Потом девственницу извлекали из вольера, отдавали на поругание полуроте дворцовой охраны и после этого вновь помещали к единорогу. Как правило, жертва бывала растерзана им в течение получаса. Точно таким же образом единорог реагировал и на появление в вольере престарелой вдовицы, которая принесла ему кусочек ячменной лепешки. Лепешкой единорог, впрочем, тоже не побрезговал.
Бустрофедон делал в журнале наблюдений очередную запись, когда над его головой пролетел и со страшным грохотом разбился о стену угловой башни огромный валун, брошенный осадной катапультой противника.
Это Колвин пошел на штурм крепости.
Лорд ворвался в крепость одним из первых. Он вскарабкался на стену по легкой приставной лестнице, с оттяжкой полоснул шпагой поперек груди ближнего из встретивших его наверху вражеских воинов и тут же вступил в поединок сразу с тремя.
Внизу трубили трубы. Это шла на приступ гвардия Роканкора. Со всех сторон звучали вопли сражающихся и воинственное ордынское "Нга-нга-нга-нга!.." мешалось в захолонувшем воздухе с боевым кличем воинов Колвина.
Один за другим полетели со стены противники лорда туда, где тяжко било в ворота стенобитное орудие. И вновь - крики, звон клинков, стоны и сдавленная разноязыкая ругань раненых.
Колвин фехтовал с очередным противником. На сей раз это был рослый ордынский сотник, плоское остроносое лицо которого выдавало в нем уроженца Кугланских гор. Сотник ловко управлялся с абу-шу - "драконьей челюстью" - традиционным и причудливым оружием горцев. Но Колвин был искуснее в рукопашной схватке. Хладнокровно уворачиваясь от многочисленных сверкающих лезвий абу-шу, он неминуемо теснил противника к краю стены и, наконец, завершив поединок блистательным ударом, ступил на лестницу, ведущую внутрь цитадели, к улочкам и площади, густо уставленной походными кибитками ордынцев, так и не решившихся поселиться в каменных домах захваченного ими городка.
Лорд шел по крепости, поминутно обагряя свой клинок кровью врагов. Он полностью отдался одной цели - разыскать отступника Бустрофедона. Все ближе и ближе была Башня Мрака. Полурота дворцовой охраны держалась до последнего. Однако Колвину показалось, что вражеские солдаты были слишком чем-то утомлены, атаковали вяло, охотнее уходя в оборону. За это они и поплатились.
Окинув башню пылающим взором, Колвин увидел своего заклятого врага. Бустрофедон, мрачный, закутанный в прожженный кислотами и адским пламенем черный плащ, стоял на балкончике второго этажа, сжимая в одной руке истрепанный фолиант, а в другой - жезл, увенчанный головой грифона.
- Что, дрожишь, коварный враг?! - прокричал ему Колвин, переступив через труп очередного противника. - Я принес тебе смерть на острие моего клинка! Если ты не трус, выходи! Мы сразимся в честном поединке! Выходи, подлый трус, и мы скрестим шпаги!
Все так же, молча, колдун взошел на перила балкончика и прыгнул вниз. Колвин приготовился встретить его в полете и уже занес для удара шпагу. Однако Бустрофедон, зацепившись за перила своим дырявым плащом, повис у него над головой, нелепо раскачиваясь в воздухе. И тогда неожиданная жалость к беспомощному противнику остановила карающую руку справедливости.
"Какая жалость, - промолвил Колвин, - висит высоко - шпагой не дотянуться!"
А колдун, не потерявший самообладания, взмахнул черным жезлом, и на Колвина упали невидимые клейкие нити, опутали его со всех сторон, сковали движения. А в воздухе уже звучал протяжный стон медной сурны, оповещавший Орду о том, что атака на крепость отбита. "Пленен! - понял Колвин. - И теперь…"
- А теперь я имею честь представить вам месье Макса де Аблакатофф! - ерничал Игорек. - Кстати… это именно он починил мне стиральную машину!
