Во внутренней борьбе, которая сейчас началась в душе этого гяура, непременно победит та частичка его "эго", которая скажет ему примерно так: "твоя информация, которую ты сообщишь этому чернозадому, никому вреда не принесет, зато ты окажешься на свободе, а потом, если тебя попытаются использовать в своих интересах и впредь, ты всегда сможешь обратиться куда следует, чтобы тебя оградили от преследования"… Это называется игра с самим с собой в поддавки. Он легко и просто сдастся сам себе, этот подполковник. Главное, чтобы он сдался сам, без давления. Тогда он будет работать лучше, искреннее, находя своим действиям новые и новые оправдания.
…Он считал себя неплохим психологом, сотрудник разведки Светской Республики Исламистан по имени Мустафа…
- Я тут еще кое с кем побеседую, - доверительно улыбнулся он пленному. - А потом я вас еще раз приглашу для более обстоятельного разговора… Решайте сами, теперь все зависит исключительно от вас… Ничего не значащая информация - и через три дня вы дома. Или вы храните гордое молчание о том, что никому не интересно - и сидите тут столько, сколько сможете выдержать издевательства этого отребья. Выбор за вами!
Мустафа был доволен собой. Русский офицер, скорее всего, уже сейчас готов пойти на соглашение в ним. Но пусть он, русский, еще поборется с собой! Ему полезно!
- В общем, вы подумайте над моим предложением, - небрежно произнес разведчик. - Можете пока идти. А сюда пусть приведут ту девушку… Эту, как ее… Медсестру…
К его удивлению, пленный не бросился вон из этой мрачной землянки с приспособлениями для пыток.
- Не трогал бы ты ее… - глухо сказал он.
- Не понял, - сделал удивленный вид Мустафа.
- Не надо ее, - не поднимая на него взгляд, проговорил офицер. - Трахни какую-нибудь другую… Тебе ведь все равно, в кого тыкать свой… - он сказал, что именно тыкать.
- Еще раз не понял, - повторил Мустафа.
А у самого внутри уже шевельнулось какое-то предчувствие. Нехорошее предчувствие. Тревожное.
Только он в тот момент не понял, предчувствие чего именно его беспокоит.
- Она же еще совсем молодая, - глухо бубнил пленный, глядя в серый вытоптанный земляной пол. - Сколько можно над ребенком издеваться… Она же совсем еще маленькая… Или вы не люди?..
Та-ак. Значит, его мысли о том, что эту девчонку трахают все подряд, были правильными!.. Что ж, ничего удивительного. Все восточные мужчины предпочитают блондинок.
И вновь у него в душе столкнулись несколько взаимоисключающих эмоций. Понимание того, что в течение столь длительного срока не тронуть девчонку попросту не могли. Неприятие самого факта насилия над женщиной - он учился в Египте и в Турции, а потом работал в Англии, неоднократно бывал в командировках в России, да и в некоторых других странах, а потому относился к "слабому полу" как к людям, а не как к бездушной принадлежности для секса. Неожиданно - ревность, потому что блондинка понравилась ему и было неприятно, что это тупое жвачное, начальник лагеря, скорее всего, уже трахал ее. Какую-то непонятную даже для самого себя нежность к этой девушке - наверное, она и в самом деле хорошая, коли за нее вдруг пытается вступиться этот человек, который не может не осознавать, что его самого в любое мгновение могут попросту прирезать…
- А с чего вы взяли, что я собираюсь с ней сделать что-то непотребное? - сфальшивил Мустафа.
- А зачем еще она тебе может быть нужна? - по-прежнему безнадежно переспросил пленный. - Секретов никаких она не знает, да и не знала никогда, выкупать ее некому… Вот и таскаете ее все, кому не попадя… Она ведь еще совсем молодая… Хоть бы ты пожалел… Ты же не животное…
- Идите! - резко проговорил Мустафа.
До этого момента он еще пытался убедить себя, что зовет девчонку для допроса. Теперь же, после слов подполковника, и самому себе признался, что она ему нужна совсем для иного. В конце концов, если ее и так уже все подряд поимели, то почему же нельзя сделать это и ему?
