Георгий Иванович. - "Аз воздам" в студию!