По уверению хозяина автосалона, в Каире у них не должно быть проблем. Слава Аллаху, автоинспекция практически отсутствует и в столице. В арабских странах автовладельцам вообще не морочат головы с обязательными ежегодными техосмотрами и прочей мурой. Понятие годности к эксплуатации исчерпывается способностью автомобиля тронуться с места. И правильно, мудро, можно даже сказать!
Что интересно, машин на душу населения в Египте приходилось маловато: примерно как в Союзе Советских, а может, и еще меньше. Но каких! В связи с тем, что Египет - ха–ха! - был страной контрастов (извинения за плагиат глубокоуважаемому Мулюку Сулюкову), то есть с огромной пропастью между богатыми и бедными, то богатые в нем ездили на очень крутых тачках. А вот бедным до "шишетериев" приходилось добираться пешком. Одним словом, именно "Крайслер" и был в стране пирамид самой распространенной автомобильной маркой; "Мерседес" преследовал его по пятам.
Процедура переоформления автомобиля заняла пять минут. Кстати, доставшийся прищепкинцам лимузин принадлежал какому–то чиновнику. Что еще?.. Кажется, все! Тогда - в путь!
- Ты на клаксон, клаксон постоянно дави! На сигналы поворотников они не реагируют! - на ходу инструктировал Бисквит Георгия Ивановича.
- Легко сказать, - вздохнул Прищепкин, затормаживая на "красный".
А вот надо, надо было ехать: впереди–то путь свободен. И в зад ему чуть не клюнул ободранный "Шевроле" последней модели.
- Козел! Не на светофор, на дорогу смотри! - наверно прокричал ему на арабском водитель, в развевающемся на горячем ветру бурнусе, чуть не по пояс высовываясь из окна.
Впрочем, может быть, он обозвал его бараном или ослом, может, не обзывал никак, а просто посоветовал: не спи, друг, здесь тебе не гарем, автомобильная дорога - зона повышенной опасности. Устал?.. Сделай паузу - выкури шиш. Или опрокинь стопочку чаю.
- Шайтан их побери! - выругался Прищепкил. - Так и инфаркт можно заработать!
Выбравшись за город, он вырулил на обочину и уступил баранку Шведу: "Руки дрожат". Когда менялись местами, по шоссе в сторону Каира пронеслась неприметная "Мазда" с тонированными, однако, стеклами и сирийскими номерами. На нее не обратили внимания.
Какой нам, лесовикам, представляется пустыня? Почему–то местом очень веселеньким: чистенький апельсиновый песочек, солнышко, миленькие барханчики…
На самом деле она мерзкая, - по крайней мере, пустыня египетская. Песочек, конечно, не чистенький - какого ляда? - с изрядной примесью суглинка, а потому кажущийся грязнее грязи. Ну, про солнышко мы уже говорили. Барханчики унылый пейзаж разнообразят, увы, мало. Главная же мерзость пустыни однако в том, что энергетика у нее нулевая, - откуда ей там взяться. Поэтому ни уму, ни сердцу дать она принципиально ничего не может. Пустыня, словно работа на конвейере, сама сосет человека, и поэтому европеец за очень короткое время может сойти в ней с ума. Как и зачем в пустыне живут люди? Загадка. Ведь даже в тундре - и товарищ Сталин вам бы это охотно подтвердил - жизнь кажется лучше, жизнь кажется веселей.
Пассажиры битого, перебитого "Крайслера" никакой "тоски пустыни" пока не чувствовали; отнюдь, им было даже весело. Бисквит рассказывал, как однажды едва не женился на дочке министра экономики Тувалу. Есть(?) такое карликовое островное государство в южной части Тихого океана со столицей Фунафути, в которой проживает аж три тысячи четыреста человек. Так как Бисквит весил тогда почти сто сорок кэгэ, то все свободные красавицы Тувалу в него сразу же до беспамятства влюбились. И пока продолжался чемпионат Океании по отбивным из акульих плавников и супам из морской черепахи, буквально преследовали его по пятам.