На слова бывшего Пиявы мужская половина застолья разразилась бурными аплодисментами, переходящими в продолжительную овацию. Мне стало странно; не так давно я действительно переделал для Игоря машину "Малютка". И только-то. Овация была явно не по заслугам. Девы смотрели на меня с плотоядным интересом, а одна из них - пухленькая и довольно миловидная, смело окрашенная под гиену, указала мне на место подле себя.
Мне вымыли тарелку, поставили стакан и, пока магнитофонный певец исповедовался перед нами в грехах своей беспутной юности, плеснули в этот стакан гранатового сока.
- Итак, леди энд джентльмены, прошу внимания! - сказал Зуев. - Прошу внимания! Эй, там… Повторяю для дураков: прошу внимания!
Аудитория приутихла, и Игорек продолжил:
- Дамы и господа! Прошу не забывать, что у нас сегодня торжественное событие. Ульяна учится пить одеколон. - И он кивнул в сторону длинной белокурой девицы, которая, неестественно прямо сидя за столом, смотрела на мир выпуклыми стеклянными глазами.
- Итак, за что пьем? - прервал Зуева один из парней.
- За очередь, конечно! - улыбнулся Игорек. - Если бы не очередь, мы никогда не попробовали бы этого прекрасного напитка.
В Ульянин фужер был вылит флакон "шипра", а вода из чайника превратила его содержимое в противные белесые помои. Остальные разлили по рюмкам коньяк.
- Поехали!
Ульяна проглотила содержимое фужера, закашлялась и, зажав рот рукой, поспешила в прихожую. "Эта уже готова!" - подумал я.
А теперь я записался в стариканчики,
И друзья мои - клопы и тараканчики,
Позабыл давно дорогу в ресторанчики,
Запылилися граненые стаканчики…
- жаловался нам с пленки хрипатый, под Высоцкого, певец. За стенкой Ульяне было дурно.
Игорь Зуев любил жить красиво. Когда-то мы учились с ним в одном классе, потом поступили в один институт, из которого он, впрочем, тут же вылетел. Гораздо раньше, чем оттуда выставили за академическую неуспеваемость и меня. Игорь был сыном полковника, но в последнее время его отношения с семьей сводились, в основном, к тому, что он позволял родителям оплачивать кооператив, который те для него построили.
- Ника! - представилась моя соседка-"гиенка". - Это значит Нинка. А ты действительно Макс по паспорту? Как интересно!
- Как же, держи карман! - вмешался Игорек. - Месье Аблакатов у нас по паспорту Максуд. Не Макс и не Максим какой-нибудь задрипанный. Месье у нас по паспорту татарин.
- Ой, как интересно!..
Это, конечно, мне искренне наплевать, кто я по паспорту, и я вполне понимаю таких людей, как мой отец, который настоял, чтобы его сыну вписали в паспорт национальность матери. Но такие вот ужимочки в зуевском духе мне просто отвратительны. Реагировать на них я не стал, только подумал, что, когда придет время бить морды шпане, Игорьку достанется и за это.
- Кстати, о птичках, - глупо хихикнул один из малопочтенных "джентльменов", сидевший ошую от меня, - слушайте анекдотец. Тундра. Посреди этой тундры в сугробе сидит чукча и ест ананас, а вокруг него бегает другой чукча…
Все ржали до упаду, а когда кончили, я кашлянул и сказал:
- Зря вы так! В нашей роте служил один чукча. Так это был умный и рассудительный парень, к тому же - очень трезвого поведения!
Моим словам застолье обрадовалось еще больше, чем анекдоту.
- Ну, ты даешь, Макс! - неслось со всех сторон. - Ну, с тобой не соскучишься!
А Ника-гиенка уже ласково терлась щекой о мое плечо. В комнату вернулась побледневшая Ульяна и стала лечиться остатками лимонада.
- Вот так так, - сказал Игорек. - Вышла кисонька из кухни, у ей глазоньки запухли! Кстати, Уля, ты что, забыла? Ты ведь сегодня пьешь только одеколон! - укорил он виновницу торжества и, отобрав у девушки стакан, начал лечиться сам.
С каким бы удовольствием забил я этот стакан ему в глотку! Но сейчас меня сдерживала мысль об Аське и Святославе.
