Но сейчас я чуть не влепила ему пощечину за эту его усмешку. Еще бы секунду посмотрела на него и точно влепила бы. Но я все же успела отвернуться и взять себя в руки. Я прекрасно помню, чем раньше заканчивались эти пощечины. Сергей поднимал меня на руки, забрасывал себе на плечо и нес в спальню. Я неистово колотила его по спине кулаками, дергала ногами, которые он крепко держал, пыталась даже выдирать его всегда коротко остриженные волосы… Но вся эта моя вспышка длилась недолго. Он бросал меня на постель, сдергивал с меня одежду и… И усмехался…
Я почти бегом помчалась к Ларисе в комнату, чтобы не испытывать судьбу. Кто знает, чем все закончится, если я сейчас и вправду влеплю ему пощечину? Постелью или свернутой шеей? Кое-какие приемы спецобороны я все же неплохо помню и могу исполнить вполне эффективно, особенно если меня разозлить, а ему это уже удалось.
Лариса принялась меня ругать. Я даже не поняла, что произошло. Я уже не чувствовала, что она относится ко мне, как к своей школьной подружке. Она говорила какие-то странные не только для взрослого слова, но и в устах восьмиклассницы они прозвучали бы нелепо. Я замерла, не зная, как реагировать.
Как я поняла чуть позже, это была самая лучшая реакция с моей стороны. Лариса строго меня отчитывала за какие-то детские шалости. У меня появилось четкое ощущение, что она считает себя то ли моей матерью, то ли старшей сестрой. Нет, пожалуй, не так. Она по-прежнему не считала себя взрослой женщиной. Но и на восьмиклассницу уже не была похожа. Судя по ее словам, по тому, как она строила фразы, она окончательно впала в детство. Так мог вести себя шестилетний ребенок. В сочетании с ее огромным колышущимся животом это было жуткое зрелище!
Лариса вдруг потеряла ко мне всякий интерес, взяла на столе у Игорька фломастеры и начала рисовать в его же блокноте, который тоже лежал на столе. Это был типично детский рисунок. Гипертрофированные цветы, кукольные физиономии, которые были больше похожи на персонажей из фильма ужасов, какие-то животные, в которых одновременно угадывались кошки, собаки, даже коровы…
Я вдруг поняла, что она разговаривает со мной, как со своей любимой игрушкой - куклой.
Кошмар какой-то! Ей рожать давно уже пора, а она стремительно впадает в детство. В ее голове хранится вся информация о том, что она чувствовала, как себя вела, что делала с самого раннего возраста, с момента появления на свет и даже раньше. Мне стало жутко.
Чем же все это закончится? И, главное, что же делать мне в такой ситуации?
Воспользовавшись тем, что она сидела, склонившись над своим рисунком, и ничего вокруг не замечала, совсем по-детски увлекшись своим занятием, я выскользнула из комнаты. Сергей сидел на кухне, опустив голову и уставившись глазами в пол. Я вспомнила, как он гнал нас от детского отделения спасать женщин, оставляя младенцев на произвол судьбы. Господи! Еще одна психологическая проблема! Переживает теперь. Думает, правильно ли поступил тогда, в роддоме. А может быть, я ошибаюсь, может быть, это он обо мне думает?
Да пошел он, в конце концов, к черту! Взрослый мужик. Не впадет же он в детство, как Лариса. Вот и пусть сам выбирается как умеет. Его всегда раздражала моя профессия спасателя. Вот и пусть теперь спасает себя сам. Господи, но что же делать с Ларисой-то?
- Сергей. - Я тронула его за плечо. - Я никогда тебя об этом не спрашивала.
Он поднял на меня измученный взгляд. Но я смотрела на него жестко и совсем без жалости, до которой мужчины так часто падки.
- Ты знаешь какие-нибудь детские песенки? Ну, колыбельные там или что-нибудь из мультфильмов?
В его взгляде появилось недоумение.