Дело в том, что главный критерий мужской красоты в тех благословенных краях - вес. Однако мужик должен быть не элементарно жирным - такая "красота", естественно, на фиг никому не нужна, - а иметь сильное, могучее тело дикого кабана. Ну, вроде еще как у борца сумо. Словом, в Фунафути Бисквит смотрелся на уровне Алена Делона в Элисте. Ведь даже президент этой замечательной во многих отношениях страны весил меньше его на пять кило.
Так как Бисквиту было все равно на ком жениться, - а какая разница, если все до одной девушки Тувалу были отменно хороши? - то выбрал дочку министра экономики: если уж терять свободу, то за хорошую цену, не правда ли? К тому же Тувалу была единственной страной, в которой он не тосковал по дому, по родным нивам.
Здесь это было просто невозможно. В тувалунском языке слово "страдать" вообще отсутствовало. Тувалунцы были на редкость жизнерадостными людьми. С утра до обеда они плясали народные танцы, затем отдыхали в растянутых между пальмами гамаках и наслаждались ничегонеделаньем. Изредка ловили рыбу.
Впрочем, особо неугомонные граждане этого островного государства имели возможность трудоустроиться в косторезную мастерскую: вырезать на потребу туристов гребни из панцирей морских черепах; или в типографию - печатать почтовые марки.
Но не об экономике Тувалу сказ. Бисквиту, короче, бунгало понравилось, которое министр обещал отдать за дочерью в приданное. Сказка: окна спальни выходили на океан, кухня - для Лехи, считай, спортзал - имела тридцать три квадрата и была оборудована по последнему слову техники.
Приготовления к свадьбе шли уже полным ходом, у доминиканского собора, где должен был состояться обряд венчания, для взвешивания жениха установили весы. И вдруг будущий тесть заявил Лехе, что занятия спортом тому придется оставить: "Для моего зятя это недостаточно респектабельное занятие. Его дело заседать в каком–нибудь комитете, например, по распределению ооновской гуманитарной помощи. И потягивать ледяной "Будвайзер", - мотивировал чиновник.
- Оставить спорт? Никогда!!! - категорически отказался Бисквит. - Скорее в Фунафути выпадет снег, чем я дам на то согласие! Спорт - это я! Я - это спорт! Это радость желудков тысяч болельщиков гастрономии и фанатов кулинарии! Наконец, смысл жизни миллионов обжор!
Свадебную церемонию отменили. Несостоявшаяся невеста на берегу океана уж плакала–плакала. Министр экономики Тувалу был готов взять свои слова обратно, но вернуть Бисквита они уже все равно не могли. Прямиком из Фунафути Леха полетел в Сидней, на заседание Олимпийского комитета. Дабы потребовать объявить кулинарбол олимпийским видом спорта.
- Это было бы справедливо, - отметил Швед. - Любителей пожрать в мире более шести миллиардов, а вот поклонников какого–нибудь фристайла…
- Леха, а каким ты считаешь кулинарбол видом спорта: летним или зимним? - спросил Прищепкин, стараясь, лишний раз продемонстрировать своему пищевому ангелу–хранителю интерес к его жизни.
- Есть блюда, про которые можно сказать, что те однозначно принадлежат к зимней кухне, например: салат из соленых груздей с конопляным маслом и базиликом; есть блюда чисто летние: щи из крапивы, белорусский холодник или русская окрошка, - благожелательно ответил Бисквит. - Поэтому было бы логично включение кулинарбола и в программы летних игр, и зимних.
Прищепкин вдруг резко затормозил. Завизжали покрышки, "Крайслер" развернуло поперек дороги.
- "Растяжка"! - выдавил он.
"Крайслер" не доехал до растянутой над шоссе тонкой проволочки, наверно привязанной за чеку некоего "тормозного" устройства, всего с метр. Разглядел же!
- Какая падла ее поставила? - беспомощно пробормотал Швед, озираясь по сторонам: они были без оружия, получить разрешение на ввоз которого в Египет было невозможно.