Пленный поднялся. Не поднимая головы, тяжело шагнул к двери. Потом вдруг резко, словно на что-то решившись, повернулся к Мустафе.
- Не зови ее! - требовательно произнес он. - Пожалей!
- Тебя не спросил! - впервые не выдержав подчеркнуто благожелательного тона, отрезал Мустафа. - Ты о себе думай, а не о ней! Защитничек…
Предвкушая рандеву с блондинкой, он не оценил ту молнию, что полыхнула в глазах пленного.
Тот больше ничего не сказал. Просто вышел из землянки.
В проем тут же всунулась бородатая лоснящаяся морда начальника лагеря. Мустафа невольно отметил, что с пленным русским ему общаться было приятнее и интереснее, чем видеть этого своего единоверца.
- Какие будут, того, указания? - спросил тот, сквозь свою толстую шкуру вновь ощущая недовольство инспектора.
- Давай девчонку. Потом "шестерок". А потом опять этого подполковника.
Борода исчезла.
…Она и в самом деле была очень молода. Мустафа разглядел это только сейчас, когда она оказалась в землянке. В строю девушка показалась ему несколько старше - наверное, потому, что в его глазах они все выглядели одинаковыми. Да и видел он издали… Тут же среагировал: действительно молода.
И вновь в его душе шевельнулось нечто похожее на жалость. Понятно, что женщина, согласно исламу, - это существо, лишенное души и созданное только для продления рода и сексуального удовлетворения мужчины. Но ведь и она иной раз достойна жалости!
И здесь для женщин справедливы те права,
Что и права над ними у мужчин, -
Но у мужей сих прав - на степень больше.
Всесилен Бог и мудрости исполнен..
Мустафа жестом указал девушке на стул. Она присела. Смотрела только в пол. Ее тонкие пальчики нервно подрагивали и девушка, заметив это, сплела кисти рук в один кулачок. О Аллах, какие же у нее крохотные ладошки и тоненькие пальчики!..
- Кто ты? Откуда? Как попала в плен?.. - начал разведчик привычные вопросы.
И осекся. Девушка взглянула на него своими ясными зелеными глазами и тут же опустила их.
- Вы же меня не за этим позвали… - тихо сказала она. - Ну так делайте быстрее, что хотите, и потом отпустите меня…
Она сидела на том же намертво закрепленном стуле, на котором несколько минут назад сидел подполковник. И в ней чувствовалось то же, что и у него: Мустафа мог что угодно сделать с ее телом, но ничего - с ее душой.
И Мустафа вдруг почувствовал какую-то ненормальную, противоестественную зависть к пленному офицеру: он вдруг понял, что эта красивая, измученная блондинка может питать какие-то добрые чувства к униженному растоптанному пленному (шайтан, как же его, будущего агента, зовут-то?), и никогда не отнесется с искренним чувством к нему, могущественному и свободному человеку… И кто-то еще смеет утверждать, что русские женщины ничем не отличаются от остальных!
Хотя… Мустафа вдруг поймал себя на крамольной мысли - впрочем, на крамольных мыслях он себя ловил нередко… Хотя на подобные чувства способны не только русские женщины - женщины вообще, в целом. Не так уж редко случается, что женщина может влюбиться в пленного, в униженного, в слабого мужчину. И тогда она способна на многое… Крамольность же этой мысли была в том, что тем самым ставится под сомнение постулат об отсутствии у женщины души. А это противоречит Корану. Вот и возникает сомнение: может ли Несомненная книга ошибаться?..
- Хочешь, я тебя отпущу? - вдруг высокомерно и необдуманно спросил Мустафа.
Она ответила не сразу.
- Хочу. Отпустите… - после паузы проговорила девушка. - И что вам за это я должна сделать?