- Вспоминай, - сказала я. - Очень скоро может понадобиться. - Если что-то случится, звони мне обязательно, - крикнула я уже из дверей.
Он не ответил.
Игорек появился минут через пять после того, как я вернулась в управление. Вид у него, однако, был вовсе не виноватый, как обычно бывало после опозданий, а какой-то интригующий, что ли.
- Ты чего, блудный сын, именинник сегодня, что ли? - спросил его Кавээн. - Ну так с тебя бутылка после дежурства.
Игорек встал в торжественную, на его взгляд, позу и объявил нам всем:
- Увлечение противоположным полом, было бы вам известно, таит в себе самые непредсказуемые для мужчины неожиданности.
- А вот твое очередное опоздание, Игорь, - перебил его Григорий Абрамович, - неожиданность вполне предсказуемая.
- Извините, командир. - Игорь щелкнул каблуками и склонил голову. - Я как раз сегодня собирался удивить вас всех и прийти вовремя.
- Не получилось, надо полагать? - усмехнулся Григорий Абрамович.
- Да, именно - не получилось. Но я сегодня понял важную для себя вещь - если природа наградила тебя повышенным интересом к женскому полу, не старайся ему сопротивляться и будешь вознагражден.
Кавээн хохотнул:
- Уж что-что, а наградить человека кое-чем, это они могут.
- Дядя Саша, ты пошляк! - возразил ему Игорек. - Я имел в виду нечто совершенно иное. Нечто сугубо профессиональное.
Григорий Абрамович давно уже поглядывал на Игорька с интересом, уж слишком непривычно он себя вел. Он прищурился на него пристально и стал похож на охотничью собаку, которая делает стойку на дичь. Если, конечно, можно себе представить лысую собаку, да еще в больших роговых очках.
- Ну-ка хватит паясничать и рассказывай толком, что ты там новенького узнал.
- Унюхал, Григорий Абрамыч! - восхитился Игорек, и я только сейчас сообразила, что он не совсем трезв. - Вот что значит опыт! Не то что вы. Я сегодня познакомился с такой девушкой! В автобусе с ней ехал. Я на работу, а она на лекцию. А в результате оба оказались в… баре! Да! И выпили по паре коктейлей. Это у вокзала, недалеко, кстати, от того самого роддома. Оленька, у нее такие глаза! Клянусь, они мне показались больше стекол противогаза. Впрочем, я опять не совсем о том говорю, извините.
Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, потом замер, сосредоточился и, когда открыл их снова, показался мне намного трезвее.
- Она рассказала мне, почему не хочет идти сегодня на лекцию, и это, представьте себе, оказалось главным во всем нашем мимолетном знакомстве. Ибо. Хм, какое красивое слово. Ибо. Ибо, пораженный этой новостью, я впал в глубокую задумчивость и не заметил, как девушка меня покинула. А адрес ее или телефон я не успел спросить. Помню только, что ее зовут Марина. Или Наташа. Какая, впрочем, разница. У нее такие глаза! Впрочем… Что это я заладил - впрочем да впрочем. Она сказала мне, что вчера их профессор, фамилию его не помню, помню, что по генетике, отмочил корку! Это она так сказала - отмочил корку! Он прямо на лекции заявил, что какой-то шутник прислал ему письмо. Письмо, написанное, как он сообщил, очень грамотным языком, что для студентов-медиков вообще-то не характерно. Так вот, в письме была угроза! Его обещали взорвать, если он не прекратит свои исследования по проблеме выращивания из донорской клетки внутренних органов человека. Он что-то там выращивает у себя в пробирках. Вспомнил: она сказала, что профессор пытается из одной клетки вырастить мозг человека. И у него что-то даже получается. Профессор искренне считает, что письмо - это шуточки студентов.