Словно черти из табакерки, из–за бугорка тут же выскочили две "падлы" и бросились им наперерез, сзади показался некий пикап с вооруженными людьми в кузове, спереди - та самая "Мазда" с тонированными стеклами.
- Сопротивление бессмысленно, - уныло констатировал Прищепкин, отстегивая ремень безопасности.
"Крайслер" окружили шумливые оборванные люди и бесцеремонно обыскали детективов. Отобрали документы и деньги, связали руки за спиной. Их действиями руководил некий брезгливый господин в белом полотняном костюме, которого Прищепкин тут же окрестил "беем". Следует отметить, что обе стороны не нуждались в представлении друг другу и поэтому не задавали лишних вопросов, не пытались понтовать или распускать хвосты.
- Так куда едем–то? - только спросил Бисквит, когда им ненавязчиво предложили залезть в длинный кузов пикапа "Форд".
- Туда, - ответил "бей", неопределенно кивнув в сторону барханов.
- К господам Мухаммеду бен Ауду и Мулею бен Юсуфу? - все же попытался уточнить спортсмен, называя фамилии из "авиапассажирской сказки".
- Ага, - просто ответил "бей", смахивая пот со лба.
Словно мешки с картошкой, их уложили на дно кузова. По боковым скамейкам расселись вооруженные оборванцы.
Нагретая солнцем жесть начала немилосердно печь их через одежду снизу; сверху на путников полились неукротимые солнечные лучи. "Подобным образом хорошо запекать телячью вырезку, посыпанную тертым сыром и зеленью", - подумал великий спортсмен и из носа у него хлынула кровь.
Однако вышеназванным товарищам из "авиапассажирской сказки" нужны были они сами, а не их труппы: пленников тут же перевели в салон.
Как оказалось, с шоссе они давно съехали и, оставляя за собой шлейфы пыли, неслись по укатанному проселку. "Бей" дал прищепкинцам воды и угостил сигаретами: задание хозяина выполнил - настроение отличное. Он тихонечко напевал под нос какую–то однотонную арабскую мелодию.
Примерно через час они свернули с проселка на едва заметную тропу среди барханов.
Характер пустыни несколько изменился: глина оставила песок в покое и тот, распавшись на отдельные меленькие–меленькие песчинки, стал стеклянно–шелковым. Рассыпав по колбам с талией посередке, его теперь можно было использовать в качестве механизма для солнечных часов.
Машины начали пробуксовывать. Скорость движения кавалькады снизилась километров до двадцати.
Впереди маячили горы. По пути стали попадаться одиночные скалы, вырвавшиеся из песка очень–очень давно, может, миллион лет назад, чтобы уже в обозримом будущем опять в песок вернуться. От них остались одни скелеты - ткани выело время - и поэтому они должны были обрушиться и рассыпаться в прах. Горы также производили впечатление геронтологического ЦК КПСС - расползшиеся основания и ни одной острой вершины.
Расстояния между скалами постепенно сокращались. И вот уже тропе пришлось между ними петлять.
Скалы сменились горами, и сразу завеяло восхитительным холодком. Показалось селение кочевников.
Кочевники жили в своеобразных сборных сарайчиках: четыре жерди опоясывались тростниковыми циновками, еще одна циновка становилась крышей и еще одна полом. Таким образом, весь сарайчик собирался и разбирался минут за пятнадцать, весил килограммов двадцать, занимал объем пресловутого мешка картошки. Учитывая бедуинский образ жизни (срок пребывания на одном месте ограничивался тем временем, за которое верблюды уничтожали окрест все колючки), разве можно придумать что–нибудь более гениальное?
Все, нужно было двигаться дальше.
Однако верблюдами в том селении и не пахло. Скорее бензинчиком, ибо автомобиль стоял почти у каждого такого сарайчика, а вот "кораблей пустыни" не было видно ни одного. Все это было странновато и вызывало подспудное чувство тревоги. Да и бедуины Прищепкину не понравились - оказались больно милитаризованными: почти все попадавшие в поле зрения детектива люди были вооружены, некоторые щеголяли камуфляжной грязно–песочной формой.