"Вам сделать…" На что уж Мустафа оказывался в разных переделках, а тут даже он растерялся. Потому что он понял подоплеку вопроса: девушка не верила, что он ее отпустит, вместе с тем она знала, что все равно придется покориться этому могущественному (насколько она могла судить по подобострастному поведению начальника лагеря) человеку, и все же у нее теплилась искорка надежды… Ибо без надежды жизни вообще нет. И за эту робкую надежду она и в самом деле могла сделать ему абсолютно все.
- Ничего, - Мустафа постарался проговорить это небрежно, не выказывая своего смущения. - Я тебя просто отпущу. Более того, я тебя сам лично отвезу в город и посажу на автобус, который отвезет тебя… Ну, не знаю… Отвезет тебя куда-нибудь. И никто тебя не тронет. Ты довольна?
Он говорил - и видел, как подрагивают от его слов плечи девушки. Она ему не верила - и в то же время в ее душе нарастала надежда. "Вдруг!" - это великое слово читалось в ее пальцах, которые уже расплелись и все чаще теребили лохмотья ее платья…
Сейчас она заплачет, - подумал Мустафа. А то рухнет в обморок… Он был доволен собой - шайтан, есть же что-то привлекательное в том, чтобы иной раз поступить великодушно!..
И тут!..
С улицы вдруг донесся какой-то шум, громкие голоса, прорезался дикий крик боли, который тут же захлебнулся. Торопливо прогремели несколько выстрелов. Гортанные крики, топот ног, привычный русский мат…
Мустафа вскочил с места, выхватил пистолет, метнулся к окну. Встал за стеной, осторожно выглянул на улицу.
- Ой, только не Митя… - совсем тихо проговорила девушка.
Однако Мустафа услышал. И понял, что произошло. Это случилось одновременно: он разглядел и оценил происшедшее на улице, услышал слабый возглас прелестной пленницы и понял все.
…Ох уж этот треклятый русский характер, эта их непредсказуемая русская душа, утащи, шайтан, ее в пекло! Ну какой истинный правоверный стал бы жертвовать собой ради бабы, которую практически на его глазах перетрахали десятки, если не сотни мужиков! Ну зачем, вразуми меня, о Аль-Хаким (Мудрый) Аллах, ради чего, ради кого этот русак решил отдать свою жизнь?!. Тебе ведь, русскому дураку, обещана свобода, только расскажи мне кое-что - и у тебя через несколько дней таких шлюх будет целый выводок, бери любую и делай с ней, что пожелаешь! Что ж у нее, этой зеленоглазой блондинки, там, под юбкой, что-то иначе устроено, чем у всех остальных?.. А впрочем, даже если бы и так! Что за дикарство такое?!. Не стоит ни одна из этих щелочек того, чтобы ради них гибли настоящие мужчины! И сколько бы ни говорили про душу, все это туфта!..
Туфта… Но ведь вон он, несостоявшийся кандидат в агенты, бьется в руках скрутивших его боевиков! И ради кого? Ради этой вот сучки, что тихо плачет за спиной, боясь без разрешения встать и подойти к окну!..
Когда пленный офицер вышел из землянки, боевики-охранники тут же отвели его в сторону и оставили. Сейчас они обращались с ним не так, как обычно. Оценив, что этот строптивый пленный чем-то заинтересовал всесильного инспектора, они теперь не решались проявлять к нему грубость. Тут, в лагере, безобразий хватало, и если вдруг этого русака увезут, а, похоже, к этому шло, он много чего мог бы порассказать сотрудникам шариатской госбезопасности о царящих здесь нравах.
Подполковник вошел в свою землянку. Оглянувшись и убедившись, что он здесь один, из щели в стене достал стальное, остро заточенное жало колышка палатки, которое как-то сумел стащить и спрятать. Офицер уже давно собирался попытаться сбежать, да только хотел действовать наверняка, выжидал подходящий момент. К тому же он понимал, что независимо от того, удастся побег или нет, на остальных пленных обрушатся репрессии, а этого ему не хотелось. Вот и обдумывал новые и новые планы побега, отбрасывая их один за другим… Оставалась надежда, что, быть может, его захотят перевести в другой лагерь или отправят в сопровождении охраны куда-нибудь, вот тогда он и собирался воспользоваться оружием…
А сегодня понял, что дальше оттягивать бунт не в силах.