- Есть дело. Выйдем на кухню! - попытался я перекричать магнитофонного певца. Игорек кивнул и пошел из-за стола по ногам, опрокидывая пустые бутылки, притаившиеся под стульями. Я - за ним, приметив краем глаза, что предусмотрительный Пиява прихватил со стола длиннозубую мельхиоровую вилку. Хорька видно по повадке.
- Ну, чего тебе? - спросил он мрачно, когда мы прикрыли за собой дверь.
- Только ты меня и сможешь выручить! - я попытался придать своему голосу как можно более беззащитные и доверительные интонации. - Понимаешь, Хомяк пропал. А ведь вы с ним корешились. Может, он собирался куда-нибудь? И тут еще икона какая-то…
- Что ж, как говаривал мне один спец по сантехнике: "Негоже бросать друга в бидэ!" Помогу я тебе, Макс. Знаю и про икону. Хомяк мне ее даже купить предлагал, - и лик Пиявы тоже вдруг расцветился вовсе не свойственным ему добро- и простодушием. - Только Славка столько заломил за нее, что я отказался. Порекомендовал я ему одного денежного типа. Хомяк пошел к этому типу, и я Хомяка больше не видел.
- А что за тип? - поинтересовался я.
- Да грузин один с колхозного рынка. Гиви его зовут. Пойдешь к нему спрашивать?
Я кивнул.
- Думаю, ты его сразу узнаешь, - с готовностью выпалил Игорек, - у него шапка пошита из енота. Ни с кем не спутаешь. Не мужик, а денежный мешок. Только без пароля он с тобой просто разговаривать не станет. У тебя хорошо с деньгами? Придется раскошелиться. Возьмешь два ведра и пойдешь на базар. Там разыщешь Гиви, подмигнешь ему сначала правым, а потом и левым глазом. Потом купишь у него два ведра грейпфрутов. Не перепутай: грейпфрутов, а не картошки! Расплатишься с ним, как положено, и только потом спрашивай его о чем пожелаешь!
"Пароли какие-то, - подумал я, - того и гляди на шпиона нарвешься или на предателя родины. Надо бы с ними поосторожнее!"
Совсем мне перестало нравиться предстоящее мероприятие. А Игорек уже снова тащил меня за стол. Только я отказался и покинул эту компанию, провожаемый грустным взглядом Ники и золоченой ухмылочкой Зуева. Век бы мне этой рожи не видывать!
- А ты поостерегись! - сказал я Игорьку на прощание. - Эти твои штучки с одеколоном дурно пахнут. Ульяна, хоть и длинная до неприличия, а восемнадцати ей явно еще нет. За спаивание таких деточек законом конкретный срок выдается, и я тебя покрывать не намерен!
- А я что? - ответил Пиява. - Я ей в рот не наливаю. Сама пьет, дура! А мы только смотрим. Развлечение у нас сегодня такое - смотреть, как Ульянка одеколон пьет…
Сам не знаю почему, но переночевал я у Аси в кухне, на раскладушке. Мне казалось, что так она будет меньше нервничать. Но она все-таки нервничала и плакала всю ночь.
В восемь утра, за чаем, я машинально повторял про себя: "Гиви… шапка из енота… новенькая десятка…" В чем-то Зуев меня обманул. Вот только в чем? И тогда я решил вернуться к Игорьку и устроить ему допрос с пристрастием.
Красноглазая, как кролик, Аська собирала сына в детский сад. Я улыбнулся ей ободряюще, влез в шубу и вышел из дома. За ночь деревья покрылись свежим инеем, прохожие прятали в воротники разноцветные носы, а на придорожных сугробах прыгали от холода обалделые воробьи.
До Зуева было два квартала. Я одолел их, не успев как следует замерзнуть. Поднялся по лестнице, позвонил в знакомую дверь. На звонок не открыли, но дверь подалась от прикосновения моего локтя. Я вошел в куцую прихожую и деликатно кашлянул, предупреждая о себе. Отсюда был виден уголок стола с остатками вчерашней пирушки, в воздухе застоялся густой запах одеколона. Поставил ведра, вошел.