Пикап с пленниками подрулил к длинному навесу, в тени которого важно восседали шестеро арабов. У пятерых были густые черные усы, а у шестого - жидкие и пшеничные. Потому что им оказался… Болтуть. И хотя Михаил Викторович окутал себя облаком дыма шиша, Прищепкин узнал его сразу.
"Сейчас на радостях целоваться полезет! - с брезгливостью замшелого холостяка подумал Георгий Иванович. - А губы у него, наверно, липкие. Фу!"
Однако Болтуть "одарил" пленников таким взглядом, что детектив сделал для себя еще более неприятное открытие: уж скорее его расцелует вон тот валун. И вообще: до сей минуты Михаила Викторовича он все же не знал. Болтуть, переживающий за жену, приемного сына и умолявший о помощи, был одним человеком; Болтуть, проявивший себя талантливым конструктором и изворотливым дельцом, был уже человеком совершенно другим; наконец, Болтуть, сидевший сейчас под навесом в компании вальяжных арабов и куривший шиш, был человеком третьим. Каким конкретно? Пока оставалось только гадать. Что интересно, любому из них Станиславский сказал бы - "верю"! Впрочем, этот раскрученный театральный лев верил и советской власти, и товарищу Сталину…
Этот третий Болтуть встал и заговорил, распоряжаясь, по–арабски. Подчинясь жидкоусому вервольфу, пленников развязали и подвели к нему.
- До рукоприкладства, надеюсь, дело не дошло? - вполне вежливо, но с отчужденной холодностью спросил он детективов.
- Да пошел ты! - прошипел Швед. - Ишь, заботливый какой! Вытащил нас в эту тьму–таракань!
- Александр Михайлович, впредь я бы попросил вас быть более сдержанным. Насколько я вас понял, вы большой любитель путешествовать за чужой счет. Вот и прокатились. Чем недовольны? Хотя, знаете, я понимаю: вам всем нужно прийти в себя, немного освоиться. Сейчас вас накормят, переночуете. А завтра мы с вами поговорим. Нам ведь есть о чем говорить, не правда ли?
- Где Артем? - выдавил Бисквит.
- Здесь, конечно, - как бы даже удивился Болтуть. - Жив, здоров.
На этой конструктивной ноте беседа детективов и директора завода "Оптика" закончилась. Прищепкинцев временно определили в сарайчик, приспособленный под хранение мешков с мукой и ящиков с какими–то консервами.
Между тем с тупых, иссеченных ветрами и обглоданных временем горных вершин в лощину опустилась хрустальная, холодная ночь. Пленников выпустили со склада, развязали, подвели к жарко пылавшему саксауловыми сучьями костру и пригласили на трапезу.
Надо отметить, что питались "бедуины" очень даже неплохо: рис с бараниной - ни плов, ни каша, нечто среднее, - тончайшие хрустящие лепешки, черный, по–походному пахнущий веником чай с сахаром. Вероятно, далеко не каждый египтянин мог себе позволить ужинать столь же вредно. Небось, на ночь у большинства - шиш. Жалко, что охрана с "Калаш–дзынами" (автоматами Калашникова китайского производства) аппетит прищепкинцам несколько портила.
Случившуюся с Болтутем перемену они не обсуждали. Было ясно, что дело темное… Было просто лень.
Спать легли тут же, у костра, в спальных мешках, которые им любезно предложила немая охрана.
Над головами похрапывающих прищепкинцев полыхали неоном неизвестные им созвездия … Красиво, но что толку… Фиг тогда с ними.
Ближе к утру стало так холодно, что детективы одновременно спросонок подумали, будто они дома, где–нибудь на рыбалке. Ну разве такая дуборина могла случиться среди лета в Африке?..