Более того, он вдруг со всей очевидностью осознал, что и до сих пор так долго тянул по причине самой банальной - он боялся предпринять тот самый решительный шаг, после которого не будет возможности переиграть ситуацию обратно. В нем сидела надежда, что его командование предпринимает меры к тому, чтобы вырвать его из лап бандитов, что, быть может, не сегодня завтра его отсюда и так выпустят… А открытое выступление с куском заточенного железа против автоматов было чистейшей воды безумием. И он, простой, не желающий так рано умирать, человек из плоти и крови, оттягивал и оттягивал тот момент, когда придется использовать колышек в качестве оружия.
Все, сейчас он понял, что отступать больше некуда. Что он дошел до того предела, до которого можно отступать, сохраняя уважение к самому себе.
Офицер почувствовал, что этот хитрый приезжий по сути уже сломал его, склонил к тому, чтобы он поддался на вербовку. Даже то, что он ничего существенного рассказать этому шпиону (а в том, что это шпион, сомнения не возникало) не сможет, не обольщало - уже сам факт того, что он врагам начнет что-то рассказывать, навсегда вычеркнет его из числа честных офицеров и переведет в ранг предателей и шпионов. Он окажется в одной лодке с Пеньковским, Ризуном, Калугиным, Гордиевским, Литвиненко, Сутягиным и остальным отребьем, только еще и на неизмеримо более низком уровне…
Да и Машенька… Молоденькая, столько уже перенесшая, девушка…
Всякий раз, когда ее водили в ту землянку, она, возвращаясь, приходила к нему и, пряча лицо на его груди, горько плакала, жаловалась, с наивной верой в то, что, выговорившись, получит облегчение, рассказывала, что и как с ней делали… Не понимала, как своими рассказами терзает душу человека, которого выделила среди остальных в качестве исповедника… А потом как-то почувствовала, доверчиво прижимаясь к мужчине, что и он ее воспринимает как женщину. Ощутив его возбудившуюся плоть, она вдруг замерла, напряглась… Мужчина даже успел испугаться, что она сейчас оскорбится, отпрянет, убежит, больше не подойдет к нему… А она наоборот - только крепче прижалась…
Так у них с тех пор и повелось. После каждого вызова в землянку она приходила к нему, словно, отдаваясь кому-то искренне, надеялась очиститься от грязи, которую в нее вливали эти двуногие похотливые козлы… Как же страдал мужчина всякий раз, когда ласкал ее, зная, что получасом раньше Машенька ублажала их мучителей, причем, такими способами, о которых он не смел ее попросить даже намеком.
То ли охранники сами догадались о их взаимоотношениях, то ли "стукачи" подсказали, а может и подсмотрел кто - все же территория лагеря не так уж велика, чтобы можно было уединяться незаметно для других… Но только их двоих вдруг стали контролировать намного жестче, чем остальных. Да и придирки к офицеру стали куда явственнее… А несколько раз его ни за что ни про что жестоко избили - правда, все же, так, чтобы не повредить ничего из внутренностей, на него возлагались надежды в какой-то долгосрочной задумке руководства… Но они все равно продолжали встречаться.