Мы, честно говоря, были поражены. И, конечно же, не тем, что Игорек напился в рабочее время. Террорист перешел к столь активным действиям, что останавливать его нужно немедленно. Он, судя по всему, не успокоится, кто знает, сколько бомб у него уже готово. Не успокоится, пока все их не разошлет по белу свету.
- Григорий Абрамович, - сказала я, - разрешите, я попробую через телевидение установить с ним контакт. Мы не можем сидеть на месте и ковыряться в его прошлых взрывах, когда он намечает себе новые жертвы, и ждать, когда появится сообщение о новом взрыве.
- Насколько я понимаю, охрану профессора мы сами обеспечить не сумеем, - сказал Грэг. - Хотим мы этого или не хотим, а придется поставить в известность наших друзей из ФСБ и сообщить им эту информацию. Игорька туда не пошлешь, придется, Оля, тебе навестить своего знакомого майора Нестерова и передать утренние наблюдения нашего любвеобильного Игоря. А оттуда поезжай на телевидение, я позвоню главному редактору службы информации, договорюсь с ним. Возможно, небольшое интервью тебе придется дать, так ты там осторожно, лишнего не говори. Впрочем, Оля, ты сама все, конечно, понимаешь.
Вернулась я часа через три, порядком измочаленная несколькими дублями записи моего обращения к террористу. Никогда не думала, что это может оказаться столь тяжелой работой - выступать перед несколькими миллионами зрителей, которые тебя напряженно слушают. А что слушать меня будут напряженно, я не сомневалась. История со взрывами уже выползла наружу из сейфов ФСБ, обросла подробностями, в которых трудно было отличить правду от вымысла, количество погибших от взрывов росло просто с каждым часом и уже перевалило все разумные пределы. В одном роддоме, как могла вам сообщить любая пенсионерка, встреченная вами в магазине, погибло не меньше полутора тысяч только что родившихся младенцев, которых раскидало взрывной волной по всему кварталу…
Я не сомневалась поэтому, что сегодня я стану "звездой" тарасовского телеэкрана. А вот майор Нестеров отнесся к моему сообщению почти равнодушно. Он, конечно, поблагодарил, но по его взгляду я понимала, что проблема безопасности профессора из мединститута его не волнует. Наверное, его больше беспокоил вопрос о том, "свободна" я или "занята", как это они называют. Я имею в виду мужчин нестеровского типа. Которые никогда не посягают на "занятых" женщин. Меня такие поклонники просто раздражают, хотя я ничего не имею лично против майора Нестерова. Просто он мне не интересен. И еще я подозревала, что ему и самому хорошо известно о случае с профессором-медиком, но передо мной он ломает комедию. А если так, то за намеченной террористом жертвой давно уже ведется наблюдение. Ну и хорошо, ничего другого мне, собственно, и не нужно.
В управлении я стала свидетельницей спектакля, главным героем которого был Кавээн. Он сегодня выступал в неожиданном амплуа. Я уже говорила, что Кавээн - специалист по распределению гуманитарной помощи. Делает он это очень просто. Подгоняет к стоящему на запасной полосе авиагрузовику "КамАЗ", собирает у толпящихся уже около самолета "стервятников" разнообразные приказы и решения, подписанные кем угодно (это его не интересует), и рвет эти бумаги у них на глазах. Затем встает на трапе в грузовой отсек и ждет, когда самый возмущенный из них полезет с ним разбираться.
Разбирается Кавээн всегда конкретно - спускает этого самого возмущенного с трапа вниз головой. Возмущение у того сразу же проходит, а одновременно значительно редеет группа желающих поживиться гуманитаркой. Пару раз в него стреляли. Но Кавээн оба раза сумел уберечься от пули и одного из стрелков сдал в уголовку. Разогнав "стервятников", Кавээн загружает "КамАЗ" и звонит в управление Грэгу. Тот высылает пару спасателей из числа своих старых приятелей, и они конвоируют машину непосредственно на место эвакуации пострадавших, а не на какой-нибудь промежуточный склад, как это делается во всех остальных случаях. Кавээн же остается на самолете - загружать следующий "КамАЗ". В результате эффективность использования гума- нитарной помощи возрастает процентов до восьмидесяти вместо обычных двадцати, когда этот процесс происходит без участия дяди Саши. Хотя и он уследить за всем абсолютно, конечно, не может.