Проснувшись и оглядевшись по сторонам, они смогли убедиться, что вечером видели далеко не все. Самая интересная часть "бедуинского" селения оказалась скрытой еще одной скалой, в котловине. И представляла собой нечто вроде летнего полевого лагеря военного училища. Конкретно: ряды палаток, плац, "полосы препятствий", стрельбище. И все было распланировано с военной дотошностью, то есть на бренную землю со священной бумаги перенесено с точностью до миллиметра. Однако на полевой учебный лагерь регулярной армии селение "бедуинов" никак не тянуло. Похоже, что здесь обучали военному ремеслу так называемых моджахедов.
- Ай да Болтуть! - пробормотал Швед.
Тут из многочисленных репродукторов требовательно прозвучал призыв к утренней молитве. Башенка с минаретом пряталась между двумя зубами скалы и была прикрыта с воздуха растянутой маскировочной сеткой. Палатки сию секунду разродились черными точечками "студентов" террористических наук, которые залились на плац и упорядочились рядами для намаза. Обратив лица в сторону Мекки, на колени опустились и охранявшие прищепкинцев граждане–оборванцы.
После молитвы был завтрак и тоже не шиш, а вчерашнее мясо и шорпо, чай с лепешками.
Что интересно, после завтрака спокойно подымить часок–другой–третий шишем "студентам" не дали. Безобразие, в принципе. Лагерь загудел, затрещал, забухал: на стрельбище жарили из "Калаш–дзынов" и метали гранаты, по "полосе препятствий" словно носились стада мамонтов, - пыль там, короче, столбом стояла. И кто это говорил, будто арабы ленивы и кроме торговли их ничего не интересует?
Болтуть сумел принять детективов только около двенадцати. С ним был Артем, загорелый и обветренный.
- Домой хочешь? - с ходу, потрепав пацана по плечу, спросил Бисквит.
- Неа, - потупив взгляд, не очень уверенно ответил Артем, покосившись на Михаила Викторовича.
- Ну–ка покажи руки, - потребовал Прищепкин.
Как и следовало ожидать, все пальцы Артема оказались на месте, Георгий Иванович от радости чуть не подпрыгнул.
- Здесь ему будет лучше, - бодренько заявил Болтуть. - Ну что его ждет дома? Выбор невелик: или нищета, или страх за свои, кровно заработанные деньги. Страх перед государством, которое в любой момент может изменить правила игры. Страх перед уголовниками, на которых нет никакой управы.
- Выходит, вы оба в Египте оказались не случайно? - спросил Швед, напряженно шевеля всеми извилинами.
- Разумеется, - стеснительно подтвердил Болтуть.
- А как же с Леной? Вы и ее планируете перетащить сюда? - пытаясь проникнуть в директорскую душу, или хотя бы нащупать к ней код, спросил великий кулинар.
- Артем, выйди–ка, - попросил Михаил Викторович. - Видите ли, - глубоко вздохнул он, когда за Артемом опустился полог палатки, - я всегда мечтал о сыне. Для оружейника и бизнесмена это довольно естественно, неправда ли? Однако первая жена родила мне двух дочерей. А с Леной мы фактически разошлись. (Услышав это признание, Прищепкин едва удержался от искушения расцеловать проходимца.) Ну не получился и второй брак, что я могу поделать. Ведь так называемые образованные женщины на дух не переносят мужчин творческих. Не замечали за ними такой особенности?
- Замечали, - угрюмо подтвердил Швед, почему–то считавший себя творческой личностью.
- Их куцые умишки и раздутые от сознания дипломированности "эго" не могут примириться с тем, что эти самые мужчины не хотят довольствоваться ролью, которые они им обычно отводят. Ролью добытчика и бесплатного приложения к их высокообразованным, тончайшим сущностям. Ведь сами женщины в силу своей природы к творчеству просто не способны. Вот поэтому и рассуждают примерно так: у него есть я, есть семья, что ему еще не хватает?.. Стало быть, он ищет уединения, чтобы встречаться с любовницей. Я мучился с ней ради Артема.
- Скажите–ка, Абд аль-Манаф, владелец торговой компании "Салах" и Михаил Викторович Болтуть, директор завода "Оптика" - одно лицо? - спросил Притщепкин, в голове которого схема этого дела вдруг прояснилась почти полностью, не хватало только каких–то деталей.