Возможно, это и нельзя назвать любовью - просто прильнули друг к другу две измученные души… Да какая, впрочем, разница, как назвать это чувство? Главное, что не будь его, им обоим было бы куда хуже…
И вот сейчас…
Что сейчас происходит в той землянке, из которой он только что вышел? Понятно, что этот шпион не станет сразу наваливаться на Машеньку - он слишком интеллигентен для этого. Нет, он сейчас немного попарит ей мозги, и только потом прикажет раздеться…
Мужчина представил себе все это: как Машенька, повинуясь команде, поднимается со стула и начинает покорно обнажаться, а этот упырь своими умными всепонимающими глазами вожделенно наблюдает за тем, как она, предмет за предметом, стягивает с себя одежду. Когда на ней уже почти не останется белья, упырь не выдержит и сам начнет торопливо расстегиваться и стаскивать с себя камуфляж. А потом навалится на нее, уложив на "веселый лежак", как именуют пыточный топчан охранники…
Пленный офицер словно наяву увидел эту картину: сухое смуглое тело шпиона елозит по белой нежной коже Машеньки, его тонкие хищные губы впиваются в ее гладкую шейку, оставляя крупные засосы, его сильные руки безжалостно мнут ее юные упругие груди и крепкие ягодицы…
Он даже застонал, представив эту картину. Обида на судьбу, досада на плен, долго копившийся гнев, мужская гордость, ревность, уязвленное самолюбие, личное представление об офицерской чести - все это вместе вдруг вскипело, смешалось, вспучилось у него в душе. Так однажды вдруг прорывается долго созревающий гнойник. Или вдруг ломается долго сгибаемая палка. Или распускается долго готовившийся к этому событию бутон…
Ни один из этих образов не пришел на ум мужчине. Он просто понял, что дольше терпеть не сможет. Именно видение того, что сейчас должно произойти в землянке, стало последней каплей, переполнившей чашу его терпения. В механике это называется "предел прочности".
Того, что должно сейчас произойти на "веселом лежаке", не будет, это еще можно предотвратить!.. А там - будь что будет!..
Мужчина торопливо засунул штырь в рукав своей донельзя истрепанной куртки и, зажав манжет, чтобы клинок не выпал, вышел из землянки.
Стараясь особенно не привлекать ничьего внимания, он направился к землянке, где находились Мустафа и Машенька. Он преодолел уже больше половины пути, когда ему навстречу шагнул до того сидевший в тенечке начальник лагеря.
- Ты куда? - неприязненно спросил тот.
Вымещая свою досаду за непонятное недовольство им инспектора, боевик сейчас с удовольствием отыгрался бы на этом непокорном русском! Лишь одно удерживало его: этот русский зачем-то понадобился все тому же инспектору… Ну да ничего, скоро тот уедет - и вот тогда… Попляшешь ты у меня!..
- Мне нужно срочно поговорить с этим… Как его… Который приехал…
Лицо начальника лагеря, только что напряженно-неприязненное, вдруг поплыло вширь в понимающей злорадной ухмылке. Так вон с чего вдруг всполошился этот гяур! Не зря же говорят, что у него с этой малышкой роман.
Ха-ха, роман!.. Надо ж такое придумать!.. Роман, когда ее чуть не каждый день вся охрана во все, как говорится, места как хочет пялит!..
- Что, поделиться жалко? - заржал боевик. - Да ты не бойся, ничего у нее там не сотрется, и тебе останется…
Он слишком уверовал в свое абсолютное всемогущество. Эти слова стали для него роковыми!
Офицер отпустил манжет, встряхнул рукой и из рукава ему в ладонь выскользнул стальной штырь. На солнце остро сверкнуло отточенное жало острия. Пленный коротко им взмахнул и до самого кулака воткнул сталь снизу вверх в жирное брюхо врагу. Лишь бы сквозь жир до брюшины достать! - мелькнула мысль, - а то если не проткну, все напрасно…
- Вот тебе, гад!..
Раненый не успел еще заорать, как офицер отпрянул назад, выдернув импровизированный клинок из его тела. Напавший рывком подался в сторону, попытался дотянуться до кобуры, висящей на поясе схватившегося обеими руками за рану начальника лагеря… Только завладев оружием пленный получал шанс, пусть даже самый мизерный, вырваться отсюда.
Стоявший на посту у входа в землянку боевик момент удара не заметил, хотя и поглядывал на своего начальника, который пытался остановить этого наглого русского. Толстая туша старшего закрывала от него исхудавшую фигуру пленного. Впрочем, охранник и смотрел-то не слишком внимательно - намного больше его интересовало, что же происходит сейчас в землянке, куда инспектор забрал девчонку…