Комната плавала в сумраке от задернутых штор, и лишь острый фонарный луч, который падал в щель между занавесками, лежал поперек фигуры Игорька, ничком распластанного между столом и зеркалом.
Мне еще ни разу не приходилось видеть у людей мозги поверх прически, но здесь с первого взгляда было понятно, что правды от Игорька мне услышать так и не доведется…
Я сел, где стоял, борясь с подступающей тошнотой. Весь мой недавний пыл бесследно улетучился. Уйти бы сейчас из этого страшного места, да куда скроешься? С минуту сидел я, противно потея, с закрытыми глазами и тряс головой. Потом думал. Вчерашние мальчики-девочки могут и на меня показать в случае чего. С них станется. Значит…
Я попытался унять противную дрожь в руках, взял со стола и тщательно вымыл под краном свои вчерашние бокал и тарелку с прилипшими к ней остатками салата. Протер шарфом дверные ручки, которых касался руками. Не хватало мне только обвинения в убийстве! Так, что еще? Взяв со стола флакон с недопитым "Шипром", я выцедил его на сидение стула. Теперь и овчарки меня не унюхают! Пустой пузырек-в карман. А в пепельнице я, помнится, вчера оставил окурок… Кажется, все!
Стараясь не смотреть на труп, на багровые сгустки в светлых волосах, я по краешку ковра прошел в спальню. Там, на широкой кровати разметалась в тяжелом одеколоновом сне Ульяна.
Вот, значит, как… Игорька я никогда не любил. С ним был связан далеко не самый приятный отрезок моей биографии. Но я знал его с детства, а друзей детства терять всегда тяжело, даже если они тебе и не друзья больше.
Я уже стоял в дверях, когда меня пронзила нежданная мысль: "А ведь ты поступил, как скотина последняя, Максуд Александрович! Милиция все равно будет тебя искать - не прошел незаметно твой вчерашний визит - и доставишь ты только лишнюю мороку милиции". Это заставило меня вернуться в комнату. Двигаясь, как сомнамбула, я зацапал потными руками зеркало и полированный стол, шкаф и экран телевизора, перетрогал все бутылки и рюмки. Нет, никто не обвинит меня в трусости или подлости! Вот так.
Из автомата на углу я позвонил в милицию. Будет лучше, если оперативники приедут до того, как проснется Ульяна. А то наделает девка каких-нибудь глупостей.
- Ваша фамилия? - раздался в трубке голос выслушавшего меня милиционера.
- Аблакатов, - ответил я и скорее повесил трубку. Нет, не избавиться мне сегодня от гадкого чувства. Но Зуева я не жалел ни минуты. Дрянь был парень. Когда перед уходом в армию я оказался в безвыходном, по моему мнению, положении, Игорек предложил мне долю в своем "деле". В те годы в самом разгаре был джинсовый бум, и Зуев, вовсе не обделенный от рождения предприимчивостью, делал на штанах свой маленький бизнес. Он тогда вкалывал разнорабочим в типографии и завел там нужные знакомства. По его просьбе молоденькая дурочка из цинкографии изготовила для него клише с рисунком "лайбла" фирменных джинсов "Вранглер". Почему я назвал эту девицу дурочкой? Да потому, что, вкусив запретного плода, она начала изготавливать для себя на работе всякую всячину и на этом погорела. А Игорек остался в стороне, чистеньким. Ничто не мешало ему делать оттиски с этого клише на коже, а готовыми "лайблами" украшать зады дешевых польских джинсов. Фирменные "флажки" вышивала ему гладью другая дурочка. Таким образом, Игорек имел с двух дур приличный капиталец. Впрочем, почему только с двух? Ведь те, кто выкладывал за зуевский "самопал" по две сотни, были нисколько не умнее подружек Игорька. Да и я был ничем не лучше этих недоумков, когда взялся за двадцать процентов с оборота продавать для Зуева эти штаны. Если бы не армия, не знаю, до чего бы я на этом поприще докатился!
У Зуева был несоветский талант заставлять на себя работать. Был у него нюх на деньги, изворотливый ум, было кое-какое обаяние. Он слыл красивым парнем, и девчонки ходили за ним табуном; дружков себе подбирал по принципу обратной пропорциональности веса кулаков и головного мозга. А вот теперь и его собственный многохитрый мозг лежит на истоптанном ковре красной слякотью - значит, не сработала в чем-то зуевская система и не понадобятся ему больше его несоветские таланты.