Он сам прекрасно понимает, что гуманитарку все равно воруют, не на аэродроме, так в другом месте, и устраивает иногда самую настоящую облаву на таких мелких по сравнению со "стервятниками" воришек. Кавээн называет их "хорьками".
Одного такого "хорька" он и приволок сегодня в управление. Кавээн выловил его с двумя огромными ящиками у областной детской больницы, куда распределили большую часть матерей с детьми из числа пострадавших в роддоме. В одном оказались медикаменты, в другом - детское питание. Лекарства Кавээн передал в больницу, а ящик с детским питанием заставил "хорька" прихватить с собой в управление. И теперь занимался процессом "перевоспитания посредством детского питания", как он объяснил.
"Хорек" оказался пацаном лет семнадцати, одетым, по его понятию, вполне прилично: в темно-зеленую борцовскую майку с огромными вырезами под мышками и адидасовские спортивные штаны. Вероятно, он считал себя крутым парнем, по крайней мере, пока не встретился с Кавээном. С тех пор впал в детство. Так можно было подумать, глядя, как он поглощает детское питание под присмотром дяди Саши. Потому что выражение лица у него при этом было самое бессмысленное, младенческое.
Григория Абрамовича в управлении не было, и никто Кавээну не мешал развлекаться. Впрочем, сам он это считал не столько развлечением, сколько осуществлением справедливости.
"Хорек" обладал довольно накачанной фигурой, мышцы его плеч могли бы произвести на неопытного в таких делах человека впечатление - они бугрились и очень живописно ходили волнами, когда парень наклонялся над ящиком, чтобы достать из него очередную баночку какой-то молочной смеси и вытряхнуть ее содержимое себе в рот. Но на Кавээна его фигура, очевидно, не произвела никакого впечатления, поскольку под каждым глазом у "хорька" красовалось по синяку.
Кавээн сидел напротив него по другую сторону коробки и следил, чтобы "хорек" не халтурил и дочиста вылизывал баночки.
- Ешь, козел, ешь! - приговаривал Кавээн. - Ты еще молодой, это для таких, как ты, как раз. Еще здоровее будешь. Дочиста вылизывай, шакал! Или я тебе эту банку в зад засуну вместе с теми, которые ты не осилишь. Все засуну, что в ящике останется.
"Хорек" дико посмотрел на ящик с детским питанием. Там оставалось еще не меньше двух сотен баночек, аккуратно упакованных с помощью картонных стеллажей-прокладок. Он смог осилить пока только несколько верхних рядов. Вид у Кавээна был такой, что даже я на мгновение поверила в то, что он осуществит свою угрозу. Что до "хорька", то после полученных им синяков он уже, наверное, не сомневался, что содержимое ящика ему придется так или иначе принять полностью. Его уже заметно мутило, но он продолжал открывать баночки и отправлять их содержимое себе в рот. Заглатывал он с трудом, изо рта текло по подбородку, по шее, по груди.
- Дядь Саш, - сказала я, - ты зачем зоопарк тут устроил?
- А что ж мне, отпускать его, что ль? - удивился Кавээн. - По закону я его привлечь не смогу за эти два ящика. Это не кража, ему их просто по ошибке выдали. А он вовремя появился там, где нужно, чтобы эта ошибка состоялась, так ведь, а, козлик? Тебе зачем детское питание понадобилось, а? Продать его хотел? Заработать на халяве, а?
Парень помотал головой.
- Я думал, в этом ящике тоже лекарства, - пробормотал он сквозь булькающее во рту детское питание, брызгая им во все стороны.
- А это и есть лекарство! - подтвердил Кавээн. - От жадности. Ты давай, давай - не отвлекайся, я до утра ждать не буду, пока ты это все осилишь. Жри, сволочь! Скажи спасибо, не сухое молоко тебе попалось. Или соски детские. Ты бы у меня, козленочек, год соску изо рта не вынимал, все мусолил бы.
"Хорек" всхлипнул и принялся за новый ряд банок. Я прикинула на глаз. Да ему всего-то предстояло осилить литров пятнадцать. С помощью Кавээна он с этим вполне справится.
Спас "хорька" от утилизации всего содержимого ящика Григорий Абрамович, который приказал Кавээну прекратить это безобразие, потом нашел пару каких-то сержантов из полка ГО, невесть зачем ошивавшихся в управлении без дела, и приказал им сопровождать "хорька" вместе с недоеденными остатками обратно в больницу.
Парень даже не обрадовался этому известию. Он не мог уже ни радоваться, ни огорчаться: у него наступил период, когда его организм готовился физиологически ответить на атаку с применением детского спецпитания. И парню было уже не до эмоций, он, судя по его мечущемуся взгляду, мечтал лишь об укромном месте где-нибудь во дворе управления… Но злорадствующий Кавээн еще задержал его в дверях и приказал сдать питание главной медсестре больницы под расписку, а расписку принести ему не позже, чем через час. И чтобы никаких, мол, иллюзий по поводу ощущения свободы и "послать всех подальше" - личность "хорька" была установлена, Кавээн знал его адрес.
- Развлекаемся? - хмуро сказал Грэг. - Твое обращение к террористу уже три раза передавали, а вы тут дешевый цирк устраиваете! Ты, Александр Васильевич, застоялся, что ли? Энергию девать некуда?
Не знаю, как отреагировал на эти слова Кавээн, потому что стояла, опустив голову, и краснела. Что это я, в самом деле, о главном и не думаю вовсе! Я промучилась полдня перед камерой, пытаясь найти нужную интонацию для обращения к террористу, и даже не посмотрела, как передача вышла первый раз в эфир. Было немного стыдно.
Григорий Абрамович включил телевизор. Шли местные новости, и моя очередь должна была наступить, как мне обещал режиссер, где-то в середине программы, после политики и курса доллара.
Каково же было мое удивление и возмущение, когда я увидела на экране диктора, беседующего с майором Нестеровым. Я сразу поняла, откуда у Григория Абрамовича раздражение, с которым он появился в управлении, - вовсе не самодеятельная борьба Кавээна за установление справедливости была ему причиной! Нам опять перебежали дорогу. Быстро работают, подлецы! У меня появилось подозрение, что Нестеров просто следил за мной после того, как я отправилась от него на телевидение.
На экране Нестеров был просто олицетворением деловитости и готовности приложить все силы, чтобы найти человека, который стал причиной паники в городе. Он говорил в основном самые общие фразы, то, что принято говорить в подобных ситуациях, но вид у него был очень уверенный, и он вполне мог создать впечатление у зрителей, что ФСБ работает очень плодотворно.
"Странно, - подумала я, - Грэг сказал, что передавали именно мое обращение. Как же они состыкуют Нестерова и меня?"
Диктор попрощался с Нестеровым и скороговоркой объявил, что к человеку, угрожающему профессору мединститута Каткову, обращается капитан МЧС, психолог Ольга Николаева. Не знаю, обратил ли кто из телезрителей внимание на то, что я не имею никакого отношения к ФСБ. Мне вся эта интрига жутко не понравилась.
А то, какой я увидела себя на экране, вообще произвело на меня странное впечатление. Лицо, увиденное на экране, совсем не походило на мое отражение в зеркале. Я смотрела и не узнавала саму себя - откуда у меня появились эти мрачные складки под глазами, этот слегка прищуренный взгляд, странная манера слегка растягивать слова? У меня был такой вид, словно я страдала легким психическим расстройством.