Утро едва перевалило за девять часов, а на рынке уже вовсю шла торговля. Огромные тетки-колхозницы ворочали мешки с картошкой; терпеливые "божьи одуванчики", словно рыбаки у лунок, хохлились над кучками моркови и свежей, не поддрябшей еще редьки; знойные горбоносые дети гор в дорогих шапках бойко жестикулировали над россыпями южных яблок, хурмы, мандаринов и других субтропических разностей.
Под пышным холмом енотового меха были густые черные брови, две широко расставленные карие черносливины, крупный классический нос с горбинкой, усы. Еще ниже - мягкая шведская дубленка задумчиво-сиреневатых тонов, еще ниже - гора крупных желто-зеленых грейпфрутов и скромная бумажка: "5 РУБЬ КИЛОГРМ".
Я протянул Гиви пригоршню мятых купюр и, старательно подмигивая ему разными глазами, изъявил желание приобрести у него два ведра отборных грейпфрутов. И только тут я хватился: оба Аськиных ведра остались стоять в прихожей покойного Игорька. А Гиви долго смотрел на меня, наливая нос и белки глаз пунцовым соком. Потом он нащупал на вершине фруктовой пирамиды крупный тяжелый плод и бросил его мне в лицо.
Очнувшись, я понял, что лежу на снегу. Яростный профиль грузина нависал надо мной, а в глазах читалась такая ненависть, что оставалось только надеяться, что у него нет при себе кинжала.
- Цудиа, - сказал я по-грузински. - Мцива. Ме тавс цудад вгрдзноб!
В глазах Гиви промелькнуло удивление. Он, конечно, никак не ожидал услышать в далеком уральском городе от человека негрузинской национальности знакомые слова.
- Шеидзлеба? - вежливо спросил я, делая попытку подняться. По лицу моего победителя было видно, что он усиленно соображает. Я уже встал на ноги, а он так и не решил еще, что ему со мной делать.
- Так вы разменяете мне "десятку"? - спросил я еще раз, наглея от безнаказанности.
- А вам действительно нужно от меня только это? - голос у Гиви был хриплый и недоверчивый.
- Конечно, только разменять. А к грейпфрутам у меня аллергия.
- Так вы не из этих?..
- Из каких "этих"? - я все более и более убеждался, что резать меня сегодня не будут. - Извините, я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
Гиви на что-то решился и с виноватым видом начал отряхивать с меня снег.
- Бодиши! - бормотал он. - Извините, я обознался. Я думал, вы тоже из тех!
Я вытащил носовой платок и стер с лица грейпфрутовую мякоть. Глаза щипало. Сопровождаемый раскаявшимся Гиви, я добрел до колонки и, нацедив воды, умылся. Под правым глазом набух синяк. Этот грейпфрут явно стоил пять рублей в одиночку.
- Арапери, - сказал я грузину, трогая синяк пальцем. - До свадьбы заживет. Кстати, ра гквиат?
- Гиви, - сознался Гиви. - Гиви Цибахашвили. А вы что, бывали в Грузии?
Я честно рассказал ему, что не бывал, но в армии служил вместе с симпатичным парнем из Гори. Я учил его говорить по-русски, а он преподавал мне грузинский язык.
Мы познакомились, и у меня хватило времени посетовать на то, что дома я совсем почти разучился говорить по-грузински. Мой Гиви совсем сомлел и заявил, что он - мой большой должник и докажет делом, что грузинское гостеприимство - не просто красивая легенда. Препоручив фрукты стоявшему рядом пожилому соотечественнику, Гиви почти силком потащил меня в прирыночный ресторан "Богатый урожай".
Ресторан напоминал дореволюционные кабаки среднего пошиба, какие сплошь и рядом увидишь в исторических кинофильмах о временах Николая Кровавого. В подобных заведениях коротали досужие часы извозчики. В воздухе витал дух квашеной капусты, соленого огурца и граненого стакана.